Между Доном и Непрявдой

Я бросил на землю брезент, прилег, вслушиваясь в ночь. Никого на Куликовом поле. Да и кто сюда забредет, в эту осеннюю темь, воскрешающую звуки страшной брани.

А тут еще испуганный крик птицы — вскинулся с брезента с неприятным холодком на спине, но потом понял, что ей тоже, как и мне, одиноко и не по себе здесь.

Сам решил послушать поле, зная, что оно мне поведает о многом. Черное, безлунное небо смотрело на землю далекими, холодными, желтыми звездами. И если бы не спокойствие белых, рвущих темь близких стен храма Сергия Радонежского сырая ночь вползла бы и в сердце, ущемив его. Торопливо перекрестился. Угадывались главы, увенчанные воинскими шлемами, и виделись в очертаниях щусевской постройки былинные богатыри.

Смолилась ночь. Было до жути тихо. И вдруг эту тишину, затаившуюся и во мне, тронули звуки. Они нарастали, торжественные и грозные. Пытаясь понять, что же воскресила память, я прикрыл глаза и мысленно увидел сияющий огнями концертный зал. Героическая симфония — кантата Шапорина “На поле Куликовом” сметала стены, звала сюда, под это небо, и вот теперь ночною птицей плыла музыка над Доном, Комариным бродом, Утиной гатью, над Непрядвой.

И неумолимо в ушах звучало блоковское:

Опять над полем Куликовым

Взошла и расточилась мгла

И, словно облаком суровым,

Грядущий день заволокла.

Спало Куликово поле, и все вокруг призывало к раздумьям, осмыслению здесь происшедшего.

Много Русь пережила битв, но, пожалуй, ни одна из них не ставила вопроса так: быть или не быть? Нет, мы не потерпим ига и на коленях жить не будем. И двинул через Дон по переправе навстречь Мамаю свои отряды князь Дмитрий. Чтобы России “не исчезнуть”, как Карамзин писал.

Лежал густой туман, храпели кони в тесноте великой, строились порядки боевые. И у кого-то сохли губы в волнении перед сечей, и воин вспоминал родник у Непрядвы, где спешился попить в последний раз воды студеной. Ратники еще не знали, что великий князь Московский получит за победу прозвище “Донского”, а им самим вечно жить в былинах и сказаниях, в сердцах потомков. Одно лишь было на уме: не отступить, отстоять Россию.

Всегда был и будет вдохновляющим примером подвиг предков наших, не давших золотоордынскому мечу сразить Россию. Готовя в Тарутинском лагере губительное для наполеоновских войск контрнаступление, Кутузов писал: “Река Нара станет для нас так же знаменита, как Непрядва, на берегах которой погибли бесчисленные полчища Мамая”.

И сорок первый пришел зовущим: вставайте народы, сплоченные Русью в единый, могучий Советский Союз, вставайте на смертный бой. Пусть осеняет вас знамя наших великих предков! И над заснеженной Москвой 1941 года, над всей страной прозвучало и имя Дмитрия Донского.

Уходили полки защищать столицу. Били шаг мимо Кремля, откуда в поход против орд Мамая выступили в 1380 году русские войска.Ни звука на Куликовом поле. Но отверни немного в сторону, как услышишь рвущиеся из земли удары сердца и увидишь языки Вечного огня у Курганов бессмертия. Их насыпали пригоршнями час за часом, день за днем, и они поднялись окрест поля славы русской. Возле него в упорном бою артиллеристы 346-й стрелковой дивизии остановили фашистские танки. Много полегло у самого поля Куликова, но не дали опоганить святыню. А пришел час — бойцы 10-й армии погнали гитлеровцев, и те бежали, как некогда орды Мамая...

Не битая чужим сапогом роса заиграла с первым лучом солнца на клеверах, разнотравье. Все поле светилось радостью и будто пело, наполняя душу очарованием восходящего дня. Слева, на Красном холме, где стоял шатер Мамая, четко обозначился литый из чугуна двадцативосьмиметровый памятник русским воинам, павшим тут. Он построен на народные деньги по проекту архитектора А.П.Брюллова.

По берегам Непрядвы торчали мрачные холмы — и прах, и слава. “Была сеча ожесточенная и великая и бой упорный, сотрясение весьма великое: от начала мира не бывало у великих князей русских, как у этого великого князя всея Руси. Пролилась, как дождевая туча, кровь...”.Облазив все поле, я пробирался по руслу почти пересохшей реки Смолки, упоминающейся в летописях, к Зеленой дубраве — именно там таился засадный полк, решивший исход битвы. Вспорхнула стайка уток. Я выбрался на косогор, к давно примеченному стаду. И снова открылось под темнеющим к дождю небом все Куликово поле, и пастух, словно сторож тихого, огромного пространства, шагнул навстречу.

— Это ли Утиная гать?

— Подале. Да что тебе она?..

— Говорят, ковыль там можно встретить — тот, былинный...

Махнул рукой: пустое, мол. Ответил:

— Постой-ка лучше здесь. На этом самом месте схлестнулся с Челубеем Пересвет. А ты — ковыль...

Кто точно скажет, где они сошлись? Пусть тут. Я почувствовал желание пастуха поговорить.

— Видишь курган? Под ним наши русские косточки. Поди, и мы с тобой из них взошли.Я вынул из кармана схему битвы. Да, вон она, за ветлами, деревня Хворостянка. Тут стояли русские полки. Земля, веками ждавшая пахаря, истоптанная набегами варваров. Уткнулся в нее лицом. Полыни, мяты запах. И грозный стук коней услышал, и крик:

— Эй, рус, зову на бой!

Несутся, пики выкинув вперед, наш витязь Александр Пересвет и богатырь “велик и страшен зело” — Челубей. Сошлись — и пали, сразив друг друга.

Мгновения длился поединок Пересвета, а молва о нем ушла в столетия. И имя витязя Осляби не забудется, и воеводы славного Боброка...

Разве перечислишь всех богатырей, славу России понесших отсюда — с поля Куликова.

— Дубрава, где стоял Боброк с засадой, сказывают, выросла за одну ночь. Чтоб наших воинов укрыть, — поведал на прощание пастух. — Потом из тех дубов восемь дней гробы били.Поднимется новая дубрава— ведь корни ее остались в этой земле. И люди уже холят новый лес. Память.

Вечная память.

Владимир ЧЕРТКОВ.

Тульская область.