Сладкие слюни о чеченском синдроме

Фильм Валерия Тодоровского "Мой сводный брат Франкенштейн" благосклонно принятый критикой, но как-то не вызвавший бурной общественной реакции, прошедший краешком проката, наконец, вышел на всероссийский телевизионный экран. Все правильно, "картинка" соответствует аннотации

Есть кинопроизведения, сильно выигрывающие в пересказе. Вот история о юном ветеране Чеченской войны, сироте, инвалиде, с отклонениями в психике, но в сущности, добросердечном, простодушном парнишке, загнанном в угол силой трагических обстоятельств. Сюжетные ходы предсказуемы, "крайние" известны, жертвы указаны, виновны все. Все — это кто?

Был вьетнамский синдром, с трудом изживаемый тысячами американских ветеранов далекой и жестокой войны, которым, в отличие от тысяч же погибших товарищей, посчастливилось вернуться на родину. Был афганский синдром, не изжитый еще тысячами советских ветеранов, брошенных политиками в чужую пустыню и вернувшихся на родину — с неизлечимыми душевными и физическими травмами. Теперь — по аналогии — говорят о чеченском синдроме, но начиная, не договаривают... И вот в этих недоговоренностях проблема, в моральных основаниях, на которых стоит художник, пытающийся разобраться в происходящем.

Понятно, что сценаристу, режиссеру, актерам трудно вживаться или просто рассказывать о незаконченной пока истории. В этой ситуации самое простое: занять общеморализаторскую позицию, подняться повыше, всех обвинить и всех оправдать разом.

Отец семейства Юлий Крымов ( Л. Ярмольник ) неожиданно узнает, что следствием "грехов молодости" было рождение сына. Что сын этот теперь остался сиротой, мало того, прошел Чеченскую войну, мало того, лишился глаза, мало того, рассказывает всем о героическом "бате", мало того, сам герой, поскольку спас из-под огня офицера, мало того, попал в кровавую переделку и своими руками убивал не только бандитов, но и мирных жителей... Но война — это война.

Жена отца семейства ( Е. Яковлева ) вначале жалеет юного ветерана-инвалида, а затем, боясь за собственных детей, хочет от него избавиться. Сводный братик ветерана, подросток, и боится, и ненавидит, и завидует ветерану, нанимая приятелей, чтобы те его поколотили. Чудом встретившийся офицер, тот самый, спасенный ветераном-сыном, не может помочь семейству и умиротворить нервного больного. Он и сам — во власти душевной болезни. В сущности, страшный на лицо брат Павел Захаров ( Франкенштейн , как его окрестили глупые подростки), добрый изнутри. Несмотря на все пережитые им потрясения, а чудовищна, агрессивна, злобна окружающая, мирная среда. Кажется, что создатель фильма опирается не на реальность, не на нашу неказистую историю, а на историю киношную и не нашу, склеивая свою версию мировой пацифистской лирики. Конечно, дело в агрессии, вырастающей из глубин народного сознания. Возникает такая легенькая подтасовочка: не ростки нетерпимости, поднявшиеся на почве десятилетней чеченской войны, а чеченская война, вроде и выросшая из общей нелюбви к разным там инородцам, инвалидам, иноземцам.

Да, есть в фильме и тени низшей власти — равнодушный офицерик в военкомате, и милиционер, не скрывающий радости от избиения лица "кавказской национальности", есть и тени "безответственного" гражданского общества — доктор-приятель отца семейства, клеймящий Павла-убийцу мирного населения... С другой стороны, есть сочувствующая бабушка — мать Крымова, есть маленькая, сводная сестра Павла, тоже очень сочувствующая... Но все эти суммы обстоятельств никак ни во что не сложатся.

