ПОМНИ КЛЯТВУ СВОЮ Свидетельство очевидца трагических событий

4 октября, в черный для России день, мы снова будем поминать павших защитников Конституции. Можно сказать и по-другому: поминать защитников советской власти, — это тоже будет верно. Пятая годовщина их подвига...

Мои товарищи соберутся “у Креста” в мемориальной зоне, где пройдет траурный митинг, потом спустимся ненадолго под Горбатый мост. Здесь в течение двух недель после Указа № 1400 горел костер. Когда испортилась погода, резко похолодало, зарядили дожди со снегом, сюда спускались отогреться, обсохнуть, посидеть на импровизированных скамейках из досок.

Сейчас все это как в каком-то полузабытом старом кинофильме: смена дня и ночи на этом Горбатом мосту, где на ощетинившейся длинными железными прутьями арматуры баррикаде были укреплены два флага — красный и на длинном древке — черно-желто-белый, державный. Никого тогда не смущало их соседство.В двух десятках метров от моста — загородки милицейского оцепления, которое несколько редеет по ночам.

Это граница, которую переступать не рекомендуется никому. Выйдя за ограждение, рискуешь попасть на допрос в гостиницу “Мир”, что напротив, и как минимум, там будут устанавливать личность задержанного — твою.

Гостиница “Мир” — чуть справа, напротив моста — Девятинский переулок, отделяющий ее от забора американского посольства.Филиал российского МИДа, — пошутил кто-то из наших острословов. На газоне у каменной ограды, задрав вверх дуло крупнокалиберного пулемета, застыл бэтээр. У гостиницы еще один, желтый, вместо пулеметной башни у него мощнейший громкоговоритель. Он вещает круглые сутки с короткими перерывами, ельцинские посулы — обещанные пряники за переход на его сторону депутатам и сотрудникам аппарата — сменяют полублатные песенки, крутят объявления о погибших в городе милиционерах, и все по новой, по кругу.“Желтый Геббельс” — окрестили этот бэтээр.

Все это было! И ни слова не солгу, не придумаю, не дадут мне это сделать товарищи — живые и павшие.Вспоминается, что в бой с желтым Геббельсом время от времени вступали наши ораторы. В их распоряжении был один мегафон, да еще громкоговорящая установка на черной “Волге” — единственном автомобиле, оставшемся в распоряжении Верховного Совета на крошечном пятачке нашей территории, где действовали советские законы. Наши агитаторы, помнится, пытались разъяснять милиционерам, солдатам и омоновцам, что они не должны выполнять преступные приказы, что они присягали на верность Советской Родине и народу, а не на верность Ельцину и Ерину. Всякий раз, когда начинали работать наши мегафоны, включал свое жерло “Желтый Геббельс”. Его установка, оказывается, была направленного действия: рупор, как пулеметная башня мог вращаться. Поэтому, стоило нашим поменять место вещания с одной баррикады на другую, — поворачивалась и орущая крышка БТР.

* * *

Дружинники, собравшиеся здесь на защиту Конституции. Были рассредоточены по разным баррикадам, собраны в отряды, названные по военному — взводы, роты, была казачья сотня, был казачий батальон, в списках которого суждено было оказаться и мне. Нашим батальоном командовал Сан Саныч — колоритный уральский казак в военной фуражке, гимнастерке, перепоясанной ремнями, бриджах и сапогах. Он хотел сделать все так, как в настоящей военной части.

У штабных Сан Саныча была своя канцелярия — несколько тетрадок с фамилиями дружинников. Их начали вести с самого начала, после Указа № 1400, когда на площади свободной России собирались по вечерам тысячи митингующих и желающие могли записаться в отряды добровольцев. Остерегались что ли? В тетрадках значилось около полутораста человек. Всю блокаду здесь выстояли человек сорок, остальные остались за кольцом окружения. Среди тех, с кем тогда рядом стоял, были самые разные люди. И по возрасту — от подростка до пенсионера, и по профессии — от рабочего и научного сотрудника до давнего безработного и престарелого члена Союза писателей. Приехавшего в Москву из глубинки.

И дни были разные: сначала обычные осенние, с солнышком, моросящим иногда дождиком, а потом такое ненастье, что, казалось, выпало оно специально для испытания блокируемых: как вы там, дескать, сможете выдержать — без света, тепла, воды? Дождь со снегом зарядил на несколько дней, почти без остановки.

У нас на Горбатом мосту был свой доктор. Так его называли, потому что этот интеллигентный мужчина сам себя предложил в качестве помощника по медицине. Милый, милый доктор! Ты тоже как-то ночью сумел сходить в город, чтобы вернуться, преодолев высокие заборы, с новым запасом лекарств!

