Анатолий Торчинов: "Белая лошадь" готова выскочить на простор

Перед заходом солнца, когда по улицам Ханоя уже прокатились потоки бесчисленных велосипедистов и чуть-чуть становится — не прохладнее, нет — просто немного легче дышать, наступает короткий отрезок времени, какие-нибудь четверть часа, когда вьетнамская столица предстает в необыкновенном освещении. Через четверть часа солнце нырнет, как монета в копилку, и сразу, без перехода от сумерек к заре опускается темная тропическая ночь. А пока мы наблюдаем незабываемое зрелище: город, его улицы, высокие пальмы отливают волшебным голубовато-розовым светом. Искрится, будто подсвеченная снизу, вода озера Возвращенного Меча. Преображается, приобретает еще большую объемность пагода Черепахи на крошечном островке посреди озера.

Внутри пагоды — каменные плиты с мудрыми изречениями, а на стенах — каменные доски со стихами древних поэтов.А чуть дальше, на Западном озере, — маленькая пагода Белой Лошади живописно спряталась в зарослях бамбука.

— Я думал, что, побывав и увидев много красот в различных концах нашей земли, — от Кавказа до крайнего рубежа на Востоке, уже вряд ли чему буду удивляться, — говорит мой друг. — Оказывается, много еще в жизни удивительного.

— Толя, — спросил я Анатолия Торчинова, генерального директора управления Дальневосточного разведочного морского бурения, — когда мы шли домой, ты сказал, что побывал в разных концах Советского Союза...

— Это не моя заслуга... Мой отец был военным летчиком, а военных, как известно, легко перемещают с места на место. Как в песне: “Дан приказ ему на Запад...”. Где я только не побывал. Родился в Монголии, где отец стоял со своим истребительным полком, потом — Курильские острова, Подмосковье, а школу и нефтяной институт заканчивал в Грозном. Отец мой родом из Гизели, и поэтому я, бывая в Осетии, познакомился с ее красотами, с живописными ущельями, поднимался на Столовую гору. Может, махнем как-нибудь в Осетию, а?

— Толя, — говорю, — сейчас мы в Ханое, через два дня ты будешь в Вунгтау, на берегу океана, потом улетишь на Сахалин. Где она, твоя Осетия-то, а?

— Понимаешь, живу на Сахалине, вижу прекрасные места — красоту рек, гор, тайги, суровые морские берега, а часто, очень часто мысленно улетаю на Кавказ.

— Так какая же тебя нелегкая сорвала с Кавказа?

— Хотелось испытать себя, выйти из-под родительского крыла...

— Толя, говорю я, — ты еще молодой человек, а тебе вот доверили такой участок — разведка запасов нефти и газа на шельфе Южного Вьетнама. Значит, у тебя есть и знания, и опыт, раз ты генеральный директор Дальневосточного морского разведочного бурения...

— Начинал я на Сахалине бурильщиком. А то, что я генеральный директор управления, то это не значит, что я лучше всех.

Дважды я был на заседаниях правления совместного советско-вьетнамского предприятия “Вьетсовпетро”, видел, как внимательно слушали его крупные ученые и хозяйственники, когда он говорил о будущем вьетнамской нефти. А она, эта нефть, еще лежала под толщей воды, под дном моря на глубине нескольких километров. Казалось, что он побывал на той глубине и своими глазами увидел те нефтеносные пласты, о каких так убедительно рассказывал.

Вернувшись домой, мы еще долго говорили (я задавал вопросы, а Толя отвечал) о завтрашнем дне новой отрасли экономики Вьетнама.

Но вдруг он остановился.

— Хватит о нефти, — сказал он решительно. — Расскажи мне, почему пагода носит имя Белой Лошади?

И я поведал ему легенду.

Более тысячи лет назад один из древних правителей страны вьетов на севере решил основать новую столицу государства. Призвал он мудрецов-астрологов и предсказателей, чтобы они определили место, где строить столицу. Раздумывали мудрецы, гадали по звездам и небесным явлениям и наконец сказали: надо снарядить корабль и плыть по Красной реке до места, где стоит небольшая пагода. Там сойти на берег и подойти к пагоде, и явится вам чудо.

Правитель так и сделал, и когда процессия приблизилась к пагоде, из ее двора стрелой вылетел белый конь и скрылся из виду. Мудрецы — по следу коня, а это был огромный круг, внутри которого были пагода и озеро Возвращенного Меча, и берег Красной реки. Город — внутри круга, очерченного копытами коня, окружили стеной и глубоким рвом с водой, чтобы оборониться от вражеских набегов. Столица получила название Ханой, что в переводе с древнего означает — Город у великой реки....

Прошло около двух лет. Толя мотался между Сахалином и Вунгтау — городком на крайней юго-восточной оконечности Вьетнама, где вырос поселок нефтяников. Вокруг шла большая стройка, сооружался порт, способный принимать нефтеналивные суда, прокладывался нефтепровод, на монтажной площадке шла сборка первой платформы морского бурения со служебными и жилыми отсеками для нефтяников, с посадочной вертолетной площадкой, установкой опреснения морской воды. А нефти пока не было. К ней еще пробивались алмазные буры.Снова оказавшись в Ханое, Толя позвонил мне и произнес как бы фразу-пароль:

— Конец февраля. Нужна пустая бутылка: мы ее наполним свеженькой вьетнамской нефтью.

