Мир Кулака

Алексей Кулак был похоронен дважды: сначала как Герой Советского Союза, потом как агент ФБР
В тот неяркий февральский день 1983 года все было траурно торжественно. Хоронили Героя Советского Союза, полковника советской разведки. Гроб с телом покойного установили в одном из залов Московского химико-технологического института им. Д.И. Менделеева, где после окончания Великой Отечественной войны он получил высшее образование и ученую степень кандидата химических наук.

В зале — все, что требуется для такого рода церемоний: повязанное черной траурной лентой боевое знамя, ордена и медали на красных бархатных подушечках, почетный караул, военный духовой оркестр и человек пятьдесят—семьдесят в штатском, пришедших проводить Героя в последний путь.

Выступавшие говорили о славном боевом пути молодого офицера-артиллериста, о способном молодом ученом-химике, оставившем науку ради дипломатической работы в системе ООН, о заслуженном ветеране, охотно передававшем богатый опыт молодежи и т.п. Зачитали даже телеграмму соболезнования из Нью-Йорка: коллектив представительства СССР при ООН выражал свою скорбь по поводу утраты.

Говорили обо всем, кроме главного. Одни сослуживцы по понятным причинам не имели права публично вспомнить о заслугах Кулака-разведчика. Другие не могли сказать вслух о том, что при всех своих регалиях герой-разведчик предал то, за что сам воевал в годы Великой Отечественной войны, предал своих товарищей и нанес колоссальный ущерб стране, на верность которой когда-то присягал. Скорбный финал того, что в разведывательном сообществе СССР и США было известно как “дело Федоры”.

О нем уже писали некоторые американские и российские авторы. Официальные представители спецслужб до сих пор от комментариев воздерживаются. Поэтому особый интерес представляет свидетельство очевидца. Юлий Кобяков, генерал-майор СВР в отставке, работал вместе с нашим антигероем.

…Я знал человека, известного под псевдонимом Федора, более пятнадцати лет. Правда, большую часть времени не как Федору, а как Алексея Исидоровича Кулака, полковника научно-технического направления советской внешней разведки, Героя Советского Союза, известного среди коллег как Лешка Кулак.

Познакомились мы в марте 1965 года, когда я получил назначение в нью-йоркскую резидентуру КГБ. В то время Кулак, крепкий, коренастый мужчина, выглядевший намного старше своих сорока трех лет, с бульдожьей челюстью и короткой стрижкой, был ведущим оперработником нашей научно-технической группы. Когда руководитель группы, заместитель резидента, уезжал в отпуск, Кулак заменял его, получая таким образом доступ ко всем делам и материалам, поступавшим по этой линии из Центра.

Вступительный взнос в клуб предателей Кулак внес в марте 1962 года, выдав ФБР информацию о Блейке: американский инженер украинского происхождения Джон Уильям Бутенко тайно снабжал советскую разведку ценными данными о системах связи и управления Стратегического авиационного командования США.

ФБР полтора года разрабатывало Бутенко и наконец 23 октября 1963 года арестовало его на автостоянке в Инглвуде, штат Нью-Джерси, вместе с советскими “контактами”: Глебом Павловым, Юрием Ромашиным и Игорем Ивановым.

Пользовавшихся дипломатическим иммунитетом Павлова и Ромашина через несколько часов отпустили и на следующий день выдворили из США. Одновременно был объявлен персоной нон грата другой сотрудник представительства СССР при ООН, Владимир Оленев, ранее встречавшийся с Бутенко. Игорь Иванов, работавший под прикрытием водителя корпорации “Амторг”, дипломатического иммунитета не имел, и ему пришлось отправиться в тюрьму.

В ходе состоявшегося через несколько месяцев судебного процесса Бутенко приговорили к тридцати, а Иванова к двадцати годам лишения свободы. Адвокаты Иванова тут же подали апелляцию. Вскоре его выпустили под залог в сто тысяч долларов. Через несколько лет, после длительных переговоров, Иванова обменяли на нескольких советских диссидентов. В ходе судебного процесса ФБР изо всех сил старалось зашифровать Кулака как истинного источника первоначальных сведений на Бутенко. Выступавшие под присягой в качестве свидетелей специальные агенты ФБР фактически прибегли к лжесвидетельству. Они утверждали, что поводом для разработки Бутенко послужил его контакт с Глебом Павловым, зафиксированный в ходе рутинной слежки за советским дипломатом-разведчиком.

