Надежда Румянцева: Переехала за город, побывав под дулом пистолета

Калчугу, где последние годы живет актриса, непосвященному отыскать сложно — после того, как рядом поселился президент, с Рублево-Успенского шоссе исчез указатель поселка. За неказистыми избушками прячутся шикарные особняки. Странно, что в одном из них обитает Румянцева: кинозвезды советской поры обычно доживают свой век в менее комфортабельных условиях, думала я, нажимая на звонок. Дверь открылась, и я увидела Тосю Кислицыну сорок лет спустя. Никуда не делись девчачий голос, юркость, круглые от удивления глаза и энергия, бьющая через край. Хотя в кино Надежда Румянцева не снималась уже давно да и с «Моей семьей», телепередачей «России», в этом году контракт решила не продлевать, сославшись на обширный ремонт в московской квартире.

— Знаю, что вас периодически зовут играть в кино.
— Недавно принесли сценарий — но я, наверное, откажусь. Действие происходит на вокзале. Милиция, бомжи, жулики, носильщики, проститутки. Буфетчицы, которые продают плохие продукты, а хорошие сумками выносят. А моя героиня-диспетчер — светлое пятно на этом фоне. Очень доброе существо. Но этого мало для того, чтобы играть положительную роль. Или надо не замечать грязи и делать мать Терезу, или же бороться с этим. А просто, инертно быть доброй я не умею. При всем уважении к тем, кто мне предлагает эту многосерийную картину, даже если у меня в доме останется только стакан чая и кусочек хлеба, я не смогу сниматься в таком кино.
— Другого нет.
— Ну и не надо. Я свое сделала. Эти фильмы крутят без конца, меня узнают на улицах, и даже дети говорят, что смотрят «Девчат» на видео. Это же потрясающе, когда людей тянет к добру, правде, истинной дружбе, любви. А сейчас страшное время. Вы видите, у меня на окнах решетки?
— И заборы в вашем поселке высоченные.
— Мой пока не очень. И здесь еще более-менее нормальная атмосфера, больше безопасности, потому что мы живем рядом с президентом. Много милиции, есть куда позвонить. Все делается быстро и мобильно.
— А вывеску все равно убрали...
— Она была возле милицейского поста, но ее сняли, когда Путин поселился в ста метрах отсюда, в Ново-Огарево. Мешала она им, наверное. Ну да это их дело. Я просила, чтобы вывеску вернули. Говорят, заказ уже сделали. Оказывается, надо специальное разрешение, чтобы ее снова повесить. Поэтому тем, кто к нам едет, приходится объяснять на пальцах, как добраться.
— Совсем недалеко отсюда Жаворонки, где жили ваши родители. Почему не там поселились?
— Когда отец умер, мама растерялась, я ее забрала к себе, в Москву. Наш дом — большой, деревянный, рубленый, с садом — она отдала человеку, который за ней ухаживал: мы с мужем ведь долго жили за границей. Отец умер, когда я была в Малайзии. Я даже не попала на его похороны — самолет до Москвы тогда летал только два раза в неделю. Так что мне было все равно, что мама сделает с домом. Потом брат моего мужа, режиссер Самвел Гаспаров, сказал, что построил в Калчуге дом и нашел нам участок. Мы подумали: сюда электричка ходит, рядом станция. А я сейчас принципиально за руль не сажусь: теперь правил никто не придерживается. На красный едут — ну просто с ума сойти. А я законопослушная очень. Да и уже не надо куда-то нестись, бежать, ритмы другие стали. Если еду работать, за мной присылают машину. Не жалею, что здесь поселилась. Родители похоронены в Назарьево, это пятнадцать минут езды отсюда. Мы уехали еще и потому, что я побывала под дулом пистолета.
— Это вы про налет грабителей на вашу квартиру?
— Да. Мы ждали слесаря в тот день. Вилли (муж Надежды Румянцевой. — Н.К.) случайно задержался дома и поэтому открыл дверь. Два здоровых амбала его схватили, когда я на кухне завтрак готовила. Слышу крик: «Надя, вызови милицию!» Я подумала: «Что такое? Уж не умер ли какой бомж?» У нас в подъезде поселились бродяги — иной раз выйдешь, они на батареях свои вещички сушат. И вдруг вижу: мой пес, весь окровавленный, лает, вцепляется в воров. Такая была заваруха! Я крикнула: «Помогите!» — вцепилась в одного, в другого. Бандит мне кричит: «Застрелю! Быстро давай деньги!» А я говорю, как партизанка: «Стреляй — может, из меня деньги посыпятся!» Господи, бояться какой-то мрази! Этот грабитель двухметрового роста сломал мне ребра, разбил рот. Я получила от него свое. Дерусь, а сама думаю: «Ну вроде зубы целы». Весь дом звонил в милицию, но выйти боялись. Но я людей не виню. А сколько милиции приехало! И наша, и ведомственная. Человек восемь с автоматами — огромные мужики такие. Одного вора мы с Вилли схватили, я отобрала у него пистолет и держала дулом к себе. У меня потом милиционер спросил: «Как же вам удалось его взять?» Хорошо, что мы переехали за город. Как-то спокойнее стало. Я о городской квартире и не думаю. Иногда подхожу к той двери, чтобы показания счетчика снять, у меня такое мерзкое ощущение. Вижу лица этих...