По какой-то иронии судьбы именно тебе одному из первых пуля оставила свою отметину на всю жизнь, и ты обречен теперь ходить, опираясь на палку. Те, кто тебя выносил с площади, рассказывали, когда отмечались сороковины по погибшим, что пуля почти напрочь отстрелила тебе ногу у щиколотки — столько было крови. К счастью, ногу сумели спасти, просто стал инвалидом, хотя виду не подаешь.“Просто инвалидом...” Конечно, совсем не просто... Как непроста и та душевная травма, которую оставил расстрел каждому добровольцу, оставшемуся в живых. Скольких унесла тогда бойня в Останкино вечером 3 октября и расстрел безоружных баррикадников утром 4-го? Сто сорок семь или тысячу сто сорок семь?

Сколько знакомых лиц мы уже не встречаем пятый год на наших встречах. Кто они все? Уехавшие домой иногородние или без вести пропавшие? И это только из наших знакомых!Раненым повезло по сравнению с убитыми, целым по сравнению с ранеными. Но никуда не деться теперь от мучительного вопроса: кто во все случившемся виноват? Президент и его окружение?...Сан Саныча пуля сразила одним из первых. Он потерял сознание из четверо потащили его в безопасное место в один из дворов близ высот.

Во дворе собрались люди, Санычу вызвали “Скорую”. Кто-то сказал: “Кажется, все...”Эта смерть подействовала странно: все вокруг стало безразлично. Пулеметная стрельба за двести метров казалась нереальной.Со словами: “Комбата убили...” и пришел потерянный, домой. О его смерти рассказал потом в редакции, а через несколько дней позвонил знакомый фотокорреспондент: “твоего комбата Сан Саныч зовут? Он жив, тяжело ранен. Лежит в институте Склифосовского. Я тебе покажу, где он лежит, если сумеем пройти через вахту”.

Сумели. Саныч, с простреленным бедром, был несказанно рад. Рассказал, что очнулся в машине “Скорой помощи” от невыносимой тяжести и сознания того, что сердце вот-вот может остановиться. Сверху на нем лежало другое тело. Застонал, кто-то освободил его от тяжести. Вовремя привезли, потому что потерял много крови, сразу сделали операцию, кость вроде бы цела.Саныч не москвич. Мы с Серегой-испытателем отвезли его до одного подмосковного поселка, к его родственникам. Несколько раз после этого встречались. Саныч приезжал и на митинги, с тяжеленным костылем, один раз приехал в новенькой офицерской форме без погон.На одной из встреч вручил Сереге-испытателю орден Отечественной войны, оставшийся у него от отца. “Ты заслужил”. Но вот Сан Саныч собрался уезжать на родину — в Уральск, о чем сообщила по телефону его сестра.Провожать на вокзал приехало человек сорок. Построившийся “батальон” навел панику на дежурных милиционеров. Но это был самый мирный отряд, бойцов которого связывало только прошлое, в котором они остались верными данному слову. Данному негласно друг другу.

* * *

Вечером 3 октября Саныч назначил Сергея командовать “стариками”, теми, кто выстоял на баррикаде с первых дней до последнего. Под его началом два десятка человек отправились с заставой на сотню метров вперед перед Горбатым мостом в Девятинский переулок. “Не пускать пьяных, подозрительных, людей с оружием”. Задача, надо сказать, та еще. Кого считать подозрительным? Как не пустишь вооруженного? Эта последняя ночь перед расстрелом — одна из самых тяжелых....

Еще к полуночи Дом Советов стали покидать десятки и сотни людей. Ушли иностранные журналисты. Поздно ночью Иона Андронов, руководитель Комитета Верховного Совета по международным делам, в одиночестве прошел мимо нас к ближайшему входу в американское посольство, отказавшись от помощи в сопровождении, а через некоторое время прошел назад, в сторону Белого дома.Я догнал его, пристроился рядом:Что нового Иона Ионович?

Все плохо. Надежды никакой, в МИДе не хотят никаких переговоров. Вот так. Американцы, конечно, ничем помогать не собираются.

Еще бы они стали помогать! Недаром кто-то назвал здание американского посольства филиалом российского МИДа.В шесть Володя отправился в бункер за Сергеем. Он прибежал к переулку, когда уже началась стрельба на набережной. Что-то прокричал и побежал назад, в сторону 20 подъезда. Можно было догадаться зачем: кто-то из старших командиров обещал военнослужащим запаса из числа баррикадников в случае военных действий выдавать оружие в этом подъезде.

Эх, Серега, наивная душа! Никто, таких как он, не ждал ни в подъезде, ни на этажах.Серега, Серега! После капитуляции ты по счастью смог спрятаться от омоновцев в одном из близлежащих домов на чердаке, хотя двое суток безвестности — не шутка!

* * *

В этом году в день Советской Армии несколько десятков активистов движения “Памяти 4 октября 1993 года” собрались у мемориального креста, чтобы в очередной раз почтить память погибших, отметить отличившихся. Орден “Защитник Советов” вручили пожилой женщине с Красной Пресни, мальчику, сыну погибшего дружинника, преподнесли подарки, медаль в честь юбилея Советской Армии получил наш доктор.Что он мог сказать в ответном слове благодарности? Конечно то, незабытое: Служу Советскому Союзу!

Николай ГОРБАЧЕВ.