Предательство Кулака долгое время оставалось тайной. Ему доверяли и уважали как ветерана Великой Отечественной войны, удостоенного высшей государственной награды.

Кулак не был лишен определенного личного обаяния: внешне суровый, но не заносчивый, с чувством юмора, часто граничившем с сарказмом, компанейский мужик, любитель выпить. Имея дипломатический ранг первого секретаря, предпочитал проводить свободное время в компании техсостава и молодых разведчиков. В числе его ближайших друзей и собутыльников был Игорь Иванов. Тот самый, кому Кулак обеспечил приговор в двадцать лет тюрьмы.

ФБР плотно наблюдало за Кулаком, о чем знала наша резидентура, считавшая, что в целом такое внимание соответствует его имиджу активного оперработника. Внешне он, как правило, демонстрировал в отношении фэбээровцев некоторое презрение и не проявлял особой нервозности во время подготовки к операциям, нередко отмечавшейся у его коллег.

В целом он производил впечатление циничного, но волевого человека, готового пойти на риск. В отличие от других членов советскойколонии Кулак не интересовался приобретением вещей, пользовавшихся в тот период особым спросом: транзисторных радиоприемников, магнитофонов, другой бытовой техники. Только раз я заметил у него дорогую вещь. Это был фотоаппарат “Никон”, оснащенный мощным объективом с переменным фокусным расстоянием (трансфокатором). Кулак рассказал мне, что купил фотоаппарат с большой скидкой, и попросил оценить его технические качества. Помню, я удивился, зачем любителю такая дорогая камера. Ответ на свой вопрос получил двадцать лет спустя в зале Военной коллегии Верховного Суда СССР, рассматривавшей дело другого предателя из КГБ, Сергея Моторина. На столе перед судьями среди вещественных доказательств был подобный фотоаппарат — подарок ФБР.

Неизвестно, сколько получил Кулак за предательство. Американские источники об этом умалчивают, хоть и расписывают, что хранил он деньги в бумажном мешке под кроватью. Думаю, речь не шла о сотнях тысяч и тем более миллионах долларов, которые советская разведка выплачивала своим ценным источникам в американских спецслужбах. Скорее всего, дело ограничилось десятками тысяч. ФБР вообще славится скупостью. Например, в ходе судебного процесса над Моториным выяснилось, что ему, действующему источнику в вашингтонской резидентуре КГБ, платили от 250 до 500 долларов за встречу.

Как это ни парадоксально, контактов с ФБР Кулак особенно не скрывал. Было известно, что он — завсегдатай бара “Брифниз” в двух шагах от здания советского представительства при ООН и регулярно выпивает там с фэбээровцами, снабжавшими его пикантными историями. Руководство компартии США, мол, тратит полученные от нас деньги не на партийную работу, а на приобретение верховых лошадей и яхт. Иногда информация касалась неадекватного поведения сотрудников резидентуры КГБ или коллег из военной разведки. О таких случаях Кулак потом рассказывал с особым смаком.

Судя по тому, что контакты Кулака с представителями ФБР периодически повторялись, их санкционировал Центр. Похоже, расчет делался на то, что Кулак может завербовать кого-то из фэбээровцев. Во всяком случае, репутация Кулака как вербовщика давала основания для таких надежд.

Коллеги по резидентуре видели в этих контактах признак уважения со стороны ФБР: человек героической биографии ведет себя с достоинством, может ответить взаимностью на предложенное в баре угощение без опасения банальной расшифровки.

Трудно сказать, было ли такое поведение Кулака и работавших с ним агентов ФБР активной формой маскировки, или же он в силу своего характера просто игнорировал традиционные нормы конспирации. Думаю, последнее ближе к истине, и пренебрежительное отношение к собственной безопасности лишь усиливало подозрения американцев в отношении надежности Федоры.

На протяжении почти двадцати лет это дело было предметом острейших противоречий между ЦРУ и ФБР. То ФБР считало Кулака надежным агентом, а ЦРУ числило его в двойниках и подставах КГБ. Потом в силу каких-то причин ФБР начинало подозревать Федору в двурушничестве, а ЦРУ это опровергало.