Муж такой брезгливый, что даже в ресторанах не ест

— У вас приемник работает. Новости постоянно слушаете?
— Да нет, это чтобы собаке не было скучно. Когда идет какой-то разговор, он ложится и слушает. Юджин и телевизор смотрит, особенно когда там машина проезжает. Любит машины... Поэтому когда дверца автомобиля хлопает, он уже готов прыгать в него и ехать. И неважно, что там чужие люди сидят.
— Вы как-то говорили, что собаку не с кем оставить.
— Юджину уже девятый год, он избалован. Слушает только меня и Вилю. Если уедем, начнет нас искать или разгрызет что-нибудь. Однажды поехали без него на базар. Закрыли в доме. Когда вернулись, Юджин бегал по участку и не мог найти дырку под забором. Оказывается, разбежался и выбил раму на террасе, чтобы бежать за нами.
— Вы и домработницу не держите?
— Раз в неделю приходит женщина, моет, убирает, пылесосит.
— А постоянную не хотите?
— Нет. Ну это же чужой человек. Мне достаточно приходящей. И то я все время говорю: «Люся, давай побыстрей, это ты оставь, я сама сделаю».
— А кто кормит Вилли Вартановича?
— Только я. Если бы кто-нибудь готовил, муж бы не стал есть. Такой брезгливый человек. Он армянин — правда, московского разлива. Здесь родился и прожил всю жизнь... Даже в ресторане салат не станет есть. Он думает, что это все не вымыто.
— Смеетесь над ним?
— Я сама такая. Когда в гостях у друзей, не отказываюсь от угощения, знаю, что и как делается. А если к не очень хорошим знакомым иду, то ем дома, а там говорю: «Ах, как жалко, что я дома пообедала, просто посижу с вами и выпью вина!»
— Как ваш муж отреагировал на то, что вы не взяли его фамилии?
— Ну он же цивилизованный человек, закончил Институт востоковедения, Академию внешней торговли. Вилли женился на мне, когда мое имя знала вся страна. К тому же у него трудная фамилия — Хштоян. Харитон, Шура, Тимофей... Однажды нам прислали телеграмму, которую я до сих пор храню. Муж долго объяснял людям, пославшим ее, как пишется его фамилия. А они написали — Шасталы (заразительно смеется). Ну почему «Шасталы»? Я не знаю...
— Вы с Вилли Вартановичем довольно поздно познакомились. Боялись, что брак повредит карьере?
— Ну почему, я до этого была замужем. И Вилли был женат. Я очень хорошо и мирно рассталась с первым мужем, театральным актером Володей Шуруповым. Мы поженились, когда заканчивали институт и никто из себя ничего не представлял. И вдруг ему предложили поехать под Свердловск, в закрытый атомный городок. А я только начала сниматься. И сказала: «Володь, ну ты можешь себе представить: я уеду, буду там играть, но кто это будет видеть? Допустим, мы десять лет там проработаем, а потом вернемся. И кому мы будем потом нужны?» Но Володя быстренько собрался. Судья нам сказала: «Вы так разводитесь, как будто брак регистрируете». Такие обстоятельства у нас были, ничего страшного.

