Уроки русского: Матисс и Лидия

В этот вечер мы уезжали из Парижа. Один из нас вскользь сказал, что мы многое видели во Франции, но так и не успели посмотреть, как живет обыкновенный француз
- Я примерно так и живу, — сказала, помолчав, Лидия Николаевна и позвала нас к себе. Мы взяли такси и понеслись по бульварам мимо церкви Мадлен с ее знакомой по рисункам колоннадой, мимо здания Гранд Опера, похожего на торт с завитками из окаменелого крема, через мосты, по обочине Люксембургского сада, дохнувшего в окна перегретой машины холодком шумящей листвы, и наконец остановились у обычного парижского дома с узкой лестницей..."

Эти три абзаца — из очерка Константина Паустовского "Мимолетный Париж". А Лидия Николаевна — соседка моей мамы по парте в реальном училище города Харбина. Нам с вами предстоит познакомиться с этой великой женщиной, поэтому продолжим рассказ Паустовского.

"В маленькой квартирке все окна, когда мы вошли, оказались распахнутыми настежь, хотя в квартире никого не было, кроме черного кота. Оказывается, окна не закрывались все лето. По комнатам бродил теплый ветер.

Лидия Николаевна щелкнула выключателем. Вспыхнула люстра, и я невольно вскрикнул — комнаты были увешаны великолепными холстами, написанными смело, ярко, как то и подобает большому, хотя и неизвестному мне мастеру.

Среди холстов было несколько портретов Лидии Николаевны с надписью по-французски: "Lidia".

- Что это? — спросил один из нас. — Что это такое?

Лидия Николаевна молча расставляла на столе бокалы вокруг бутылки темного вина. По легкому звону задетых невзначай бокалов можно было догадаться, что она взволнована и не отвечает, чтобы не выдать своего волнения.

Я подошел к картинам и на каждой в правом углу увидел небрежную подпись черной краской: "Матисс".

- Дело в том, — сказала наконец с усилием Лидия Николаевна, — что я была в течение более чем двадцати лет очень близким Матиссу человеком. Эти картины он подарил мне. Часть из них я отослала в дар Эрмитажу, остальные после моей смерти будут национальной собственностью. Какой человек был Матисс, я рассказать не могу, нечего даже и пытаться. Лучше выпьем на прощание вина".

Лидия Николаевна Делекторская родилась в 1910 году в Томске в семье врача, но в 13 лет осталась круглой сиротой — во время Гражданской войны эпидемия забрала ее родителей и родственница увезла ее к себе в Харбин. А потом она попала во Францию.

В поисках работы в Ницце Лидия на автобусной остановке прочитала объявление — какой-то художник искал себе помощника. Так она оказалась у великого Матисса.

- До этого я над живописью вообще мало задумывалась, — говорила она впоследствии. — И даже тот факт, что Анри Матисс был художником с мировой известностью, долгие годы оставался для меня абстракцией: понаслышке я это знала, но я этим не прониклась, до меня это "не доходило". Матисс это видел, но в вину мне этого не ставил и не старался меня поучать. Он лишь поддерживал мой интерес к его работе.

Тогда Матисс писал громадное полотно, широко известное сейчас — "Танец", и, когда оно было завершено, Лидия оказалась опять на улице. Но тут в ее жизнь вмешалась судьба: заболела жена Матисса, потребовалась сиделка, и Лидию с большим трудом, но все же отыскали. С тех пор и до конца жизни художника она была рядом с ним — целых 22 года.

Интересно, как за это время изменялись отношения между ними. Поначалу Матисс ее почти не замечал — она была просто полезным в доме человеком, а он целыми днями напролет был поглощен своей работой и выходил из мастерской лишь иногда, и то на 10 — 15 минут, чтобы выпить чашечку кофе и перекинуться несколькими словами с лежащей на кровати женой.