По мнению видного контрразведчика ФБР Сэма Папича, большая часть контрразведывательной информации Федоры оказывалась второстепенной и устаревшей. Значительная часть сведений основывалась на слухах, поскольку Федора имел прямой доступ только к материалам научно-технической разведки, но любил высказываться по всем другим делам.

Кроме того, Сэм Папич просто не мог поверить в то, что настоящий перебежчик из КГБ мог среди бела дня прийти в офис ФБР на Манхэттене и открыто предложить свои услуги. Тем более что этот офис располагался буквально в трехстах метрах от резидентуры КГБ.

У ЦРУ были свои причины не доверятьФедоре. Рассказанное им о целях и методах работы советской разведки противоречило информации от другого перебежчика, майора КГБ Анатолия Голицына. Кроме того, ЦРУ считало, что Кулак вряд ли входил в суперсекретный “внутренний КГБ” (бредовое изобретение Голицына, которым он “запудрил мозги” начальнику контрразведки ЦРУ Джиму Энглтону), а значит, КГБ мог им пожертвовать и использовать в качестве подставы.

Другим серьезным поводом для сомнений ЦРУ в надежности Федоры было то, что его информация совпала с ложными сведениями, которые ЦРУ получило от еще одного перебежчика, Юрия Носенко.

Заместитель начальника одного из отделов контрразведывательного управления КГБ Носенко в июне 1962 года установил контакт с американцами в Женеве, куда он выехал в служебную командировку как офицер безопасности советской делегации по разоружению. Носенко тем не менее категорически отказался работать с американцами в Москве и, похоже, в тот период вообще не собирался бежать в США. Во второй раз Носенко приехал в Женеву в начале 1964 года. На этот раз он сообщил, что получил повышение до подполковника и определенно заявил о намерении не возвращаться в СССР: мол, 4 февраля 1964 года женевская резидентура КГБ получила срочную шифровку с приказом о его отзыве в Москву.

Американцы поверили Носенко и в тот же день вывезли его в ФРГ, а оттуда в США. Однако в ходе проверки его сведений им удалось установить, что он по-прежнему капитан и никакой “отзывной” шифровки резидентура КГБ в Женеве 4 февраля 1964 года не получала.

После многочисленных жестких допросов Носенко в конце концов признался, что лгал относительно воинского звания, а историю с шифровкой об отзыве в Москву выдумал, чтобы “надавить” на американцев и заставить их срочно вывезти его в США. Эта ложь в сочетании сдругими сведениями Носенко, вызывавшими сомнения, дала основание заподозрить в нем агента-

дезинформатора КГБ.

Самое забавное заключалось в том, что Кулак подтвердил ФБР, что Носенко является подполковником и бежал-де потому, что накануне узнал о поступившей телеграмме с отзывом в Москву.

Тут Кулак стал жертвой склонности собирать и передавать ФБР слухи, а в тот период в центральном аппарате КГБ и его зарубежных резидентурах циркулировало немало слухов и версий, в том числе и распространяемых намеренно с целью дискредитировать Носенко. Так что КГБ фактически использовал одного предателя, дабы осложнить жизнь другому.

В итоге Носенко на три с лишним года попал в специально построенный для него ЦРУ бетонный карцер, а Кулак надолго потерял доверие ЦРУ. Однако директор ФБР Гувер упрямо продолжал считать Федору надежным источником: 90 процентов контрразведывательных операций ФБР базировалось на его информации, и Гувер, несмотря на аргументы начальника контрразведывательного управления ФБР Уильяма Салливана, не собирался пересматривать эти дела. В конечном счете разногласия относительно Федоры привели к прекращению оперативного взаимодействия между ЦРУ и ФБР. Позиция ФБР изменилась только после смерти Гувера и возвращения в 1976 году Кулака в Москву.

Когда в феврале 1978 года в американском журнале “Нью-Йорк” появилась первая публикация о Федоре, она произвела в нью-йоркской резидентуре КГБ эффект разорвавшейся бомбы.