Министр обижался, когда предлагала ему свой «Мерседес»

— А за Вилли Вартановичем все же поехали за границу, прервав карьеру на самом взлете.
— У меня уже тогда был багаж ролей. И я думала: «Ну еще одна роль, еще — и что дальше?» А у Вилли так карьера складывалась, что надо было поехать за границу торгпредом, а потом вернуться в Москву, может быть, на более высокую должность. Но все-таки 12 лет ушло. Две большие командировки в Малайзию и Египет.
— Много потеряли?
— Нет. Наш кинематограф всегда, а сейчас, наверное, особенно — соковыжималка. Есть силы — будут тебя давить, пока все соки не выдавят. Мы, профессиональные кинематографические актеры, принадлежали «Мосфильму». У меня была тарифная ставка, я получала одни и те же деньги за любую роль. Не могла договор заключить. Работала только на то, чтобы это проесть, больше ничего. И поэтому делала эстрадные программы, искала окошечки, что-то зарабатывала. Надо отдать должное терпению моего мужа — я все время исчезала из дома. То в Ялту, то в Мурманск. Очень тяжело было.
Поэтому жизнь с Вилли за границей оказалась хрустальной мечтой детства. Я ничего там не делала, потому что жене торгпреда не положено работать. Все остальные женщины рвутся заработать лишнюю копейку, а мне не надо! Да еще и обслуга полагается. Правда, от повара я и там отказалась. Приглашала его, только когда мы устраивали приемы. Это была жизнь звезды, которая должна была быть у меня вообще. А у нас какие звезды? Мы все делали сами — стирали, гладили, готовили, Вилли только привозил продукты. Я должна была все успевать. Доставать одежду, обувь. Сколько морщин на лице образовалось от улыбок продавщице Маше! И уже не знаешь, какой подарок этой Маше сделать, чтобы она тебе приберегла коробку английских ботинок. Так что времена, конечно, и в лучшую сторону изменились... С тех пор у нас много друзей и в Малайзии, и в Египте. Среди них есть и миллионеры. Очень интересные люди. Один из них, Роберт Кок, свой первый доллар заработал, торгуя пирожками с лотка, и до сих пор у него тяга к уличной еде. Эти люди поддерживают отношения с нами просто так, не рассчитывая что-то получить.
— Вас не пытались отговорить от отъезда, удержать?
— Ермаш (председатель Госкомитета СССР по кинематографии. — Н.К.) говорил: «Сейчас будет пятидесятилетие советского кино, как много ты теряешь!» А я ответила: «Очень плохо, что у нас кто успел, тот и съел». Он был недоволен тем, что у меня собственный «Мерседес» с шофером. Когда я ему сказала: «Филипп Тимофеевич, могу вам прислать своего шофера», он надулся как мышь на крупу.
— Что же вы нарушили субординацию? Его обиду можно понять...
— Должность Вилли практически соответствовала его должности, а может, и побольше, поскольку мой муж гораздо умнее, чем Ермаш, был. Приезжает наша кинематографическая делегация за рубеж — никто не знает языка. Я, пока жила в Египте, выучила французский, в Малайзии — английский. Вилли говорит еще и по-ирански. Почему я должна лебезить перед таким министром?
— А вот если б не было влиятельного мужа, может, и заискивали бы...
— Я всегда говорила правду: «Вилли! У нас в Театре киноактера черт знает что творится! Я должна вступить в партию, чтобы на этих партийных собраниях по три часа сидеть! Я же вижу, как все зевают, кто-то читает под столом. Что за тупость?» «Вот поэтому тебе и нельзя вступать в партию», — говорил муж.
— Не каждой актрисе так везет со спутником жизни.
— Во всяком случае, я считаю, что мужчина должен делать карьеру. Не быть жалким. Это женщина может остановиться в какой-то момент. Вот у меня Вилли такой. Он знает, что у него есть обязанности перед дочерью, внуком. Он до сих пор работает и востребован. А женщина может трудиться ради удовольствия и денег, которые она сама же может потратить. Не понимаю девушек, которым лишь бы выскочить замуж. Зачем? Чтобы стирать, готовить и ничего взамен не получать? Да еще рожать детей и выкраивать из бюджета какие-то крохи.
— А надо по расчету выходить?
— Да нет. Ведь за все придется платить. Сейчас девочки озабочены тем, как себя подороже продать. На теннисных турнирах я вижу девушек, озверевших от желания быть замеченными звездой. Потому что теннисисты хорошо зарабатывают. Их столько вьется вокруг спортсменов! Мне жалко Кафельникова, у которого так сложилась личная жизнь. До чего же его довели, если этот человек, уже не мальчик, публично сказал: «Я больше не верю в любовь»!
— Дочери помогаете?
— Дочь с мужем живут отдельно. Детям надо помочь обустроиться. А потом уже — только подарки к празднику. Но они должны быть полезными для семьи или в виде денег. Но я не рассчитываю, что нам с Вилли будут помогать. Пока мы в состоянии сами заработать. Так что все нормально. Дочь окончила Плехановский институт, сейчас работает в отделе кадров одной газеты.
— Вы не хотели более яркой карьеры для дочери?
— Ну что значит «яркая карьера»? А кто будет делать все остальное? Роботы?