Я прилетел в Таншоннят — аэропорт города Хошимин и в тот же день выехал в Вунгтау — 130 километров по скоростному шоссе, разрезавшему когда-то самые беспокойные партизанские районы. В управлении совместного предприятия “Вьетсовпетро” руководитель предприятия с советской стороны, выдающийся геолог-разведчик, открывший тюменскую нефть, лауреат Ленинской премии Феликс Аржанов с трудом сдерживал волнение. Завершалось бурение первой скважины. До нефти — считанные метры. Спрашиваю про Анатолия.

— Он на буровой. Просил захватить вас в вертолет. Смешной парень, просил передать вам какую-то непонятную фразу: “Белая лошадь готова выскочить на простор”. Почему Белая лошадь? Месторождение-то называется “Белый тигр”?

Около ста километров морской глади. Будто растелено голубое одеяло. Удачный день. Обычно январь—февраль в этом районе штормовой сезон. Были дни, когда останавливались все работы, и огромная, весом в сотни тонн, высотой с хороший небоскреб буровая раскачивалась под ударами волн.В иллюминаторе появляется буровая платформа, как детская игрушка, брошенная на голубую поверхность моря.

Вертолет зависает над посадочной площадкой. Толя стоит, закрыв лицо каской от воздушных струй, нагоняемых лопастями вертолета. Выходим на палубу буровой, и у всех один вопрос: “Ну как? Когда?” Я не слышу, что он отвечает, и только когда вертолет замирает, слышу: “Рассчитываем, что ночная смена получит нефть”.

С каждым часом нарастает напряжение. Специалисты, волнуясь, ходят по платформе, перегибаются через перила, будто хотят увидеть, что там творится на трех-километровой глубине. Очень трудно поймать Толю. Он мелькает то в одном, то в другом месте, обменивается с мастерами, оператором отрывочными фразами. Потом подходит ко мне, спрашивает, захватил ли бутылку для нефти.Наступила ночь, вспыхнули яркие прожектора на конструкциях буровой, и она, если смотреть отстраненно, похожа на космический корабль, сверкающий огнями.

Сижу в своем отсеке, вернее, в отсеке Толи и делаю записки в блокноте. Вдруг он рывком открывает дверь и только два слова — но какие это два слова!

— “Есть нефть!”

Выбегаю из отсека, но ничего не вижу. Думал, как в давнем фильме: бьет фонтан в небо и падает маслянистым дождем на землю. Тут все предусмотрено. Нельзя загрязнять море. Да, фонтан был, но его забрали в трубу. И нефть уже бежит по нефтепроводу в трюм специального корабля, который Толя пригнал с Сахалина.Улеглись волнения и тревоги, потому что, как там ни изучали специалисты недра, какие карты ни составляли сейсморазведчики, всегда оставалось беспокойство: а вдруг не угадали и задуманное не получится? Но получилось! И это самая большая награда для любого нефтяника.

— Ну, как ты? — спросил я Толю.

— Во-первых, как будто гора с плеч. Во-вторых, радость: наше дело завершено, теперь дело эксплуатационников. В-третьих... В-третьих, будто увидел, как Белая лошадь вырвалась на простор.

Толя поделился своими планами:

— На днях улетаю домой — надо там кое-что сделать. А через месяц-полтора буду здесь.

И вдруг предложил:

— Полетим вместе в Сингапур, а? Там контракт заключаем...

В бананово-лимонном Сингапуре,Там, где шумит и стонет океан...

Так пел когда-то Александр Вертинский, завораживая мечтателей романтикой путешествий.Но как не похож реальный Сингапур на придуманный певцом!

Во-первых, лимоны там не растут, их привозят из Австралии, а бананы — из соседней Малайзии. И, во вторых, океан там не шумит не стонет. Тихое море омывает его берега. Сингапурский порт — один из крупнейших торговых портов мира — лежит, будто в тихой заводи.

Сингапур называют морскими воротами с Запада на Восток. Это крупнейший перевалочный пункт торгово-промышленного мира. Любой торговец, у которого есть место в трюме, может загрузиться в Сингапуре.И вот мы сидим с Толей и разговариваем о его делах. Он с группой специалистов прилетел заказывать морскую буровую установку.

Рассказывал, как торговался с промышленниками, как придирчиво смотрели чертежи, готовые детали конструкций — дело-то не шуточное.

Это была нелегкая работа — нести ответственность за сотни миллионов долларов.

“Но, — говорил он, — мы знаем, что сингапурским деловым людям можно доверять. Они не обманут, хотя ухо надо держать востро. Кто откажется получить лишнюю сотню тысяч или хоть несколько десятков тысяч долларов с оплошавшего заказчика? Это не обман, а бизнес. Видел я, как они работают. Нам учиться и учиться этому. И еще я открыл: если они дают слово, то это слово дороже золота. За качество, за свою честь горой стоят. Этому тоже учиться и учиться”.

Иногда мы ходили с ним по улицам Сингапура или садились в такси и ехали в новый район, отвоеванный у моря.Два дня до отлета в Бангкок и еще два дня в Бангкоке мы были вместе.В свой следующий приезд в Вунгтау я уже не застал Толю, работали там только сахалинские морские нефтяники, а он вернулся домой. Больше мы не встретились...

Анатолий Торчинов мало пожил, но он успел сделать так много, что хватило бы не на одну долгую жизнь. Он стоял у истоков открытия большой сахалинской нефти, был пионером морского глубокого бурения, российским адмиралом за создание нефтеналивного флота, человеком огромной энергии, бьющей ключом инициативы, человеком чести и высокой ответственности, широкой русской души и осетинского гостеприимства. Он оставил о себе добрую память в сердцах его друзей как в нашей стране, так и за рубежом — во Вьетнаме и Японии, в Америке и Сингапуре.

Михаил ДОМОГАЦКИХ. Вингтау—Москва.