Никита Михалков от «Статского советника» до «Жмурок»

Удивительно, какая же пропасть отделяет реальность от наших представлений о ней. Даже если это художественная реальность, а никакая не жизнь. Вот нагородили в прессе уйму откликов на "Статского советника" - экранизацию романа Бориса Акунина , сотворенную режиссером Филиппом Янковским и главным продюсером, актером и культурным деятелем Никитой Михалковым .

Чего я только ни читал: мэтр задавил дарование режиссера, отодвинул Фандорина-Меньшикова на второй план, выкрутил руки писателю-массовику, заставив переписать финал. Вот уж и смотреть не хотелось на все эти почти узнаваемые паровозики, разрезающие российскую тайгу, анфилады парадных лестниц, судороги бомбистов-террористов и рекламно-косметические виды вневременной, самоварной "Раши". Только бы гвоздить ее позором: за неистребимую, почти изящную сервильность, противостоящую беспробудным запоям и вечно молодой дикости нравов. Но посмотрел и осознал легковесность собственных предубеждений.

"Статский советник" - это почти про современную российскую политику, в которой, если напрячь воображение, можно нарисовать пунктирчиком линии, соединяющие каких-нибудь молодых коммуно-реваншистов, официозных нашистов, национал-отставников из проштрафившихся военных с прислонившимися к большому кремлевско- административному ресурсу банками, вороватыми чиновниками и вездесущими спецслужбами. Не то чтобы все линии в одну точку, к мудрому пауку. Может и в разные, к разным паукам. Но уж точно, во имя одной цели — спасения собственного, хорошо, пристроенного зада, создания для него безоблачных перспектив в самой середке: между кулаком, мошной и земной версией райских кущ.

Вице-директор департамента полиции, князь Пожарский, манипулирующий террористами, полицией, чиновным людом, сыгран Никитой Сергеевичем Михалковым без мефистофельского, авантюристического, не нашенского блеска, но с обаянием большого жулика, хорошо чувствующего родное, российское болото — от его дна до самых высоких кочек. Есть в нем не питерская чиновная, а московская, загребущая, завбазовская, сытая расслабленность: стол полон, приборчики разложены, желудочный сок вырабатывается — на зависть коллегам. И в обширном инструментарии сверхжандарма конечно нашлось место как для героических фанатиков-бомбистов, так и кристально честных сыщиков типа Эраста Фандорина. Всех-то делов ему — не дать героям и антигероям малейшей самостоятельности, не отпускать с витринки.

Что подводит Пожарского? Бабенка подводит, естество мужское подводит, природа-матушка, на коей он и поскальзывается. По случайности попадаются террористы, по случайности не погибает Фандорин . Осознавши, что из службы России ничего хорошего, кроме полудобровольного заложничества в объятьях бюрократии не выходит, Фандорин-Меньшиков решает выпасть из гнезда. Но в последний момент из дилеммы "личная честь-судьба страны" делает нелогичный вывод и возвращается на витринку парадного магазина.

В кино этом все изначально было просчитано: неукротимое тщеславие, заведомая проигрышность, пассивность Фандорина, его комическая японщина, древнероссийская гламурность, слабость на романтических революционерок в платье и без... В сущности, по ходу фильма он незаметненько превращался в диетическую копию Пожарского, а финал не растолкованный публике означал только одно: все более определенную перспективу занятия места Пожарского — и по должности, и по духу... Никак иначе, поскольку политика — грязное дело. Отойдите, не то забрызгаем.

В почти параллельно со "Статским советником" снимавшейся кинозабаве Алексея Балабанова "Жмурки" брызгов крови что водяных струй от фонтанов в Петергофе. Здесь Никита Сергеевич изображает такого деятеля типа пахана, дергающего за ниточки. Довольно противного и, надо констатировать с чувством глубочайшего удовлетворения, довольно таки фальшивого пахана. Какие-то татуировки на груди с вождем народов, какой-то раскормленный, малолетний сыночек, таскающийся с папаней по местам бандитских разборок, перешагивающий через трупы, какие-то натужные понты... А всех итогов — пара киллеров, добывшая нужный чемоданчик с наркотой и обосновавшаяся после перипетий в Москве, типа, где-то при парламенте депутатами. Это все — никакая не "Тарантина", и обсуждать в этом кино нечего кроме Дмитрия Дюжева , последовательно и умело, но совершенно перпендикулярно режиссерским банальностям, выстраивающего свой гротескный образ жаждущего знаний бандита. Это единственное место, на котором русификация "Криминального чтива" почти складывается.

