Брежнев: ностальгия по Генсеку

На прошлой неделе страна посмотрела премьеру телесериала "Брежнев"
Четырехсерийная лента, посвященная одному из тех правителей многострадальной России, которые в течение долгого времени стояли у кормила государства. На память приходят немногочисленные имена: Иоанн, Екатерина, Николай и Леонид. Несколько десятилетий жизни каждого из нас умещенные на компакт-кассете.

Генсек ЦК КПСС товарищ Леонид Ильич Брежнев купил колбасу в поселковом магазине, попытался разжевать, подавился и отправил оставшееся дожевывать председателю Совета министров товарищу Тихонову. Поскольку по должности тот отвечал за подготовку Продовольственной программы.

Товарищ Тихонов впал в глубочайший транс, поскольку воспринял колбасу не как продукт, а как намек. Непонятно, на что. Это не анекдот, а эпизод телесериала Сергея Рогожкина по сценария Валентина Черныха про последний год жизни лидера мирового коммунистического движения. Позднесоветская геронтократия ветшает на глазах, но держится ручонками за кресла. От политбюровских групповых размышлизмов-камланий у Рогожкина в лучших местах прямо таки Гоголем веет. Впрочем, градуса добавляет беззастенчивая саркастичность старости. Мысленно поменяйте возраст участников, и увидите...

Вот фракции борются друг с другом, днепропетровские с московскими. Но ведь также, как нынешние старо- и новопитерские между собой и с московскими — совсем пока не смешными. Геронтократию на средних этажах власти уже сменила ювенократия, лихие соколики с жадным блеском в глазах. Заложником мелких интриг тогда был своевольный и властолюбивый, то впадающий в спячку, то на мгновение прозревающий, дорогой Леонид Ильич. А теперь? Бодрый телом, моложавый, спортивный и совершенно неспящий президент? К этому поворачиваем?

Роль Генсека — просто замечательная, наверное, одна из самых ярких работ Сергея Шакурова . Именно его заслуга в преодолении анекдотичности, штампованного уже снижения образа до полного его размазывания, растаптывания. Загулы дочки, шашни с медсестрой, клиническое тщеславие — всему находится свое объяснение, все чуть смягчено сочувствием. Дорогого стоит каждый выход Брежнева из сна как из анабиоза, то капризное отворачивание от будящего, то внезапно ясные, ироничные даже реплики не вполне очнувшегося милого самодура. Эта тяга его не к просто к смазливой девице, а к единственной бескорыстно сочувствующей душе, медсестричке Лизе ( Шукшина ). А мы-то думали: чучело, монстр...

В снах вождя мало о стране, но много — о природе нашенской власти. Вечно конформистской, вечно демагогической, но при этом шкурно прагматичной, карабкающейся, сама себя топчущей. Много - о природе бюрократического выживания при Сталине , при Хрущеве , при войне и при Брежневе. Вырыть свой окопчик, но поближе к товарищам, а потом и переползать вместе с окопчиком — от победы к победе. Главное, не брать в голову. Великое искусство — управлять процессом, почти не вникая в него. Только уж если очень тревожат... Тянет в лес, на охоту, к морю. Нет в картине войны, если не считать малоземельского, позорного эпизода сначала с перетаскиванием полковника Брежнева на лодочку, а потом стаскиванием полковника с лодочки. Нет афганской войны, а только генеральский доклад со стрелочками на большой карте, который и слушать-то неохота, от истории есть только личные переживания по поводу доноса, едва не погубившего брежневскую карьеру. Ну ничего, товарищи помогли.

Говорит Ильич, что устал, что болен. Но иногда кажется, что режиссер нас морочит этой своей установкой на старичка, ставшего заложником товарищей. Обратите внимание, с какой легкостью почти в финале Брежнев соглашается и дальше возглавлять. Разве только — идя навстречу пожеланиям? А не потому, что потерять эту власть, пусть и сводящуюся к одним атрибутам — не может?

Как выяснилось из фильма после фильма, документального репортажа о съемках, показанного вслед за последней серией тем же Первым каналом, одним из существенных эпизодов, выпавших из основной ткани, была история с просителем, прорвавшимся к даче Генсека. Просителя задержали и по просьбе вождя предъявили ему. Генсек внял просьбе и стал немедленно разбираться с нижестоящими, от умиления проситель скончался на месте, от инфаркта. Так вот это проявление брежневской гуманности из сериала выкинули. Никакой гуманности ему, в сущности, не оставили. Кроме симпатии к медсестре, кроме пробивающегося, природного чувства юмора — бурной реакции на анекдоты про себя. Но жесткость, бездушная злоба тоже прорывается: и "речеписцев" своих глумливых велит разогнать, и безвольного, трусливого Тихонова "жучит", и бабу свою, Викторию за сочувствие Хрущеву клеймит. Остаточки "человечинки" едва заметны, особенно, когда дело к концу близится, но ведь и старые сточенные резцы еще могут укусить.

"Ты царь?", — спрашивает маленькая внучка. "Конечно, царь", — отвечает сквозь дрему разваливающийся на куски, задыхающийся дедушка. Никем не выбранный, ловко старшим услуживший, обошедший в интриганстве конкурентов, вечный товарищ всем товарищам — наш генеральный секретарь. С одной стороны, генеральный, а с другой, только секретарь. Действительно ли они — вожди великие и малые, — живут, страны своей, по определению поэта, "не чуя", лишнего на себя не беря, отвечая за все, но только коллективно, сбрасывая груз ответственности — в случае необходимости как излишне отросший хвост? Может, это отсутствие нюха на страну - и было гарантией их собственного, бюрократического выживания? Да почему было? И есть?

Товарищ из товарищей, никого ведь не убивал, кому-то и помогал, вперед — до поры не высовывался, а ежели награждали — не отказывался. Просили, так делал, поручали, так возглавлял. Нищая страна за костями в очереди стояла, а он мимо, по осевой, к диетическому столу. Помнится старая еще история, когда во время поездок по стране, то ли в Новосибирске, то ли в Томске крикнули граждане, согнанные на торжественную встречу Брежневу про хлебушек — что мол, белого вовсе нет в магазинах... Было это вскоре после снятия Хрущева, в середине шестидесятых, когда и в Москве белый неожиданно кукурузно пожелтел, а муку выдавали гражданам по квартирным книжкам, через ЖЭКи. Так вот, люди кричали вождю, поскольку привыкли к хрущевской показной отзывчивости. А в ответ услышали от вождя: "Сам черный ем". Леонид Ильич был человеком монолога — перед народом, причем, монолога писанного. Диалог же, в случае крайней надобности, как это и представлено в фильме сводился к "здравствуйте,товарищи-до свиданья, товарищи".

Так что, кинопроизведение товарища Рогожкина, если оценивать его в лучших традициях брежневской лексики, то есть, "письки-мисиськи" (пессимистически) , шансов на счастливое десоветизированное будущее нам не оставляет. Традиция крепка. Но все же, если массовой аудитории "сиськи-масиськи" (то есть, систематически) напоминать, чего стоили и как правили нами не самые худшие из вождей, то в следующий раз эти самые массы, то есть, недопочти, но ужесовсемскоро народ — при последующих голосованиях — за партии без лица и вождей "нехужечемпрочиетоварищи", могут и задуматься об ответственности выбора и сомнительности некоторых традиций. Если выбор, конечно же, будет предоставлен. А если нет, так и нет.

Алексей Токарев