Но... "Но когда через какое-то время, — говорит Делекторская, — суровый и проницательный взгляд Матисса стал задерживаться на мне, я не придала этому никакого значения. Хотя в начале нашего знакомства, когда я работала его помощницей, он и сделал с меня 3 — 4 рисунка, мне и в голову не приходило, что я когда-то снова буду позировать для него".

Тут надо пояснить читателям некоторые особенности французской действительности начала 30-х годов. Дело в том, что, согласно законодательству, эмигранты тогда не имели права здесь на оплачиваемый труд, за исключением считанных профессий — манекена, статиста на киносъемке, временной няни или натурщицы. К тому же французский язык Делекторская тогда еще почти не знала.

Именно поэтому ей и пришлось несколько раз позировать разным художникам — "с голодухи", как она сама говорит, но занятие это было ей в тягость, ибо требовало от женщины определенной самоуверенности. Поэтому, когда у нее появилась уже постоянная работа сиделки, она вздохнула с облегчением.

Но оказалось, что ненадолго.

"Однажды Матисс пришел в перерыв на отдых с альбомом для набросков под мышкой, и, пока я рассеянно слушала их разговор с женой, он вдруг скомандовал мне вполголоса: "Не шевелитесь!". И, раскрыв альбом, сделал с меня зарисовку в очень привычной для меня позе: голова, опущенная на скрещенные на спинке стула руки.

Такие импровизации стали повторяться все чаще и чаще. И вскоре Матисс попросил меня позировать ему".

Время шло, Матисс старел, начал болеть, потом вообще слег, но тем не менее работы не бросал, и Делекторская здесь становится его правой рукой — и секретарем, ведущим его дела, и помощницей, умеющей и замесить клей для аппликаций, и развести краски для холста, и просто незаменимым другом, который всегда рядом.

И вот наступил важный в нашей истории момент. О нем Лидия Николаевна рассказывает так:

- Это было в 1945 году. Только что кончилась война. Россия праздновала победу, но ценой скольких страданий! Что же до меня, то я пережила войну довольно пассивно, под теплым крылышком Матисса. Конечно, меня тоже не миновали какие-то трудности, но все же куда меньшие.

Я была апатридом, не имеющим французских корней и потерявшим их на родине, которую я по-прежнему очень люблю. Тогда меня обуял порыв братских чувств по отношению к России. К примеру, мне очень хотелось послать туда огромный букет цветов. Это, увы, невозможно, а жаль.

И мне неожиданно пришла в голову мысль: купить у Матисса несколько лучших рисунков, пусть даже ценой самых неразумных долгов, и отослать этот драгоценный и, если так можно выразиться, неувядаемый (по сравнению с цветами) подарок московскому музею, где, без сомнения, знают Матисса.

Я тайком порылась в его картонных коробках с рисунками в поисках чего-нибудь достойного музея и к тому же пришедшегося мне по вкусу и отобрала семь работ обычного для Матисса формата, которые могли бы достойно украсить стены музея. Затем я нацарапала Матиссу короткое письмо, в котором приблизительно обрисовала приглянувшиеся рисунки и попросила мне их продать, но при одном условии: он возьмет за них не "дружескую цену", так как я не хочу его обременять, а цену, которую он запросил бы с торговца картинами.

Прочитав мое робкое послание, Матисс не выказал никакого удивления, выразил свое согласие с самим принципом и попросил показать ему отобранные мною рисунки. Он одобрил мой выбор, но за ту же цену семи работ отдал мне еще один рисунок в качестве "подарка". Таким образом, в завуалированном виде он понизал ту цену, на что я, учитывая категорический тон моего письма, ни под каким видом бы не согласилась.

Я очень обрадовалась и немедленно отправила в Москву письмо с вопросом, согласятся ли они принять мой дар. Кто знает... ведь дар был от "грязной" эмигрантки...

Я получила благосклонный ответ...

Таким было начало.