Это было интервью с американским беллетристом Эдвардом Эпштейном, предварявшее выход его книги “Легенда — тайный мир Ли Харви Освальда”. Там говорилось буквально следующее: “В марте 1962 года прикомандированный к ООН советский чиновник сообщил нью-йоркскому управлению ФБР, что на самом деле он является старшим офицером КГБ и занимается получением от агентуры информации научно-технического характера. Он заявил о своем разочаровании в КГБ и предложил снабжать ФБР информацией о советских планах и агентуре. Ему был присвоен псевдоним Федора”.

В качестве источника информации о Федоре Эпштейн указал Уильяма Салливана, за несколько месяцев до того погибшего в результате несчастного случая на охоте.

В вышедшей вскоре книге Эпштейн уточнил: “Федора был офицером советской разведки, работавшим под дипломатическим прикрытием ООН. В марте 1962 года он установил контакт с ФБР и предложил информацию о советских разведывательных операциях. Федора сообщил, что является офицером Первого главного управления КГБ и занимается в США агентурной работой по линии научно-технической разведки”.

В марте 1962 года научно-техническая группа нью-йоркской резидентуры КГБ насчитывала не более восьми—десяти человек. Вычислить старшего офицера, который мог передавать американцам сведения о наших разработках в области ракет и атомной энергии, не представляло труда. Эта утечка явно указывала на Кулака, хотя сама мысль о том, что Герой Советского Союза Лешка Кулак мог стать предателем, казалась безумной. Во всяком случае, насколько мне известно, вместе с Кулаком под подозрение попали еще несколько разведчиков, работавших в тот же период в нью-йоркской резидентуре. Для них это означало конец карьеры.

ЦРУ заранее узнало о готовящейся публикации и, считая Федору надежным источником, решило предупредить его о грозящей опасности. В Москву был специально направлен представитель Лэнгли. Он предупредил Кулака и благополучно покинул страну. ЦРУ увидело в этом дополнительное доказательство надежности Федоры. На самом деле это ничего не доказывало. Если бы Кулак был подставой КГБ, то задерживать цээрушника не было никакого смысла. Для советской контрразведки в этом случае логичнее было подождать и добиться восстановления связи между Федорой и резидентурой ЦРУ в Москве.

Не ограничившись предупреждением Кулака, американские спецслужбы пытались отвести от него возможные подозрения с помощью дезинформации. С этой целью в прессе США была инспирирована публикация, где сообщалось, что Федорой являлся советский сотрудник ООН Виктор Мечиславович Лесиовский, занимавший пост помощника у двух генсекретарей ООН — У-Тана и Курта Вальдхайма. Некоторые американские, а вслед за ними и российские авторы до сих пор повторяют эту “дезу”.

Советскую разведку это, однако, в заблуждение не ввело. После кончины Лесиовского в 1983 году руководство Первого (американского) отдела ПГУ сочло необходимым провести с личным составом специальную беседу. Сотрудникам четко сказали: написанное о Федоре не имеет никакого отношения к Лесиовскому, который верно служил своей Родине. Из чего, кстати, следовало, что к тому моменту руководство разведки уже располагало точной информацией о том, кто действительно скрывался за псевдонимом Федора. Этот вопрос у каждого из присутствовавших вертелся на языке. Но вслух его никто задать не решился.

Все рассуждения о возможных причинах и мотивах предательства Кулака относятся к категории предположений. Его никогда не допрашивали, и умер он в 1983 году не изобличенный.

Я думаю, что на контакт с ФБР Кулак пошел потому, что хотел продлить собственное пребывание в США. Там у него была приличная зарплата, хорошие бытовые условия. Не удивлюсь, если он, как боевой офицер, не раз смотревший смерти в лицо, проливший свою кровь и удостоенный высших боевых наград, считал, что имеет какие-то особые права в этой жизни.

Надо сказать, военная биография Кулака при всех его наградах сложилась не блестяще. После войны он какое-то время служил военным комендантом небольшого немецкого городка, то есть представлял оккупационную власть. Но в запас в 1947 году увольнялся в чине не то старшего лейтенанта, не то капитана.

