Борис Химичев: "Я часто давал Дорониной повод для ревности"

Два года назад я узнал, что такое смерть. Диагноз — перитонит — поставили слишком поздно, и когда привезли в Склиф, жить (по словам хирурга) мне оставалось полчаса.

Одна мысль гвоздем засела в голове: вот это — смерть? И все, больше ничего уже не будет? Не хочу!.. Тут какая-то сила возвратила меня на свет Божий: очнулся в реанимации — весь в капельницах, голый, беспомощный. И понял: вернул меня Господь к жизни.

Пока полтора месяца в себя приходил, о всяком передумал. Казнил себя: многим принес огорчения и обиды, слишком много женщин было в жизни...

Я — столичный лимитчик с сорокалетним стажем — приехал покорять Москву в шестидесятом году. В Школу-студию МХАТ прошел на грани фола: двадцать семь лет — запредельный возраст.

Класс Павла Массальского был одним из самых сильных. В год моего поступления его окончил Высоцкий (он часто приходил в училище к своему приятелю Севе Абдулову, нашему сокурснику). А четырьмя годами раньше, в 56-м, из этой мастерской вышла Доронина. Она блистала уже в училище, и Массальский о ней говорил часто — ставил нам, нерадивым, в пример. Очевидно, мой интерес к Дорониной возник уже в годы студенчества и в какой-то мере предопределил наши будущие отношения.

- Студенческие годы все актеры обычно вспоминают с ностальгией: дружеские пирушки в общаге на Трифоновской, влюбленности и романы...

- Я был гораздо старше однокашников, к томуже нелюдимым и сумрачным. Первые десять лет в Москве жил очень скромно: одевался бедно и очень стеснялся своего вида. Только к семидесятому году, начав работать в театре и сниматься в кино, обновил свой гардероб — пошил два роскошных костюма из черного бархата. Тогда же у меня появилась и своя однокомнатная квартира.

Ловеласом же я никогда не был — слишком крепко во мне сидело патриархальное деревенское воспитание: если сблизился с женщиной — женись. Кстати, и все мои многочисленные браки — от серьезного подхода. Для меня вообще познакомиться с женщиной долгое время было проблемой. Первым предметом моего обожания стала актриса Татьяна Лаврова — юная, прелестная. Увидел ее в роли Нины Заречной и просто голову потерял. Не долго думая написал ей письмо с объяснением в любви, под которым даже подписаться постеснялся. Судьба, однако, поспособствовала, мы познакомились, и наши отношения даже обещали перерасти в красивый роман. Она меня сразу вычислила — показала письмо: признавайся, ведь это ты его написал! Куда было деваться — признался, конечно. А вскоре все у нас кончилось. Вышел я на учебную сцену, гляжу в зал, а там — Лаврова: сидит среди преподавателей и с большим любопытством на меня смотрит... Как тогда играл — напрочь не помню, но старался изо всех сил. После показа она почему-то ко мне не подошла. Я полетел к ней домой; дверь долго никто не открывал, наконец вышла мама: "Таня просила передать, что вы для нее больше не существуете..." Много позже, когда я уже стал всамделишным артистом, мы с Лавровой случайно встретились, разговорились. Я не удержался, спросил, почему она тогда меня так стремительно оставила. "Извини, — говорит, — но ты на сцене показался мне таким бездарным..."

После училища Николай Охлопков взял меня в Театр Маяковского. Тогда и свой первый "угол" в Москве появился — подсобка на верхотуре театра: не очень комфортно, зато на работу ходить близко. Это сильно расслабляло, и однажды я чуть не проспал свой выход в "Гамлете": на ходу натягивая костюм Горацио, влетел на сцену полуодетый — чуть спектакль не сорвал.

Со временем обжился. Завхоз подарил мне старые театральные кулисы, я обил ими стены, натаскал реквизиторскую мебель, и жилье приобрело вполне богемный вид. В такой интерьер, с огромной "царской" кроватью, уже и девушку можно было пригласить. Первый же "чердачный" роман закончился женитьбой. Моя пассия преподавала математику в школе, общих интересов почти не было. Отношения очень скоро стали обоих тяготить и через два-три месяца закончились.

