Самозванцы - 13 августа 2009 г.

Когда я вижу (по телевизору, само собой) роскошную яхту одного из наших нуворишей или его же, с увлечением наблюдающего за игрой принадлежащего ему футбольного клуба. Когда мимо меня просвистывают, прогавкивают и просиренивают машины, сопровождающие кого-нибудь из власть имущих.

Фото: Александр Нежный: Самозванцы

Когда вдруг в интернете я натыкаюсь на фотографию царского дворца, принадлежащего, однако, не царю, а маленькому человечку, которого до невероятного самообожания раздул газопровод, - то, клянусь, вам нипочем не узнать, о чем я думаю в эти минуты незабвенных свиданий и неизгладимых впечатлений.

Несмотря на как будто бы крепкое положение помянутых господ, меня не покидает мысль о подспудно грызущей их тревоге, о сомнении, в котором они страшатся признаться не только законной супруге или, положим, очередной возлюбленной, но и самим себе, о неуверенности, которую они прячут под маской властной и сильной личности.

Мне почему-то кажется, что иногда, взглядывая на себя со стороны, они впадают в некую оторопь. Тысяча чертей, восклицает тот из них, который атеист. Боже правый, призывает другой, кого нам довольно часто показывают в сокровенные минуты молитвы перед святыми иконами в православных храмах.

Все святые, бормочет третий, кому, по чести, куда более по сердцу мамона, чем Творец всего сущего. Мы ли это? Свое ли место мы занимаем? Не испепелятся ли наши счета в швейцарских банках, наши особняки на волшебных островах и наша власть?

Вероятно, ни в одной другой стране мира не появлялось такого количества самозванцев, как в России. Между тем, большинство из нас помнит одного лишь Лжедмитрия Первого – главным образом, благодаря пушкинскому "Борису Годунову", где самозванец, кляня себя за минутную откровенность, заявляет Марине: "Царевич я".

Было бы, разумеется, против всех законов художества искать в самозванце Пушкина точное повторение самозванца исторического, хотя гениальный русский поэт с поразительной верностью указал, может быть, главную черту личности Лжедмитрия – его абсолютный нравственный релятивизм.

Ему, к примеру, было решительно наплевать на мучительно острые для той эпохи вопросы веры – с арианами он был арианином, с католиками – католиком, с православными – православным.

Он клялся в верности Папе Римскому и обещал привести "русских людей к латинской вере", но, оказавшись на троне, принялся зло подшучивать над обычаем целовать у Папы туфлю.

Он не уставал повторять, что всем обязан королю Сигизмунду, но, овладев Москвой, стал поглядывать на короля сверху вниз и требовать, чтобы тот в своих грамотах называл его непобедимым императором, из-за чего их отношения, постепенно охладевая, скатывались к разрыву и ссоре.

Он добивался руки Марины Мнишек и готов был ради нее отдать опутанному долгами Юрию Мнишеку немалый кусок России, но в Москве пустился в откровенный разврат и, как утверждают современники, обрюхатил более тридцати монахинь.

Он принудил к сожительству красавицу и умницу Ксению Годунову и, по моим догадкам, только к ней испытал истинное чувство, но легко переступил через него, получив от своего будущего тестя письма со строгими внушениями и опасаясь вместе с Мариной потерять поддержку Польши.

Он был человек не робкого десятка, но ужасный хвастун; соображал быстро, но отличался легкомыслием; мечтал сделаться главой антимусульманской лиги, но у себя под носом прозевал боярский заговор, в результате которого был убит.

Мертвого, его раздели донага и выволокли на Красную площадь, где, как пишет один живший в ту пору в Москве иностранец, "московские женщины, большей частью из простого народа… столь непристойно выражались о его пудендо и его царице, что писать об этом не подобает".

Он слишком любил себя, чтобы любить Россию, и потому с легкой душой расточал ее казну, готов был поступиться ее землями и ни во что не ставил ее святыни.

