Михаил Домогацких: Земля ждет хозяина

На маленькой железнодорожной станции недалеко от Липецка меня встречал давний приятель и односельчанин Сергей Петрович Маликов, одетый в добротный черный полушубок.

Едва поздоровавшись, пошутил, показывая на кнут в его руке:— Что, теперь своего “жигуленка” кнутом подгоняешь?Сергей пропустил это мимо ушей и, ведя меня под руку от станции, задавал свои вопросы: как доехал, какие новости, не видел ли в Воронеже того-то и того-то. Только когда подошли к изящно, с любовью сделанным санкам, запряженным справной каурой лошадью, я понял, почему Сергей не ответил на мой первый вопрос.

— Вот это теперь мой “жигуленок”, — показал он на санки. — Нравится? Давно не ездил на таких санках?

— Да никогда в таких не ездил. На санях-розвальнях бывало, а это, как говорила моя бабушка, только барин ездил. Ты что, барином стал?

— Вспомнил батьку, — ответил Сергей. — Помнишь, каким он мастером был, какие санки и летние дрожки для председателей колхозов всей округи делал? Попробовал и получилось. Сколько же лет ты не был в родной деревне-то, а?

— Лет десять, — ответил я, — теперь в ней у меня никого не осталось. Если бы ты не позвал, наверное, так и не приехал бы. Захотелось из первых уст услышать, как это инженер-химик, начальник цеха на заводе синтетического каучука решился так круто изменить свою жизнь.

— Даже представить не можешь, — ответил Сергей, когда, усевшись в санки и прикрыв ноги брезентом, выехали на дорогу, ведущую в нашу деревню, — как потянуло вдруг в деревню. А тут еще бабушка, ты не помнишь ее, смутила своими разговорами. Тогда на переломе судьбы всей страны заговорили в Верховном Совете, в газетах, на митингах и собраниях о том, что надо возрождать деревню, а для этого, в первую очередь, надо освободить землю, передать ее в руки крестьянину. Сколько краснобаев появилось, рисовавших картины счастливой фермерской жизни, изобилия продуктов, которые появятся как по щучьему велению, стоит только распустить колхозы и отдать землю по крестьянским дворам.

Правда, я все это оценивал скептически, потому что лучше Юрия Черниченко понимал, какая длинная и трудная дорога будет к этому изобилию, сколько преград встанет на пути крестьянина-землевладельца, какими слезами он польет свое поле. Но настоящее понимание этого пришло позже, когда сам столкнулся со всеми “радостями” фермерской жизни.

А вначале бабушка — первая учительница в нашей сельской школе — говорила:

Серенька, не пора ли к корням своим возвращаться. Помнишь, говорит, как Зыкина поет: “Здесь мой причал и здесь моя семья”. А я уже стара очень, не задержусь долго на земле. Умру и никакой памяти не останется о нашем роде. А ведь твой дед, мой свекор, царствие ему небесное, был тут знатным хлеборобом. Правда, ошибку дал, поверил, что новая власть, давшая землю, позволит ему хозяйствовать на ней. За это и угнали на Соловки, где и похоронили его неизвестно где. Кулаком-мироедом окрестили. Да и с отца твоего каинову печать только после войны сняли, когда пришел домой с войны с орденами и медалями. Даже председателем колхоза хотели выбрать, еле отбился.

Говорил: “Мое дело мастеровое. Хочу делать то, что хорошо умею”. Подумай и ты, Серенька, хорошенько”.

Заронила бабушка зерно в душу, а деревенская закваска довершила его созревание. Взял я на следующий год отпуск, приехал в деревню, стал присматриваться, что к чему.

К председателю тогда еще существовавшего колхоза пошел.

“Посоветуй, говорю, Иван Дмитрич, как мне быть со своими думами”.

Он выслушал меня и сказал:

— Да ты, Сергей, уже сам давно решил, что делать, а от меня ты как бы подпорку получить хочешь, чтобы мысль в сторону не завалилась. Ну, что ж, это я с удовольствием, и вот мой совет: не раздумывай, приезжай в деревню.