Второй брак — с Татьяной Дорониной — был не столь скоропалительным и растянулся на годы.

- Где вы познакомились?

- Первая наша встреча была по-своему знаменательна. Доронина уже стала кинозвездой — после фильмов "Старшая сестра" и "Три тополя на Плющихе". А я играл в театре всего несколько ролей, снимался лишь эпизодически — и вдруг получаю предложение попробоваться в картину "Еще раз про любовь". На главную роль, которую в итоге сыграл Лазарев. Приезжаю на "Мосфильм", проводят меня в гримерную — пред ясные очи Татьяны Васильевны... И таким взглядом она меня смерила с ног до головы! — снисходительно-небрежно, менторски, оценивающе... Вышел я из гримерной с горящими щеками и говорю помрежу: "Передайте мадам, что я не только играть с ней, но и пробоваться на эту роль не стану..." Хотя уже тогда она мне очень нравилась, да и сниматься в кино сильно хотелось.

Из-за природной фактуры мне сразу предрекли "костюмные" роли: кольчуги, гусарские ментики, онегинские фраки и сталинские френчи сидели на мне как влитые. На лошади я тоже неплохо смотрелся — но это скорее гены: отец служил в кавалерийских войсках. Думаю, сердце моей матери он покорил, сидя в седле, когда их полк квартировал в нашей деревне.

Начав сниматься, я хорошо "пошел": по три фильма в год делал. Другой разговор — качество ролей. Вот у Дорониной всего десяток фильмов, но из них пять — шедевры. А мне из 90 своих ролей такую пятерку назвать трудно. Жалко, что и единственный наш общий с Дорониной фильм "На ясный огонь", снятый в годы совместной жизни, прошел незамеченным. А картина была неплохая, Доронина в ней пела песни Окуджавы...

- Когда вас вновь свела судьба, не вспоминали ту, первую встречу?

- Снова мы встретились уже в Театре Маяковского, и оба сделали вид, будто той встречи не было. После смерти Охлопкова труппу возглавил Андрей Гончаров и сильно обновил коллектив: пришли Джигарханян, Леонов, Гундарева. Я ненадолго покидал театр, но вскоре вернулся по приглашению нового главрежа. И Татьяна как раз перешла сюда из МХАТа.

Отношение к Дорониной в Театре Маяковского было настороженно-почтительное. Тогда многие артисты с легкой руки язвительного актера Игоря Шувалова, ныне покойного, имели прозвища, которые он придумывал из сочетания имени-отчества с человеческими слабостями. Например, Евгения Валерьяновича Самойлова он величал Эх-Гений Вливаныч Самопойлов. Одну из актрис нарек Несусветой Неваляевой. Меня и вовсе неприлично окрестил — Вопрись Бедрович. Примечательно, что в отношении Дорониной подобная фамильярность категорически исключалась — кажется, она с младых ногтей величалась только по имени-отчеству.

В Театре Маяковского мы с Дорониной оказались в одинаковом положении. Ее приход никому, кроме режиссера, явно не был нужен, ведь конкурировать с Татьяной Васильевной в репертуаре — дело безнадежное. И моего возвращения никто особо не жаждал. Потому ни в одну из многочисленных внутритеатральных группировок мы не входили, и это непроизвольно сближало. Вдобавок судьба постаралась свести нас, сделав любовниками в спектакле "Да здравствует королева. Виват!" Правда, по ходу спектакля "постельных" сцен у нас не было — я только руку целовал королеве, опустившись на одно колено. Но, скажу вам, делал это страстно и с удовольствием. Реальный роман накатывался неизбежно и стремительно: я знал, что Доронина после развода с Радзинским свободна, мне тоже ничего не мешало...