Я предлагала Люсьене лечиться от алкоголизма анонимно

— У вас голос совершенно не меняется.
— Это внутренняя энергия сохранилась. Я очень довольна, что у меня есть маленький кусочек земли. Я жду весны. Буду смотреть, как пролезают мои цветы. Мало люблю букеты, потому что они быстро умирают. У меня какая-то вторая жизнь началась после переезда. Моя мама очень любила цветы. Как-то праздновали ее день рождения, и я ей сказала: «Мам, ну что ты все в огороде? Мы сами сходим, все нарвем. Давай я тебе руки помою, а то смотри — под ногтями грязь!» А она мне улыбнулась и говорит: «Доченька, это же не грязь, это земля!» И когда мне Вилли говорит: «Надя, ну почему ты без перчаток — руки же грязные», я отвечаю: «Это не грязь, это земля!» А в перчатках я могу что-то вырвать нужное, повредить.
— Мне кажется, из всех «девчат» у вас самая счастливая судьба...
— Ну почему? А Светлана Дружинина? Очень удачная! Но она к режиссуре тяготела. Если бы меня кто-то подтолкнул, я бы тоже этим занялась. Потому что у меня всегда взгляд был шире, чем на свою роль. Я могла бы, наверное, и преподавать. Но раньше были другие времена. Пока один фильм снимешь — часть жизни как корова языком слизнула, это сейчас пятнадцать серий снимают за пятнадцать дней. А для того чтобы сниматься, я никаких огромных усилий не прилагала. Мне все давалось очень легко.
— А Люсьена Овчинникова (играла в «Девчатах» Катю. — Н.К.), в отличие от вас, при всем своем таланте закончила трагически — спилась и умерла в одиночестве....
— Но это ее вина. Пусть меня простят любящие ее зрители, но ведь нельзя приходить на спектакль и быть неадекватной, так сказать. За это ее и уволили. Я считаю, это слабость человека, а не болезнь — когда нельзя удержаться, чтобы не выпить. Надо иметь честолюбие: взвинтить себя до того, чтобы чего-то добиться.
— В общем, судьба — это характер.
— Конечно! Потом, не понимаю, когда говорят: ах, такой талант, а себя угробил! Да талант — это предрасположение к труду. Он дается Богом, но его надо развить, утвердить и выплеснуть, а не ждать, когда свалится манна небесная. Вот их много талантливых погибло у нас. По собственной инертности. Потому что плыть по течению легче.
— Вы с кем-нибудь дружили из «девчат»?
— Пока снимались, дружила с Люсей. Но она вышла замуж за молодого и, чтобы его удержать, начала пить вместе с ним. А у меня Вилли человек твердый. Он сказал: «Мне жалко, конечно, Люсю, но если так будет продолжаться, мы не можем общаться с ней». И я ей предложила: «Люся, давай я тебя устрою в Институт Сербского анонимно, ты месяц полежишь и выйдешь оттуда здоровым, абсолютно обновленным человеком». И после этого разговора, в тот же день, Люся исчезла. Поменяла квартиру, и я ее не смогла найти. Она меня избегала, стеснялась. А могла бы