А сейчас... Сейчас в Москве и Санкт-Петербурге — в Эрмитаже и в Музее изобразительных искусств имени Пушкина — находится богатейшая коллекция работ великого художника XX века Анри Матисса — картины, гравюры, аппликации, рисунки, архивные материалы, скульптуры... И все это — дар Лидии Николаевны Делекторской.

"Конечно, собрание Делекторской — это был огромный капитал, — пишет племянница Лидии Николаевны. — Мы были как-то с ней в поездке по Анже, и, указывая на известную во Франции старинную крепость, она сказала смеясь: "Я была так богата, что могла бы купить ее".

Примерно такую же фразу слышал от Лидии Николаевны и я.

Я уже говорил, что в детстве и юности Лидия Николаевна с моей мамой дружили. Двадцатый век развел их по разным уголкам Земли нашей, и только через 50 с лишним лет они снова нашли друг друга — в каком-то случайном разговоре Делекторская услышала имя моей матери, схватилась за него и в конце концов вышла все-таки на свою давнюю подругу. Они списались, а потом и встретились в Москве — уже две старушки. Тогда-то Лидия Николаевна и пригласила моих родителей в Париж, но по нездоровью они не рискнули туда ехать, и этот подарок достался нам с женой.

Мы больше месяца провели тогда с Лидией Николаевной, и мало того что это был Париж, это была еще и особая атмосфера — над нами витал дух Матисса, Пикассо, Ренуара, Арагона, Рихтера, Паустовского и других великих, которые когда-то были рядом с Делекторской.

Эти имена названы здесь далеко не случайно. С Пикассо она дружила — кстати сказать, именно она подарила ему голубя, с которого и пошел гулять по Земле этот символ мира. Рихтер ее просто обожал и всегда навещал в Париже во время своих зарубежных гастролей. А однажды она узнала о приезде во Францию делегации советских писателей и специально разыскала их в гостинице, чтобы познакомиться с Паустовским, произведения которого очень любила — повествование мое и началось с первой их встречи.

Лидия Николаевна рассказывала мне, что тогда Паустовский уронил как бы мимоходом такую фразу: "А вы бы попробовали перевести меня на французский...". Сейчас этот замечательный наш писатель полностью опубликован во Франции, и все это в переводах Делекторской.

- Я подарила Франции Паустовского, а России Матисса! — с гордостью говорила она.

Вы помните, когда она начала преподносить российским музеям Матисса? Да, это было сразу после окончания войны — в 1945-м. А через три года Сталин подписал постановление Совета министров СССР о ликвидации Государственного музея нового западного искусства, ядро которого составляли коллекции работ художников конца XIX - начала XX века, собранные еще русскими меценатами Щукиным и Морозовым. Причина — борьба с космополитизмом.

В те годы даже великие импрессионисты были заточены в запасники. Такая же участь ждала и работы Матисса. И Лидия Николаевна знала об этом.

Слава Богу, что хоть сам Матисс об этом не подозревал. Он жил еще старыми воспоминаниями, ведь именно на первый русский гонорар когда-то на окраине Парижа он построил свой первый дом.

"История Лидии, — писал по этому поводу Даниил Гранин, тоже прекрасно знавший Делекторскую, — это история любви к Матиссу и история любви к России. Изгнанная из нее, отверженная, она тем не менее отдает ей то, что могло бы обеспечить ей безбедную жизнь, более того — со всеми радостями комфорта. Не говоря уже о памяти — она же расстается с дорогими ей творениями, теми, что создавались у нее на глазах, — тем не менее они будут спрятаны..."

Ну хорошо, Колчак — это враг советской власти, Ежов якобы враг народа, а французский-то художник здесь при чем? Что такое космополитизм и как он выражается в живописи?!

Между прочим, даже "Большая Советская Энциклопедия" характеризует Матисса как "видного французского живописца и прогрессивного общественного деятеля". И все равно — получите на память от нас клеймо!