Все произошло на гастролях в Новосибирске. Селились актеры в гостиницах в соответствии с "табелью о рангах": приме полагались апартаменты, остальным — номера попроще. Но по вечерам, после спектакля, все демократично кучковались за общим чайком-винцом-водочкой. И в тот вечер мы засиделись допоздна у кого-то в номере, мусолили свои проблемы. Но эта бодяга уже становилась в тягость, и в какой-то момент, заметив подавленный зевок Дорониной, я наклонился к ней: "Пошли отсюда?" И мы сбежали ото всех...

Вернувшись в Москву, сразу оформили супружеские отношения — по взаимному, как говорится, согласию. В 73-м было нам обоим по сорок лет, у каждого за плечами определенный семейный опыт, потому шумную "комсомольскую свадьбу" устраивать не стали. Просто пошли в районный загс и довольно буднично расписались. Таня, правда, надела нарядное платье, которое до того редко носила, а я был в своем любимом ярком свитере. Перед этим купили друг другу обручальные кольца в качестве свадебного подарка. В общем, в меру соблюли традицию: обмен кольцами, автограф в журнале, дежурный поцелуй. Как помню, было довольно многолюдно: любопытные работники загса исподволь пришли посмотреть на Доронину (мое имя им тогда ничего не говорило). Застолье было скромным, в роли посаженного отца, естественно, выступил Андрей Александрович Гончаров... Свадебной поездкой стал проведенный вдвоем отпуск на Рижском взморье.

- Как в театре отнеслись к вашему союзу?

- Хотя наш роман разворачивался у всех на глазах, в театре все восприняли как полную неожиданность с налетом сенсации. А я к этой ситуации был готов заранее. Звание Муж Дорониной — почетное, но, увы, безымянное. Когда после спектакля мы выходили из театра, у служебного подъезда Татьяну всегда ждали поклонники. Давних и постоянных, не пропускавших ни одной премьеры, я знал в лицо. Любому актеру нравится купаться в лучах славы, и она не исключение: всегда с удовольствием получала цветы и комплименты, раздавала автографы. Я в это время скромно отходил в сторонку и ждал, обычно недолго — сохранять дистанцию с поклонниками Доронина всегда умела. Так случалось везде — и в гастрольных поездках по стране, и за рубежом: ее везде узнавали.

- Вы много ездили вместе?

- Конечно. И с гастролями, и как туристы. В те времена самый распространенный маршрут был по странам Варшавского договора: Польша, Чехословакия, Венгрия, ГДР... Ездили уже затем, чтобы просто приодеться. Татьяна Васильевна к одежде относилась спокойно — главное, чтобы недорого и практично. Она вообще человек не избалованный, но ее положение примы требовало, и приходилось соответствовать. В Москве у нее с одеждой проблем не было — по письму Министерства культуры все наши звезды со скидкой отоваривались в Доме моделей на Кузнецком мосту. Татьяна и меня старалась приодеть — всегда говорила, что мне идет, а что нет, и я полагался на ее вкус полностью. Если она уезжала в загранпоездку без меня, то всегда привозила мне какую-нибудь обнову. За время нашей совместной жизни удалось приобрести Татьяне пару красивых дорогих перстней. Когда я, случается, вижу Доронину по телевизору, с удовольствием отмечаю, что она и сейчас их носит.

- В быту Татьяна Васильевна оказалась легким человеком?

- А разве есть легкие в быту люди? Я по крайней мере таких не знаю. Актеры — вообще особая порода: все мы очень суеверны. Татьяна, например, никогда не забывала помолиться перед спектаклем, а, выходя на сцену, троекратно поплевать — святое дело. И если, не дай Бог, сценарий или пьеса на пол упадут — она непременно плюхнется сверху, сколько бы людей вокруг ни стояло.

Жили мы в Татьяниной квартире на Арбате. Уютный теплый дом, обставленный добротной старинной мебелью. В нем все отвечало вкусам хозяйки: она любит антиквариат, старомосковский уют и порядок. Со мной, конечно, хлопот поприбавилось, поскольку я большой аккуратностью не отличался, но как-то управлялись. Во всяком случае, домработницы у нас никогда не было — я охотно тянул воз домашних забот. Скажем, в магазин выйти — для нее проблема: краситься надо, одеваться. Мне проще — встал и пошел. Приготовить что-нибудь повкуснее из русской или украинской кухни — тоже я, потому как у меня это лучше получалось. Так за мной эти обязанности и закрепились.

