Карл Маркс пил до потери памяти и волочился за женщинами

Диалектическим материализмом нас потчевали, как микстурой, подкрепляя это пойло замечательной логической конструкцией: "Учение Маркса всесильно – потому что верно". О личной жизни Карла Маркса складывалось довольно странное представление. Судя по всему, он родился уже с пышной бородой, ел на обед мелко порезанные сочинения Гегеля и Фейербаха, а своих многочисленных детей зачал посредством чтения "Коммунистического манифеста". После этого освоить хотя бы одну страницу из его сочинений казалось так же тяжко, как проглотить чугунную гирю.

...По ночному Бонну идёт шумная компания молодых людей. Нестройные голоса выводят разухабистую песню. Впереди с сигаретой в зубах шествует невысокий паренёк с взлохмаченной шевелюрой. После очередного куплета он хватает с земли булыжник и со всей силы запускает в сторону особняка. Звенит разбитое стекло. Идущие навстречу прохожие испуганно прижимаются к стенам домов. Вряд ли кто-то из них мог предположить, что через сто лет именем хулигана будут называть пароходы, улицы и города.

В октябре 1835 года юный Карл Маркс покинул свой спокойный Трир и отправился учиться в университет Бонна. В те времена "быть студентом" означало не столько походы на лекции и сдачу экзаменов, сколько определённый стиль жизни. Для этого стиля университет был куда менее важен, чем кнейпа – кабачок, где собирались студенты. Пили, сколько можно выпить, а потом – сколько нельзя. Алкоголь потреблялся в соответствии со строгими ритуалами: тосты, клятвы, песни. Немцы – народ педантичный, и даже пьянки у них происходят упорядоченно.

Тон в студенческой среде задавали так называемые корпорации. Они одобрялись властями и служили почти что обязательной ступенькой на пути к большой карьере. В корпорациях царила строгая иерархия. На первом семестре Карл был зачислен в разряд "щенков" – что-то вроде нашего армейского "салаги".

Недавно английский журналист Фрэнсис Винн выпустил книгу о Марксе. Отдельная глава посвящена студенческим годам будущего классика диалектического материализма. В Советском Союзе её озаглавили бы как-нибудь типа "Юность огневая" или "Рождение гения". Винн назвал – "Маленький дикий боров". При этом саркастический англичанин совершенно не хотел обижать Маркса, просто он пытался изобразить живого человека.

Тихий еврейский мальчик довольно успешно вписался в буйную студенческую среду.

Маркс-студент пьёт до беспамятства, бьёт по ночам стёкла и ухлёстывает за молоденькими дочками ремесленников. Вскоре он получил первый в своей жизни руководящий пост. Должность эта не имела никакого отношения к мировой революции и называлась "Президент Трирского клуба любителей пивной". Клуб состоял из трёх десятков земляков Карла, чья общественная активность заключалась в безудержных попойках.

Одна из пирушек окончилась откровенным дебошем на ночных улицах Бонна. Закрывавшие глаза на многое университетские власти тут не выдержали и поместили Маркса на двадцать четыре часа под арест. "Репрессии" ещё больше укрепили авторитет среди однокашников. Трирцы продолжали гулять, разбрасывая направо и налево отцовские талеры.

Это, кстати, доставило немало хлопот Генриху Марксу – отцу Карла. Будущий автор "Капитала" жил явно не по средствам. Из Бонна в Трир неслись одно за другим письма – их содержание сводилось к старой как мир фразе: "Папа, дай денег!"

Бездумная расточительность 18-летнего отпрыска выводила отца из себя. "Должен сказать, что я несколько удивлён твоим последним письмом. Не так давно я послал тебе 50 талеров. Теперь ты опять просишь денег, причём даже не говоришь, на что собираешься их потратить. Всё это очень странно. Дорогой Карл, я повторяю, что готов помогать тебе деньгами, но хочу напомнить, что я отец многих детей и к тому же не слишком богат. Поэтому я не желаю делать больше, чем это необходимо для твоего благосостояния и нормального развития".

Сложные отношения с деньгами сохранялись у Маркса всю его жизнь. Он никогда не имел стабильного заработка, семья периодически оказывалась на грани нищеты, и автор формулы "Товар – Деньги – Товар" забрасывал знакомых и не очень людей слёзными просьбами о помощи. Впрочем, Маркса нельзя назвать классическим "халявщиком". Он вёл себя как рассеянный профессор, для которого оплата квартиры относится к статье "непредвиденные расходы". Но при этом он всегда был готов отдать последнюю тарелку супа тому, кто нуждался в ней больше, чем он.