"Мы хотели избавить ее от неблагодарности, оскорбительного пренебрежения наших партийных чинуш, для которых Матисс был чем-то враждебным, — пишет далее Гранин. — Мы были правы — ей пришлось с этим столкнуться. Никто в те годы не рассыпался перед ней в благодарностях, начальников не трогал ее бескорыстный драгоценный дар, он доставлял только лишние хлопоты: не принять — нельзя, а принять и не выставить — вызвать разговоры.

Мы были правы, мы лучше нее знали нашу советскую действительность. Но она была права иной, высшей правотой, она верила в непобедимую силу гения, она знала про временность советского бескультурья, советской дикости, а может, и про временность советского режима".

И дарила, дарила, дарила... Даже дарственных документов подчас не составляя...

"И однажды я поняла, что, какой бы ни был в России политический режим, кто бы ни стоял у руля государства, многие люди там по-настоящему любят Матисса. И я испытала глубокую потребность поделиться с ними сокровищами, принадлежащими мне одной, и безотлагательно, не дожидаясь, пока уйдет одно или несколько поколений, познакомить их с одной из важных сторон творчества художника.

Тогда постепенно, стараясь сделать это максимально для себя безболезненно, я принялась отбирать своих "любимчиков" и передавать их Пушкинскому музею, Эрмитажу... По одному, по два, по три рисунка... Это принесло мне двойное удовлетворение: во-первых, музеи и их посетители чрезвычайно признательны, а во-вторых, сам Матисс, если он все "оттуда" видит, мною, безусловно, доволен. И к тому же я теперь не должна бояться ни воров, ни пожаров".

Это была удивительно цельная натура. Человек делал свое дело — несмотря ни на что! Посмотрите, как это было.

- Учитывая то, что почти все время я посвящала Матиссу, у меня даже не было возможности тратить свое вполне достаточное, но и не очень высокое жалованье, — рассказывает Лидия Николаевна. — Я не кокетка. Большую часть жизни я проводила в рабочем костюме, не сходила с ума от золота и драгоценностей, и мне не нужно было содержать престарелых родственников, которые взяли меня к себе, когда я осталась сиротой, и дали мне образование. Благодаря этой невольной экономии мне удалось приобрести произведение, о котором я ужасно мечтала — догадайтесь, почему? Порой, выпрашивая зарплату вперед, я залезала в долги на целые месяцы, но с первого же года нашего знакомства Матисс знал, что, даже в самых неблагополучных обстоятельствах, я всегда возвращаю долги, что долги и просьбы о выплате жалованья вперед с моей стороны не жульнический трюк, на который я иду в надежде, что это забудется и простится. Он понимал, что необходимо иметь что-нибудь "для себя", и если произведение будет подарено, то оно утратит часть своего очарования, ведь это уменьшит мою горделивую радость от обладания им.

И когда я оказывалась в тяжелом положении, то продавала не эти работы. Они были самые дорогие и любимые. И, полагаю, музеи ничего не теряли от этого разделения и обмена. Все мои "любимчики" находятся сейчас в их распоряжении. Я оставляла себе лишь "водицы, чтобы напиться". Но признаюсь: когда я отдавала последнюю маленькую работу, я плакала. Но именно потому, что я ею столь дорожила, я пожелала уберечь ее от любой опасной случайности. Сейчас я уже это "переварила", но, когда увидела ее в музее, я пришла в настоящее волнение...

Разумеется, в судьбе Делекторской сыграла роль и личность самого Матисса. Это был очень светлый человек. "Матисс потому и Матисс, — говорил Пикассо, — что у него внутри есть Солнце!".

Делекторская рассказывала, что он всегда с жаром работал над чем-нибудь бесплатным, говоря: "Как радостно трудиться не за деньги!". И вообще, очень любил помогать. Он знал цену деньгам по личному опыту с молодости и старался сохранить и в других уважение к ним, но он не "одарял" деньгами, а находил способ помочь, не унижая человека подачкой.