Я сразу воспринял ее дом как наш. У нас была общая работа, и жилье тоже было подчинено общим интересам. Там были наша гостиная, наш кабинет, наша спальня.

В театре играли вместе в трех спектаклях и, естественно, по утрам за завтраком обсуждали новую постановку. По пути в театр в машине могли говорить о ролях, которые Татьяне или мне предлагали в кино. До такой патологии, чтобы перебрасываться дома друг с другом фразами из очередной пьесы, мы, конечно, не доходили, а вот спроецировать наши семейные отношения на театр — это было. Как-то за кухонным столом говорю вдруг Татьяне: "Послушай, а ведь сейчас у нас с тобой ситуация — точь-в-точь как у Аркадиной и Тригорина!" Посмеялись. А вечером Доронина вернула мне мой посыл: "Почему бы тебе действительно не сыграть Тригорина?" И в следующем сезоне мы вместе играли в "Чайке".

- Вероятно, ваши взаимоотношения не всегда были идиллическими? Вы иногда и ссорились?

- Ссорились мы часто, и даже трудно понять по какому поводу. Быстро выяснилось, что мы — люди норовистые, достаточно конфликтные и очень вспыльчивые, так что скандалы в нашей семье, увы, были не редкостью. Внешний повод мог быть самым мизерным. Я, например, часто реагирую на интонацию — повелительную по отношению к себе не допускаю. Когда командуют: подай! принеси! — взрываюсь. А дальше уже идет по нарастающей — в момент выяснения отношений всякие мелкие предметы то и дело летали по квартире. Однажды сервиз на шесть персон грохнули. Единственное, чем Татьяна не могла в меня запустить, — это книга. А меня художественная литература не останавливала — я мог. Когда мы оба были на взводе, Татьяна мне ни в чем не уступала, притом гораздо чаще попадала в цель.

Из таких ситуаций выход был один — хлопнуть дверью и уйти, благо было куда: чуть что — я скрывался в своем однокомнатном прибежище...

В свою личную жизнь мы посторонних не пускали, не было у нас и друзей-"посредников", которые обычно берут на себя примирение сторон. Нас мирила профессия: мы нуждались друг в друге на сцене, и лучшим местом для перемирия был опять же театр. Сегодня поссоримся, а завтра спектакль вместе играем. Выходим на поклоны, Татьяна шепчет: "Мама приезжала, еду привезла. Сумки тяжелые. Отвезешь после работы домой?" Конечно, отвожу. Приехали — ужинаем, разговариваем... Глядишь — ночь за окном. Татьяна говорит: "Куда тебе в три часа ночи ехать? Оставайся..." И еще живем в мире-дружбе какое-то время.

- Вы очень ревнивый человек?

- Жутко ревнивый, и Татьяне для ревности повод давал — когда мужчина уходит из дома, это уже подразумевает, что он в известной мере считает себя свободным от моральных обязательств... "По-мужски" отомстить женщине — ситуация в жизни очень распространенная, и я тут не исключение... Мне вот Татьяна повода для ревности не давала, да и трудно было бы ей флиртовать — она слишком знаменита, всегда на глазах, и Москва очень маленькая...

Дело не в ревности: год за годом в душе постепенно копился груз мелких обид, упреков, недомолвок... Например, когда мы только поженились, ко мне приехал отец, поселился в моей однокомнатной квартире и десять дней ждал, когда невестка сможет с ним познакомиться. Но у Татьяны времени не нашлось — то болела голова, то была очень занята, потом еще что-то. Так и не свиделись; провожая отца домой, я испытывал жуткую неловкость, и эта заноза во мне осталась. Тем обиднее, что ее родителями мне приходилось заниматься постоянно: перевозил их из Питера в Москву, здесь тоже не оставлял без внимания. Это Татьяна принимала как должное: родители старенькие, им нужно помогать...