Но вернемся к Никите Сергеевичу. Он ведь что угодно может, но не убивать же, не пытать же, а так — разговорами укачивать, опосредованно, дистанционно дергать за ниточки. Его только к крови не подпускать. От нее он расстраивается: не по актерски, а по-человечески. Может, по христиански.

Много раз наблюдали мы моменты внутрицеховой киножизни, всяких там околохудожественных съездов, на которых Михалков на свист зала, швыряние яиц, плохие слова оппонентов отвечал такой беспомощной полуулыбочкой или суетливым, даже почти истерическим отмахиванием. И тогда обнаруживалось, что главный наш политик в киномире — политик очень слабый, сторонящийся публичности именно в силу этой своей слабости, не умеющий ни дискутировать открыто и беззлобно, ни великодушно прощать обидчиков, ни признавать собственные ошибки. За кулисами, занавесочками - еще куда ни шло...

К чему я все это припоминаю? К тому что, уважая актера и постановщика, продюсера и общественного деятеля Михалкова, не могу всерьез относиться к нему как к политику или идеологу, с настойчивостью, заслуживающей лучшего применения, доказывающему нам: политика — грязное дело, скверная необходимость. Это всего лишь самооправдания слабого человека. Понимаю, что по роли это ему необходимо и для Пожарского сии убеждения — основа образа. Но этот предлагаемый мне тупик, развязывающий руки таким и прочим кино- и некинополитикам, совершенно не устраивает.

Ничего правильного или эффективного из скупки и подвоза нанятых теток и дядек к зданию Мещанского суда , в котором слушалось самое знаменательное дело второго десятилетия новой России, дело Ходорковского-Лебедева - не получилось. И не могло получиться. Из высокомерных начальственных одергиваний совсем уж маргинализованной ныне правой или левой оппозиций — тоже ничего хорошего не вытекает. Потому как политика — не грязное дело для специальных людей.

Прискорбно, что десяти лет не прошло, как Эраст Фандорин, восходящая звезда российских спецслужб, со страниц всеми читаемых романов, превратился в киноманекен, второстепенную фигуру при высокопоставленном манипуляторе Пожарском. Но и в этой трансформации образа есть какой-то нам показываемый урок.

Неизбежный провал балабановских "Жмурок" связан с тем, что заигравшиеся эпизодники-попкинозведы не заметили, что вывели свой капустник из этических границ. Они ткнули нас в кровь, в горы трупов, пытаясь поверх этого — резвиться... По приколу, так сказать. Это же у них, этих самых, заведено так... Какие уж муки совести? Отморозок на отморозке... Но не складывается, потому как и бандитизм наш — киноопыта в описании и изучении этой среды и деятелей, и зрителей масса, - не такой плоский, не такой топорный.

В нищей стране наворовавши, отнявши или сверху взгромоздившись, мало что ты получишь. Люди отвернутся, не потому что общество какое-то нравственное, а потому что в заводе этого нет. Социальный раскол, имущественный раскол между людьми ощущаются у нас столь болезненно, а экономические репрессии против неравных встречаются так терпимо, поскольку чуть ли не сто лет последние прожили мы при советском декларированном равенстве, пусть и цинически не совпадавшем с реальностью.

Новая же политика, понятная гражданам, должна была начаться с этого места общей дискуссии о неравенстве, с попыток примирительного разделения, выяснения принципов сосуществования и взаимных обязательств между сильными и слабыми. Началась же она с декларирования себя как общего, неспециального, почти площадного дела, а потом перехваченная там же на площади специалистами и спекулянтами, теперь уж совсем закрывается — в особое, профессионально негодяйское занятие. Хотелось бы, чтобы от этих неубедительных банальностей и жизнь, и отражающее искусство, резвее перебрались к чему-то общественно обнадеживающему. А то ведь, как показывает опыт Пожарского, неровен час, опять рванет под ногами.

Алексей Токарев