Одноглазый Павел в исполнении Даниила Спиваковского никакой угрозы для окружающих не представляет, агрессия его кажется наигранной, драка с подростками — истеричной, избиение рыночного торговца вообще выведено за пределы действия, а уж история со спасением семейства в финале — дописанной, искусственной концовкой. В фильме нет никакого сюжетного развития: мальчик-ветеран уходит из фильма таким же, каким пришел в него. Вялая, сонная "тусовка" - семейная ли, компанейская ли, милицейская— остается абсолютно безразличной к происходящему. На этом статичном фоне поступок отца семейства, неожиданно вывезшего и оставившего на дороге сына-ветерана кажется абсолютно диким и немотивированным. Равно как и совместные их скачки по чердаку — в погоне за привидениями. Режиссер боится договаривать до конца, актеры — доигрывать до правды, сценарист — дописывать до сути. Получается жалостливая сказочка об обществе, в котором все виноваты и жертве-воине, который своею жизнью искупает. Невесть что.

Через десять лет после начала чеченской войны, на том же российском канале, в другом фильме, документальном, описывающем ее историю, с экрана вещает вполне благополучный, бывший министр обороны Грачев , начавший в новогоднюю ночь 1995 года позорный штурм Грозного. Не хотелось бы никаких параллелей, но трудно представить, что рядом с фильмами об американской войне во Вьетнаме появлялись комментарии отцов того позора...

Проще всего сейчас сказать: нам не нужна агрессия, не надо раздражать людей, все виноваты, надо думать о лечении последствий... Но ведь в жестоких, чиновных или обывательских словах, не раз брошенных в лицо ветеранам-афганцам: "не мы вас туда посылали" - есть тоже их маленькая правда. Власть, не контролируемая обществом, но при этом легко переводящая стрелки на его — общества — недемократичность, нетерпимость, агрессивность, такую власть очень устраивает полуправда Тодоровского — про "кое-где у нас порой" и общую беду — общую вину. Такие истории не лечат, а загоняют чеченский синдром вглубь общества.

Благородные герои, боевое братство, спасители конституционного порядка, с одной стороны, и память благодарных, постепенно прозревающих потомков — с другой.

Четыре года прошло с появления фильма Алексея Балабанова "Война", определеннее и честнее говорившего о том же. Вспомним: герой "Войны" домой возвращается и поминает у костра не вернувшихся приятелей — и про Чечню там речь, и про уголовку. Уголовка кругом, вот и кровавый чечен в балабановском фильме, один из полевых вождей, привыкший пальцы рубить, насильничать да рабами торговать, уважение свое показывает перед уголовным авторитетом, где-то в Сибири встретившимся. Уголовка кругом, с нею и сражаются. Организованная уже в разветвленную и мощную корпорацию, быть может, децентрализованную, но живущую по своим особым законам, никакого отношения к общечеловеческим не имеющим. Моя стая — твоя стая.

Какая антитеррористическая операция? Какая война кроме войны с бандитами? Кругом их следы, к ним прибиваются изуродованные души — только в горах больше мест, чтоб спрятаться, только в Чечне столько крови пролили, что ею уж всех повязали — и детей, и баб, и стариков. Как герой "Войны" старичка положил? Как бабу они с англичанином укокошили? Ничего, спиртиком запили и дальше. Бандитское дело — нехитрое, остается только их же оружием их и корчевать — до полной или хотя бы частичной, недолгой победы.

Послевоенная, "послеотечественная" страна наша, как рассказывают, стонала от бандитизма. Оружия понавезли, рук мужских, без дела оставшихся сколько... Что и делать еще? Выпустить на волю и пусть крушат друг друга. Только бы не нас, не нас. Помните сталинскую легенду про социально близких и социально опасных? Сила на силу. Как герою-то "Войны" папаша говорит? Мужиками на войне становятся. Режь, гони, топчи. Вот и вся работа для того, кто матереет. Потом с матерым, кто с ним сладит? Придется новую войну придумывать, что бы нейтрализовать. Или растягивать историю? Вот что страшно. Впрочем, это из другого кино.

Главный продюсер телеканала "Россия" и по совместительству, режиссер фильма "Мой сводный брат Франкенштейн" Валерий Тодоровский, наверное, часто смотрит новости на своем канале, и уже поверил в стремительное наступление мира на чеченской земле, а также в неизбежные психофизиологические издержки боевых действий. Что ж, бывает и такое. Равнодушная дидактика — это тоже метод безболезненного, но, увы, малохудожественного освоения реальности.

Алексей Токарев