Берег русской доли. Поморы русского Севера

Студные моря не шумят в диковинных раковинах, они отзываются памятью в душе, сердце, истории, наконец. Они часто доли и судьбы нашей.

Север, он самый русский. Я говорю о том севере, что заселен поморами, спасшими нашу великую духовность, — все чисто русское:

• обряды,
• обычаи, деревянную, неповторимую архитектуру,
• былины,
• песни,
• ремесла,
• отношение к крестьянскому труду
• и, наконец, Слово, незамаранное, красивое, красное, сильное, как и сами поморы, унесшие от надругательства через непроходимые леса и болота к ледовым морям свою волю, душу и веру.

Вскинем гордо головы! Вышли из этого края землепроходы, знаменитые полярники, ученые. И впервые на Руси возник здесь новый промысел— морской, отлучавший людей надолго от дома.

И матери, жены, невесты привыкли ждать и терять своих любимых. У женщин тут — особая судьба, доля.

Вот вижу их, сидящих на угоре. Чаще в одиночку. Иные ходят тут же, и хотя все внутри перекрутилось, воспалилось от волнения — заждались, давно кормильцу возвратиться пора, — вид держат, достойный, прямо-таки царственный. И никто из них не ропщет на море, в которое пристально всматриваются — не появится ли черная точка на горизонте, не забелеет ли парус.

“Отзовешься неладно о море — расвирепеет, да ведь и живем им. Трешшочка (треска — В.Ч.) завсегда мила, без нее, солененькой, не дюжишь. А как селедка скусна! Опять-таки для сала и кожи — белуха...2Море — это всегда ожидание, ибо есть оно нива... Как, когда и сытно ли прокормит — вот и выходит поморское “ожиданьице”. И шло оно, каждое это ожидание, с речением. Вели надежду на хорошее без рыданий в голосе.

Где ты, кормилец детушек наших?

Знаешь все дороженьки морские,

Кажинный камушек тебе известен.

Не раз буря-шторм тебя пытали.

А все к дому ты шел, звезда вела невидимая,

Хранительница дома нашего, матерь Христова.

Уймись ты, море Белое, студеное,

Почитаем тебя за кормильца нашего.

Жизни нашей нету без тебя.

Отвори ты, море Белое,

дорогу мужикам нашим, да сынам нашим.

Утешение дай нам, ожидающим.

Много их по разным берегам Беломорья пето, ожиданьиц. А берега здесь, обнимающие море с различных сторон света, все поименованы (чтобы память Русь держала) —

• Канинский,
• Конушинский,
• Абрамовский,
• Зимний,
• Летний,
• Онежский,
• Лямицкий,
• Поморский,
• Карельский,
• Кандалашский,
• Терский.

В последний раз занесла меня судьба на берег Зимний, на котором стоит деревня Нижняя Золотца, почерневшая от арктических ветров. Тут жила знаменитая народная сказительница Марфа Крюкова (жаль, что давным-давно не выходила ее книга — кладезь великого русского языка, самобытной лирической стихии).

Могила Марфы Крюковой у самого уреза материка, на том месте, откуда с тревогой глядели вслед уходящим на промысел зверя и рыбы карбасам жены, матери, невесты поморы. На той пяди, откуда сворачивали к избам пришедшие с войны солдаты. Не дожидаясь оказии, добирались они сюда из Архангельска пешком, двести километров по берегу. И вроде как слышится певучий Марфин голос:

Наши горы Зимнегорские— всем горам горы,

Наша деревенька Золотица — самая прекрасная,

А поморы наши северяне — из всех ребят бойчей.

Юерег, нареченный поморами Зимним за суровость свою, горбатится плавником. Тут же, в гуле прибоя, под низким грязно-серым, с переходом в черные тона небом увидали обметенное ветром с моря мраморное надгробие, каких в здешних, некогда глухих местах и богачам обычно не ставили. Не принято было. На Севере все больше кресты основательные, на век-другой сработанные — поминальные, обетные, указующие. Почему отошли от устоявшихся обычаев родственники тридцатишестилетнего Георгия Леонтьева, погибшего при кораблекрушении близ Золотицы в 1910 году, не знаю, но каменная плита яснее ясного рассказывала о нелегкой доле, судьбе поморов.В десяти километрах от Нижней Золотицы примостилась Верхняя — село с домами в два ряда взглядом на Золотицу, посторонившую низкие северные горы.