сказать: «Я не могу и не хочу лечиться». Ведь каждый имеет право жить, как он хочет. Но почему не принять помощь другого? Как говорил Беня Крик, «свинья со свиньей не встречается, а человек с человеком всегда встретится». Может, от моей помощи у нее изменилась бы судьба? Ведь она была бешеного обаяния актриса и на экране, и на сцене. А есть такие актеры, которые все правильно делают, все хорошо, но ты остаешься холодным, как собачий нос.
— Получается, что одного таланта мало.
— Конечно, прежде всего надо иметь в голове немножко серого вещества.
— Возраста не боитесь?
— Никогда не буду подтягиваться. Может, потому что я боюсь хирургических вмешательств. Если из пальца кровь сдаю, то бледнею и нюхаю нашатырь. Я себя комфортно чувствую в своем возрасте. Старение — это естественно. Недаром говорят, что молодость — состояние души. Можно всю жизнь пробурчать. Я восхищалась Татьяной Окуневской, Зоей Федоровой. Отсидеть годы в лагерях — и ни к кому не иметь претензий!
— А у вас стимул по жизни какой?
— Мы живем тогда, когда пользуемся расположением других людей. В одиночестве жить нельзя. Жизнь — это общение. Здесь у меня очень доброе окружение. Обсуждаем, почему у соседей тюльпан вырос, а у меня нет. Я ведь начинающий земледелец.
— Почему же? Вы ведь родились в селе.
— Но я себя сельской жительницей не ощущала. Уехала в Москву, с первого курса стала сниматься. Какое сельское хозяйство? Но своих родителей я очень любила. Они не стеснялись того, что на столе у них была только картошка, которую мама безумно вкусно жарила. Вилли очень любил ее блинчики. А я мужу запрещала их есть, он расположен к полноте. Однажды были в гостях у мамы. Я просыпаюсь в шесть утра и вижу, что Вилли нет. Захожу на кухню — там сидит муж, а перед ним гора блинов, миска сметаны. Говорю: «Мам, ну что же ты делаешь?» — «Ну понимаешь, Вилли любит, а ты ему запрещаешь, мы решили пораньше сделать».
— Сами не расползаетесь и мужу не даете?
— Я ему внушила, что полный человек никогда еще не был здоровым. Хотя некоторых людей полнота красит: такие розовощекие... Но им трудно дышать, трудно устроиться в кресле — зачем это нужно? Я себя сильно не ограничиваю, на диетах не сижу. Но после семи вечера мы никогда не едим. Каждый день делаю зарядку по полчаса — и мужа заставляю. Правда, мой пес мне повредил руку. У нас главные враги — это кошки. Юджин одну заметил и со всей силы рванулся с поводка назад. Сейчас руку разработала, сделала рентген, вроде бы все в порядке. А так до последнего играла в большой теннис с Вилли Вартановичем, с друзьями. Играть научилась еще в Египте. Бываю на «Кубке Кремля». Мы покупаем абонемент. В декабре очень хотела полететь на финал Кубка Дэвиса в Париж, но куда там: если оставлю собаку, потеряю ее.

Надежда Келлер, "Собеседник"