Чудовищные попойки были далеко не единственным досугом юного Маркса. Ещё с детства Карл писал стихи и рассматривал карьеру поэта как одну из наиболее привлекательных. В университете он нашёл себе нескольких единомышленников и образовал поэтический кружок с пошловатым названием "Веночек". Стихи тоже не отличались оригинальностью. В них преобладали розы, слёзы и грёзы. Хотя мне доводилось встречать людей, утверждавших, что Маркс был если не гениальным, то вполне талантливым поэтом и из сотен страниц его виршей можно вычленить нечто вполне приличное.

Маркс-старший относился к поэтическим опытам сына довольно спокойно. Конечно, поэзия никогда не принесёт на стол хлеба с маслом, но, по крайней мере, поэтический кружок не опасен для жизни, свободы и нравственности незадачливого Карла.

Куда более рискованным было ещё одно увлечение. Приличный немецкий студент должен был регулярно драться на дуэлях, причём эта традиция дожила аж до двадцатого века. Иной раз лицо, изукрашенное шрамами от дуэльной рапиры, давало больше шансов на продвижение по службе, чем старинный дворянский титул.

Чтобы подготовить себя к неизбежным дуэлям, Маркс начал посещать поединки. Трирское землячество предпочитало скрещивать шпаги в бильярдной, принадлежавшей некому Бернару.

В большой комнате висело тяжёлое амбре из табачного дыма, алкогольных паров и пота. Бильярдный стол, отодвинутый к стене, служил скамьёй. Пары дуэлянтов сменяли друг друга, оставляя на импровизированной сцене лужицы крови.

– Ради чего они это делают? – поинтересовался у своих товарищей Карл.

– Честь! – сказали ему многозначительно. – Честь и общественное мнение.

Речь могла идти как о личной чести, так и о чести всей корпорации. В этом случае дело приобретало серьёзный оборот.

Трирское землячество постоЯнно конфликтовало со студентами из крупнейшей немецкой корпорации "Боруссия". Ситуация в какой-то момент стала настолько угрожающей, что Карл купил пистолет. С "пушкой" за пазухой он был однажды задержан полицией Кёльна. Перепуганный Генрих Маркс тут же задействовал свои многочисленные связи среди судей. Дело о "незаконном ношении огнестрельного оружия" удалось замять...

В августе 1836 года Маркса вызвал на дуэль студент из корпорации "Боруссия". Источники расходятся в оценке соотношения сил. Советская книжка из серии "ЖЗЛ" утверждает: "Два раза подряд сильным ударом Карл выбивал рапиру из рук противника, но оба раза разрешил ему продолжить поединок. Наконец Марксу надоело фехтование, и он шутки ради взмахнул рапирой, как палкой. В тот момент противник, воспользовавшись озорством врага, немедленно сделал выпад и ранил Маркса в правый глаз".

Западные же историки весьма скептически оценивают шансы Маркса: "Результат поединка между близоруким зубрилой и опытным солдатом был слишком предсказуемым". По их мнению, то, что он отделался лишь небольшой раной возле глаза, очень большое везение.

Можно, конечно, начать фантазировать на тему: что было бы, если результаты дуэли оказались более серьёзными. Мол, пошла бы история совсем в другую сторону, не было бы ни Ленина со Сталиным, ни Че Гевары с Мао Цзэдуном, ни социал-демократических партий, которые ещё пару лет назад формировали правительства в большинстве стран Европы...

Но толку от этих фантазий немного. Если бы Маркс погиб от шпаги своего темпераментного однокашника, место "бородатого классика" занял бы кто-то другой. На просторах Европы в те годы обитало немало фигур такого же масштаба: Лассаль, Прудон, Бланки... Да и наш соотечественник Бакунин вполне мог бы сойти за главного идеолога мирового пролетариата.

После буйного года в Бонне Маркс переводится в Берлинский университет, где нравы были поспокойнее. Его увлекает философия, политэкономия, Союз коммунистов, Интернационал... И начинается совсем другая история. Которая не закончилась и в наши дни.

Григорий Тарасевич, “Алфавит”