И когда две эти великие натуры — Матисс и Лидия — сошлись, они не могли не повлиять друг на друга.

- Около него, — говорила Лидия Николаевна, — из "девочки" я выросла в "человека".

В последние свои годы она опубликовала две книги, посвященные творчеству Матисса, свидетелем которого она была, и в мировой истории нет другого подобного рассказа об особенностях творческого метода мастера живописи. Этот пример — единственный.

Матисс скончался на руках у Делекторской в 1954 году.

Когда они встретились, ей было 22, ему 63. Когда он умер, ей было 44, а ему — 85.

Когда умерла моя мама, я послал печальное сообщение об этом в Париж. И получил ответ:

"Что сказать? Горько мне! Это ведь моя настоящая подружка. У нас так много было сходства даже в юности, когда мы два года сидели за одной партой и учителя автоматически ругали нас вместе: "Машарова и Делекторская, помолчите!". Но я должна признаться, что после ее инфаркта я все ваши письма вскрывала с замиранием сердца и быстро читала первую строчку... Именно ее вернувшееся относительное здоровье грозило ей опасностью. Но за собой я старалась следить, чтобы "не зарываться".

А Нинку я все еще намеревалась посетить. Думала заехать к ней из Москвы сейчас, но все равно уже опоздала бы. Может быть, мы с ней где-то безмятежно встретимся? Мне нравится одна теория, что тех, кого любил, обязательно там увидишь. Но только тех, с кем был в душевном родстве..."

И снова я возвращаюсь к Паустовскому — к их первой встрече.

"Мы вышли из дома. Надо было торопиться на вокзал. На бульваре Порт Рояль было темновато от вечера и листвы платанов.

- Приезжайте в Россию, — сказал я Лидии Николаевне. — Хоть услышите, как шумят сосновые леса. Во Франции таких нет.

- Не знаю, — ответила она и болезненно улыбнулась. — Прошло уже сорок лет, а я Россию помню только потому, что очень часто вижу ее во сне. Но эти сны все какие-то расплывчатые..."

Потом она несколько раз все же приезжала в Советский Союз — привозила очередную партию работ Матисса, разбирала его архив. А после кончины Матисса обратилась к нашим властям за разрешением вернуться на родину.

В этой просьбе ей было отказано. А ведь в то время в наших лучших музеях уже лежало подаренное ею целое состояние! Что говорить — в Пушкинском музее, например, стоит скульптура, выполненная Матиссом еще в молодости, так, чтобы купить ее, Делекторская за полцены продала свою квартиру, с условием, правда, что достанется она покупателям после ее смерти.

И все равно — родину ей не подарили. Хотя и Сталина уже не было. И космополитическая глупость была уже давно забыта.

"Это факт, что ни родственников, ни друзей у меня здесь нет, — говорила она мне в одном из последних своих писем, — есть лишь дружеские отношения, которые мне не хотелось бы когда-то обременять".

Об этом прекрасно знал тот чиновник, который закрыл для нее Россию. А ведь времени, казалось бы, было достаточно: с того дня, когда страна ее отвергла в первый раз, прошли десятки лет. Тем не менее, по большому счету, в России с тех пор ничто не изменилось.

Сколько все-таки жестоких людей взрастили мы за тот жестокий век!

Сейчас Лидия Николаевна уже дома. Ее прах был привезен из Франции и погребен под Санкт-Петербургом — таким было ее последнее желание. Ни Эрмитаж, ни Московский музей в этой акции не участвовали.

Это было пять лет назад. Сейчас же место ее захоронения уже потеряно. Не найти его во всей России.

А на русском кладбище Сен-Женевьев де Буа под Парижем над пустой могилой стоит памятник с надписью: Лидия Делекторская 1910 — ...

Значит, недаром научили мы ее на Родину не надеяться...

Михаил Ильвес, "Магаданская Правда"