Сыпал мелкий снежок, тая на крупе каурой, резво бежавшей по асфальтовой дороге, покрытой снегом. Скрипели подбитые железом полозья санок, погода была на редкость мягкой, будто не январь, а весенний март стоял на дворе. Сергей вспоминал свое босоногое детство, голодные годы после войны, про то, как вместе со взрослыми женщинами вызывали его к следователю, стыдили, что он, пионер, стал расхитителем колхозной собственности, тащил колоски с убранного поля.

— А отцу, думаешь, легко было пережить, как его, ветерана, бравшего Берлин, чуть в лагеря не отправили за антисоветскую пропаганду?

— Да ты что, шутишь?

— То-то и оно, что не шучу. То ли на собрании, то ли на какой вечеринке, где зашел разговор о бесхозяйственности, о неумении работать на земле, отец без всякой задней мысли рассказал, как работали крестьяне до войны в Чехословакии, Германии. Он ведь пол-Европы обошел и не только воевал, но и присматривался ко всему, особенно к деревенской жизни, на ус наматывал. И ведь даже дома никогда об этом не рассказывал. А тут вдруг вылез на свою беду. Шел сорок девятый год. Суровый год был. Колхозников сажали за невыработанные трудодни, за неуплаченный налог отбирали последнюю коровенку, штрафовали за малейшую провинность, запрещали переезжать из села. И кто-то из своих же односельчан написал куда следует. Забрали отца в райцентр, целую неделю держали под арестом. Мать с ума сходила, мы боялись на улицу выйти. Но, слава Богу, следователь попался хороший, фронтовик бывший, выручил отца, но предупредил, чтобы язык держал за зубами. Может, это и сократило отцу жизнь, а вслед за ним и мать ушла...

Сергей замолчал надолго, и только после Никитовой лощины, когда каурая вынесла санки на бугор и сквозь мелкий снежок, похожий на марлевую занавеску, проступили очертания домов, он очнулся:

— Смотри, смотри, вон она наша Александровка! — и, щелкнув вожжами по влажным от растаявшего снега бокам каурой, радостно крикнул:— Ну, давай, поторапливайся, родная! — а каурая и так, почуяв близость дома, прибавила ходу, будто и не было позади десяти километров.

Через несколько минут мы въехали в незнакомое мне подворье: хороший деревянный дом стоял на месте старого, вроде бы вросшего в землю, каким я помнил дом бабы Насти, дворовые постройки, крепкий сарай с закрытой на замок дверью. Таких построек в нашей деревне раньше не было.

— Когда ты успел отгрохать такие хоромы? — не скрывая удивления, спросил я Сергея.

— Прошлым летом закончил, а готовился три года. Купил сруб в лесхозе и поставил его на месте старого дома, который пошел на надворные постройки. Так и получились эти хоромы, которые на самом деле — простой, удобный деревенский дом. Сейчас таких много в нашем районе.

На крыльцо вышла Нина, жена Сергея. Сколько я ее знаю, столько и удивляюсь ее энергии, гостеприимству, умению все хорошо, доходчиво объяснить. Ну, тут, наверное, опыт учительницы помогал.Пока Сергей распрягал лошадь и ставил ее в конюшню, Нина провела меня по всему дому, показала все комнаты, не переставая рассказывать.

— Теперь в деревне, как в стихах Михалкова: “А у нас в квартире газ, это раз”.

Электричество, радио, телевизор. А воздух какой! Разве таким мы дышали на Левом берегу в Воронеже, да куда там!

— А вообще-то, дружище, самый лучший телевизор и радиоприемник у меня — это жена, — пошутил Сергей, — все новости и комментарии к ним я получаю через нее.

А Нина, отшучиваясь, хлопотала у стола, расставляла тарелки с соленьем-вареньем и пригласила к столу...

— Не жалеете, что бросили город, квартиру, насиженное место? — спросил я Сергея, когда мы расположились в просторной горнице.