Тут-то и познакомился за самоваром с Матреной Гавриловной Чекаловой. Рассказывала, как раньше, отправляясь на промысел зверя, боялись загадать, на сколько уходят. А руки как вытягивали, волоча по изломанному льду юрок — связку тюленьих шкур. Помню, смотрел на речивую поморку, и будто слышал еще ее умаянное в море сердце.— Зажало нас льдами. Ну, думаю, раздавит карбаса-то наши, и — поминай как звали. Пошли на веслах, бельков за лодками тащили, счет дням потеряли. А Суднов-то, Михаил Семенович, бригадир, только просит:

“Гребите, бабоньки, гребите, иначе — крушка...”

А уж мы и рук не чувствовали. Голод подкрался. Дети дома одни — лишь это и держало. Недели две таскало нас морюшко. Прибились к берегу, а подняться не можем — ноги одеревенели.9 мая 1945 года четыре карбаса пришли к Нижней Золотице. Тут Матрена Гавриловна и узнала о Победе.

Никогда Зимний берег не слышал такого плача:

“И сами живехоньки остались, и ворога сокрушили...”

Никто так не знал жизнь помров, как Ксения Петровна Гемп.

“Самой патриотичной назвал ее книгу “Сказ о Беломорье” академик Дмитрий Лихачев. Ей было уже девять десятков, когда я встречался с ней дважды в ее квартире на берегу Северной Двины. Она сохранила удивительную ясность ума, помнила подробности встречи с Георгием Седовым и Владимиром Русановым — легендарными исследователями Арктики, с коими дружила.Ксения Петровна, занимавшаяся долгие годы изучением морских водорослей, облазившая все Беломрье, рассказывала мне:

— Жили мы в Архангельске. Отец служил главным инженером портов Белого и Баренцева морей, а мать была пианисткой. Седов пробовал в нашем доме голос. Я подарю вам его баллады, нигде не опубликованные, которые они, собираясь на Северный полюс, любил распевать под гитару, сидя во дворе на поленнице.

Мы, моряки, всей душой

Любим морской простор,

Плеск волны за кормой,

Блеск звезды в темной ночи,

Теплый привет родной земли.

Читая эти строчки Георгия Яковлевича, я вспомнил судьбу поморки Татьяны Сотовой.

“Смельство лучше богатырства, — говорили о ней, ходившей по студеным морям сто с лишним лет назад. Ни в одной стране мира не было тогда судна, которым командовала бы женщина. Даже видавшие виды морские “волки” признавали в те годы Сотову лучшим шкипером Мурманского побережья. Летом 1891 года известный норвежский рыбопромышленник Вибер пригласил поморку послужить на одном из его судов шкипером.

Однажды хмурым осенним утром ее подстерегла беда.

“Шхуну, — свидетельствует современник, — притиснуло льдинами к скалистому берегу на севере Норвегии. Толчок при ударе был настолько силен, что стоявшую у самого борта Татьяну выбросило на громоздящиеся льды. С помощью веревочной петли ее удалось вытащить на борт, однако она была уже в бессознательном состоянии. Обе ноги переломаны льдинами, грудь сильно сдавлена, сломаны ребра”.

Сто тридцать верст несли норвежские рыбаки по пустынному берегу своего шкипера. Несли к врачу, чтобы спасти... Где-то и теперь в норвежской земле покоится прах Татьяны Сотовой— первого шкипера-женщины, много десятилетий назад прославившей поморский край, Росси.

Сильна поморская “косточка” и в наши дни. Живут же эти люди издревле чем природа одарит. Редко что из города везут. Всегда питались своим хлебом — ячменным, ржаным. На поду пышные округлые караваи выпекались, добавлялись к ним

• шаньги,
• калачи,
• колобы,
• опекиши.

Много начинялось рыбой, и в ходу были треска, сельдь, палтус, зубатка, сиг, навага, семужка, окунь, камбала, которую, впрочем, не почитали. Любят поморы кисели из клюквы, брусники, морошки, голубики, черники. Последнюю, как и малину, сушат впрок. Побалуют вас и сбитнем, хлебным квасом, солодовым пивом, ячменной брагой, что под стол валит. Но народ здесь больше трезвый.

Живут тут по-прежнему крепко, ибо работящи, держатся плеча друг друга.

Владимир ЧЕРТКОВ

Архангельская область.