В мирное время его Золотая Звезда потускнела и стала чем-то вроде пропуска в президиумы торжественных собраний по большим праздникам. После прихода в КГБ Кулак снова почувствовал себя Героем. В то время в разведке насчитывалось всего три или четыре Героя Советского Союза. Но этому званию надо было соответствовать. Начинать же карьеру рядовым сотрудником в возрасте сорока лет непросто.

Амбициозный Кулак не хотел возиться с первичными контактами и связями — из них не всегда что-то получается. Да и критика со стороны более молодых и не нюхавших пороху кураторов его раздражала. Он решил получить все и сразу. Для этого установил связь с ФБР. Последнее помогло ему “завербовать” пару американцев. Москва отметила достижения Кулака сначала орденом Красной Звезды, потом — боевого Красного знамени, и его будущее было обеспечено.

Завербованные Кулаком агенты отличались своеобразием. После передачи на связь другим работникам отдача от них резко падала. Моих сослуживцев начальство критиковало за то, что они не соответствуют уровню Кулака, но вместе с тем признавало: трудно ожидать от каждого волевых качеств, жизненной и боевой закалки, которыми, как предполагалось, обладал Кулак. На самом деле ФБР, снижая отдачу от подставленных нам агентов, пыталось снова “вытащить” Кулака в США. И вот в 1972 году его-таки направили в Нью-Йорк. Кулак принял на связь своих старых “агентов”, и все пошло как по маслу. Его “уникальные” способности как оперработника-агентуриста получили новое подтверждение.

Самый заковыристый вопрос: почему Кулак после окончания второй загранкомандировки летом 1976 года не остался в США?

Американцы видели в этом доказательство его двойной игры. Наши службы безопасности, очевидно, трактовали ситуацию по-другому

Если бы Кулак был предателем, для чего ему возвращаться в Москву, где его не ждали ни дети, ни родственники, ни собственность? Он не был наивным патриотом. Скорее неисправимым циником.

Похоже, американцы его чем-то крепко обидели. Когда-то Уинстон Черчилль, отбиваясь от Сталина, требовавшего расширения военных поставок, сказал: “Даже самая красивая девушка не может дать больше того, что у нее есть” — на что Сталин, посопев трубкой, ответил: “Она может дать это дважды”. Наверное, и американцы, требуя от Кулака новой информации и выдачи новых агентов, не верили, что он дает им все возможное. (Кстати, посмеиваясь над неэффективностью советской системы в целом, они всегда были склонны переоценивать достижения и мощь КГБ.) А тут еще параноические подозрения в дезинформации и двойной игре. Самолюбивый Кулак мог плюнуть на все и хлопнуть дверью. Он мог рассчитывать, что Героя и орденоносного вербовщика никто не заподозрит, а если и заподозрит, то не посмеет тронуть. Похоже, расчет оправдался.

Кулак вернулся в Москву на белом коне и получил назначение на исключительно важный и деликатный участок — в координационную группу, куда стекались все заявки на получение секретной научно-технической информации. В задачу Кулака входило сопоставление заданий с имеющимися оперативными возможностями (источниками) и определение оптимальных путей добычи секретов. Назначение свидетельствовало о доверии со стороны руководства разведки.

Однако потом что-то случилось, и его неожиданно “задвинули” в институт, где он учился тридцать лет назад, вроде бы для подбора молодых кандидатов в разведку. (Вообще-то, я знаю, что именно случилось, но это пока останется секретом.)

Работа в институте явно не подходила человеку с опытом и биографией Кулака. Это был четкий признак попадания под подозрение и максимум, на который руководство КГБ могло пойти при отсутствии твердых доказательств, чтобы отвести Кулака от важных секретов, избежать грандиозного скандала и, главное, не поставить под удар наши источники в американских спецслужбах.

Перевести Кулака оказалось относительно несложно, учитывая его злоупотребление алкоголем, что не могло не отражаться на работе.

Кулак умер от злокачественной опухоли мозга. Хоронили его с воинскими почестями. Среди тех, кто пришел проводить его в последний путь, один или два человека точно знали, что Кулак — предатель; еще трое или четверо, в силу умения ориентироваться в обстановке и обстоятельствах, были уверены: Кулак и Федора — одно и то же лицо. Еще несколько человек слышали о деле Федоры и о намеках на главную роль в нем Кулака, но отметали это как дезинформацию американских спецслужб, направленную на компрометацию заслуженного разведчика.