Его и Второго Лжедмитрия связывает Марина – из-за своего бешеного честолюбия она признала в человеке с характерной еврейской внешностью своего якобы чудом спасшегося мужа, спала с ним и от него прижила "царевича" Ивашку, которого повесили в Москве, когда ему было три года.

В тот день крутила метель, мальчик озяб и по дороге к виселице спрашивал: "Куда меня несут?" Их было много, и все они кончили плохо: и три Лжедмитрия, и Лжепетр (якобы сын Федора Иоанновича, а на самом деле казачок Илейка, выбранный в царевичи казачьей сходкой), и его незадачливые братцы…

Александр Нежный: Самозванцы

Самозванцы появлялись в России и за пределами семнадцатого века. Назовем мнимых сыновей Петра Первого; княжну Тараканову, утверждавшую, что она дочь императрицы Елисаветы, и, конечно же, Емельяна Пугачева, присвоившего себе имя императора Петра Третьего.

Стремящееся к вершинам власти самозванство вовсе не перестало существовать как характерное для России явление и в ее новейшей истории. В революции всегда есть нечто самозваное – с тем, правда, отличием, что ее вождям не обязательно красть чужое имя, чтобы по своим нравственным качествам ничем не отличаться от самозванцев прошлого.

Читая, к примеру, записки секретаря Сталина Бажанова, отчетливо сознаешь, что весь партийно-советский ареопаг представлял собой, по сути, стаю более или менее крупных самозванцев, вполне в духе Первого Лжедмитрия озабоченных, главным образом, собой, а не Россией, которой они овладели с помощью насилия и лжи.

Отсутствие каких бы то ни было связей с народом, которому они клялись на словах и который презирали на деле. Маниакальная склонность к разрушению при весьма убогих творческих дарованиях. Сначала пренебрежительное, а потом спекулятивное отношение к преданию, которое ничего не говорило их пустым сердцам.

И насилие над историей, ненависть к свободному слову, обличающему их тайные и явные пороки. Вот родимые пятна их самозванства, создавшего вокруг себя атмосферу угрюмого подозрения, всеобщей лжи и удушающей пошлости.

Как некогда Лжедмитрию, им ничего не стоило разбазарить сокровища страны; они все спустили за бесценок: руду, лес, картины великих мастеров и творения знаменитых ювелиров и, ограбив народ, уверяли, что это сделано для его же блага.

Но все-таки главная страсть самозванца – стяжательство, и оно разраста­ется в нем до совершенно невероятных, прямо-таки фантастических размеров.

В голодном, замерзающем и вымирающем Петрограде девятна­дцатого года, сидя в стылой квартире, умнейшая Зинаида Гиппиус последними чернилами пишет в своих дневниках о житейском благополучии комиссаров всех мастей. У них, записывает она, всего много.

В ту страшную пору самозванцы на­живали сумасшедшие состояния, а на улицах возле павшей лошади за куском падали выстраивалась очередь людей, похожих на тени. И разве два десятка лет спустя в блокадном Ленинграде от пития и брашны не ломился стол, за которым сидел товарищ Жданов?

Возле мертвого тела Лжедмитрия загорались появлявшиеся из земли синие огни; оно дважды выбиралось из могилы, после чего было решено его сжечь, а прах развеять по ветру. Но в России у всякого исторического времени - свои самозванцы. Никаких прямых сравнений – Боже, упаси!

Однако при взгляде на сравнительно еще молодого человека с рыжеватой щетинкой на благополучном лице… Или на того, кто правит, к примеру, в городе Н., лихорадочно спеша обогатить себя, родню, родню своей родни и кучу прихлебателей…

Или на крупного чиновника, в свое низменное удовольствие палящего из вертолета по занесенным в "Красную книгу" благородным оленям… - поневоле роняешь это слово из презрительно сжатых губ. Самозванцы.

А кто же еще?