— Нина! — крикнул он. — Ты не жалеешь, что приехала жить сюда?

— Да что ты! — отвечала Нина, понимая, что это меня интересует их переезд в деревню.— Будто всю жизнь здесь жила. Я ведь тоже родом из деревни. Мне жизнь деревенская не вновь, а тут даже лучше, чем на моей родине.

Потом, когда мы завели речь о новых земельных отношениях в деревне, Нина подключилась к нам.

— Я, — говорит, — недавно была в своем селе в Аннинском районе Воронежской области. Тоже мужики, когда не пьют, — пошутила она, — в затылке чешут, думают, как жизнь по-новому налаживать. И уже что-то получается, на каждый двор выделили по гектару земли, колхоз — он теперь называется акционерным обществом — помогает обрабатывать землю, убирать урожай свеклы или зерновых и сам же принимает у них выращенное. Вроде довольны люди.

— Может, ты не знаешь такой формы хозяйствования, — разъяснил Сергей, — поясню. Есть такой указ президента о наделении сельского подворья гектаром земли для личного подсобного хозяйства и необлагаемых налогом 50 минимальных оплат труда, они засчитываются в оплату за земельный и имущественный пай крестьянина. У нас тоже практикуется такая форма, которая помогает облегчить налоговое бремя.

— А как быть тем, кто не может по состоянию здоровья обрабатывать этот гектар?

— Их земля не пустует. Ее берут вроде в аренду те, кто может ее обработать. Вот в Аннинском районе Воронежской области, да и у нас так делают. Выгодно всем — и тем, кто сдает землю соседям, и тем, кто на ней работает.

— Вот, говорят, слышу часто, — продолжал Сергей, — что крестьянин потерял вкус к работе на земле, растерял опыт хлебороба и потому не хочет брать землю. Ну, во-первых, это не совсем верно. А во вторых, скажи, сколько лет отучали и отлучали крестьянина от земли? С самой коллективизации. Появились учителя у колхозника. Учили, кому ни лень: когда пахать, когда сеять, когда убирать, когда сдавать выращенное до последнего зернышка государству. Без указаний из райкома председатель колхоза не мог ничего делать. За нарушение “партийных сроков” его обвешивали выговорами, а то и срок давали, если он самовольно выдавал хлеб колхозникам на трудодни раньше, чем выполнил и перевыполнил план хлебопоставок.Верно, что пока не все хотят брать землю, потому что не знают, что с ней делать, как и чем ее обрабатывать. Ведь у нынешнего мужика ни плуга, ни лошаденки, даже сохи нет. И купить что-либо трудно. Ножницы в ценах на сельхозпродукты и изделия промышленности огромные. Вот тут-то и зарыта собака.— Ну, а ты-то как с этим справляешься?

— Я стал фермером с горячей душой и, как говорил Марк Твен, попал в эту науку, как мул в колодец. Нахлебался и кислого, и горького, пока не выбрался из ямы. Выделил мне колхоз земельный пай — спасибо, учли труд отца и всей нашей семьи — 9 гектаров. Взял в банке ссуду — это тоже стоило нервов — и на нее арендовал у колхоза тридцать гектаров. С помощью липецких друзей приобрел трактор. Отремонтировали они его мне хорошо. Все обошлось, никого к ответственности не привлекли. Могли бы спросить, где доставали детали, инструмент, тогда поминай как звали мечту о тракторе. Здесь уже из разбросанных по разным полям плугов, борон, культиваторов собрал себе необходимые орудия производства. И начал хозяйствовать. Дети приезжали из Воронежа, помогали — три крепких сына с женами.Чтобы обустроиться, пришлось продать квартиру в Воронеже, дачный участок и “жигуленка” поменять на каурую. В первый год, несмотря на хороший урожай, доходу, считай, не было, потому что вернул ссуду. На второй год немного вздохнул, на третий стал расправлять плечи. И если бы не грабительские налоги, да разорительные цены на горючее, удобрения, можно было по-настоящему вздохнуть.