В числе присутствовавших на похоронах Кулака был человек, которого в некоторых публикациях называют Контрразведчиком. Именно так, с большой буквы. В ПГУ он выполнял примерно те же функции, что Энглтон в ЦРУ. Несмотря на траурную атмосферу, мы с одним коллегой, с которым давно сделали вывод, что Кулак и есть Федора, увидев Контрразведчика, позволили себе в духе черного юмора отметить: он пришел удостовериться — главный подозреваемый мертв, и дело можно закрыть.

Но дело Федоры еще некоторое время оставалось открытым. Портрет Кулака висел на стенде в музее истории разведки, правда, под потолком. Кстати, сам факт пребывания фотографии Кулака в музее, о чем предатели из числа сотрудников научно-технической разведки, несомненно, сообщали ФБР и ЦРУ, усиливал подозрения американцев, что Кулак с самого начала водил их за нос.

Я как-то спросил старого друга из внешней контрразведки, как и я, уверенного в предательстве Кулака: как мы будем выходить из этого положения, объяснять молодым сотрудникам просачивающиеся в прессу сведения о деле Федоры?

Мой друг скорчился, как от приступа зубной боли. А Контрразведчик сказал мне то, что я и сам знал: человека можно посмертно реабилитировать, но покойника нельзя предать суду.

Нарыв прорвался в 1989 году. Новый начальник ПГУ, генерал-лейтенант Леонид Владимирович Шебаршин, выступая на оперативном совещании в штаб-квартире разведки, неожиданно заметил: “Был у нас тут один человек, которого считали героем, и фотография его висела на стене, а он нас предавал. Мы все тщательно проверим, и если эта информация подтвердится, выйдем с ходатайством о лишении его всех наград”.

Не было названо ни фамилии, ни псевдонима. Тем не менее многие оперативные работники догадались, кого имел в виду Шебаршин. Поняли и то, что у самого начальника разведки не было абсолютно никаких сомнений в отношении предательства Кулака, иначе он не стал бы поднимать этот вопрос перед такой большой аудиторией.

Кулак уже несколько лет был мертв и вряд ли мог чем-то посмертно разоблачить себя. Большинство моих коллег сделали однозначный вывод: эта информация могла быть получена только от источников в ФБР или ЦРУ.

Из восьмисот старших офицеров, присутствовавших на том совещании, лишь несколько человек знали о существовании Олдрича Эймса или других наших “кротов” в американских спецслужбах. Но все знали, что за последние несколько лет нам удалось выявить около дюжины американских агентов на важных объектах, а это был явный признак того, что у нас такие источники появились.

Возникает вопрос: стоило ли начальнику разведки так прямо заявлять об этом, давать пищу для кулуарных разговоров и, что греха таить, рисковать тем, что об этом его заявлении станет известно противнику от еще не выявленного предателя в наших рядах или от того, кто станет предателем?

Можно привести доводы и “за” и “против”. Думаю, Шебаршин все взвесил. Только он, обладавший всей полнотой информации, мог положить на одну чашу весов необходимость сохранения в глубочайшей тайне самого факта наличия наших источников в американских спецслужбах, а на другую — потребность показать оперативному составу, что мы можем проникать в святая святых главного противника, что вербуют не только наших, но и мы вербуем, что возмездие настигает предателя даже после смерти.

Я не знаю, когда именно исчез портрет Кулака со стенда в музее истории разведки. А он все-таки исчез. Не знаю, какую формулировку нашли юристы, ведь Контрразведчик был прав: лишить человека наград можно только по приговору суда, а судить мертвеца нельзя. Где же выход?

А почему, собственно говоря, надо лишать наград? Можно ведь просто отменить указ о награждении. Тем более что речь шла об указе уже несуществующего государства — Советского Союза.

Лишь в 90-х годах в разговоре с одним из заместителей директора СВР я узнал, что именно это и произошло. Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Кулаку звания Героя Советского Союза был отменен, и он посмертно лишился Золотой Звезды. Правда, сделано это было как-то келейно. Я не помню, чтобы по разведке прошел приказ или вообще этот вопрос получил официальную огласку.

Тихий и уже окончательный финал скандального дела...