— Да, — вдруг спохватился Сергей, — а не собираешься ли ты в газету написать об этом?

— А что, если напишу? Возражаешь?

— Нет, но только ты меня как-нибудь замаскируй. Назови каким-нибудь, — подумал, пошептал что-то про себя и произнес, — ну, каким-нибудь Маликовым. А то у нас еще не выветрились дикие манеры, особенно у беспробудных пьяниц.

“Ага, буржуй объявился. Насолить ему покруче, чтобы не мозолил глаза!”

У нас ведь скорее посочувствуют горю соседа, чем порадуются его успеху. Но я верю, что чем больше будет появляться настоящих хозяев, тем легче будет жить на земле.

— А что ты думаешь о Земельном кодексе, на который президент пока наложил вето, хотя обе палаты приняли его?

Надолго замолк мой приятель. Видно, не простой был этот вопрос для него.

— Честно говоря, — признался он, — много противоречивого в принятом кодексе, и президент, думаю, совершенно правильно поступил. Надо еще думать и думать. В нынешнем виде кодекс не признает права частной собственности на землю и права распоряжаться крестьянину этой собственностью. Он начисто отвергает продажу земли и ограничивает даже сдачу ее в аренду. Какого же хозяина земли хотят видеть парламентарии? Опять подобие крепостного права ?— Законодатели Саратовской губернии приняли свой закон о земле, который разрешает ее куплю-продажу. Как ты на это смотришь?

— В Татарии пошли еще дальше, дают еще большие права владельцам земли. Может, это движение в регионах выльется в конце концов в Закон, который откроет совершенно новую страницу в земельных отношениях в России. Но пока больше вопросов, чем ответов. Ведь в Думе крестьяне не заседают, даже так называемую крестьянскую партию возглавляет, наверное, хорошо знакомый тебе Юрий Чередниченко, который руководит и Союзом писателей России. Похоже на анекдот о Никите Сергеевиче, в котором председатель колхоза, подвыпив, конечно, говорит брату-художнику: “В вашем-то деле Никита Сергеевич понимает...”

— Ну, а какие ветры обдувают липецкую землю?

— Много споров, много мнений. Глава нашей администрации Михаил Тихонович Наролин, по-моему, правильно считает: раз мы вступили в рынок, то было бы неправильно прогонять с рынка крестьянина.

На одном совещании он сказал примерно так:

“Раз мы выдали свидетельства на право владения землей, то мы должны дать ее хозяевам право распоряжаться ею. Но чтобы землю, не дай Бог, не скупили какие-то “иностранцы”, чужаки, спекулянты. Нужны законы, твердо устанавливающие, что распоряжаться землей может тот, кто на ней живет и кто ее обрабатывает. Если владелец меняет место жительства, то он лишается права владеть землей. Кто-то с ним согласен, кто-то возражает против жестких рамок. Нужно думать, искать наиболее подходящие формы земельных отношений. Может, для одних регионов хорошо вот это, а для других — вон то. Страна-то наша вон на каких просторах размахнулась, и всех под одну гребенку стричь неразумно.Одно для меня ясно: должны быть четкие, строгие, но разумные законы. Они должны быть на страже крестьян-землевладельцев и интересов всего общества и государства. Потому что речь идет о самой большой ценности нашего народа — о земле. Вот такие вопросы, брат, волнуют сегодня деревню.

Время, что я прожил в гостях у своего друга, будто сделало меня участником происходящего в моей родной деревне. Я побывал почти в каждом из семидесяти дворов, и везде были горячие разговоры. В деревне теперь живет несколько семей беженцев из Средней Азии и Кавказа. Они привезли свой опыт, свое понимание земельного вопроса. И все: и местные, и уже пустившие корни беженцы надеются, что власть, призванная отвечать за судьбу России, позаботится о земле. Она должна принадлежать тому, кто ее обрабатывает. А когда земля обретет заботливого хозяина, она будет щедро платить ему за его нелегкие труды.

Михаил ДОМОГАЦКИХ

Липецкая область.