Скажем, я очень хотел от нее ребенка. Но Доронина — Актриса с большой буквы, служению ремеслу подчинена вся ее жизнь, а это, естественно, имеет и свою драматическую сторону. Она всякий раз избавлялась от возможности родить, поскольку беременность и роды не совмещались с ее творческими планами. Знаю, что теперь она очень жалеет об этом.

Все это копилось, копилось... И вдруг однажды мы оба поняли: все, надо разбегаться... Прожив в браке пять лет, мы официально расторгли свои отношения — по взаимному согласию и, как говорится, без имущественных претензий друг к другу. А после продолжали временами жить вместе — не смогли сразу до конца разорвать множество "ниточек", которые нас связывали.

- Долго продолжались такие отношения?

- Они длились еще четыре года и закончились как бы сами собой. Мы уехали с театром на гастроли в Кишинев, там в очередной раз поссорились, после чего Таня вернулась в Москву, а я укатил на съемки в Черновцы. Поскольку расстались мы на болезненной ноте и наши отношения уже ни к чему не обязывали, я даже не звонил ей в Москву. В это время умер отец Татьяны, о чем я узнал лишь спустя два месяца, а рядом с ней в трудную минуту оказался человек, который помог ей справиться с горем. И вскоре он стал ее мужем. Крупный чиновник, Роберт Дмитриевич не был моим другом, мы просто приятельствовали одно время, и получилось так, что именно я его с Таней и познакомил.

- Как-то признавшись в печати, что ее "законными мужьями были талантливые, красивые и лучшие мужчины на свете", Доронина всех расставила по своим местам: Басилашвили — самый интеллигентный, Радзинский — до сих пор близкий и родной, Химичев — самый нежный, внимательный и "хозяйственный".

- Мы с Дорониной никогда не говорили о прошлой жизни. Правда, Радзинский часто звонил ей и Татьяна звонила ему — всегда интересовалась здоровьем его матери, творческими планами, и я считаю такие отношения вполне нормальными. Тот факт, что с Радзинским она сохранила товарищеские отношения, а со мною — нет, могу только себе записать в минус. После 82-го года, окончательно расставшись, мы ни разу нигде не встречались, даже по телефону не разговаривали. Наверное, в этом я виноват — не общаюсь со своими бывшими женами. А с Дорониной... Может быть, если бы я писал пьесы, наши деловые отношения могли бы продолжаться.

- Вы хотите сказать, что Доронина — человек меркантильный?

- Несмотря на совместно прожитые годы, на то, что мы множество раз играли на сцене вместе, Татьяне даже в голову не пришла мысль предложить мне поработать в ее театре. Я говорю не о приглашении в труппу "горьковского" МХАТа — мне и у себя в театре хватало ролей. Но в разовой постановке с Татьяной хотелось бы сыграть. Я, во всяком случае, окажись на ее месте, такое предложение Дорониной сделал бы.

Несмотря ни на что, я ни о чем не жалею и считаю время, прожитоес ней, замечательным — судьба на целое десятилетие подарила мне общение с неординарным человеком, умной и талантливой женщиной. Мы действительно были очень разными людьми: ее любимый цвет — белый, мой — черный, она — холодная и рассудочная, я — взрывной и горячий. Выходя за меня замуж, она явно шла "от противного": после Радзинского — рафинированного и жеманного, выбрала меня — грубоватого и резкого. Так же после десятилетия наших отношений ее выбор остановился на Роберте Дмитриевиче — обстоятельном и надежном человеке. Только и он со временем "спекся". С началом перестройки решил заняться бизнесом, и, зная Танин характер, могу предположить, как все его идеи тихонько гасились. Похоже, он тоже чрезмерно идеализировал Доронину.

Несколько лет назад Роберт Дмитриевич пришел ко мне в гости: сидели, пили, и он вдруг говорит: "Знаешь, я с Татьяной развелся..." Вскоре он женился. Кстати, моя жена стала крестной матерью его новорожденного сына...

Я благодарен судьбе за то, что она послала мне такую женщину. Галина дала мне то, чего у меня прежде не было. Да и фильм "Юрий Долгорукий" без нее просто бы не состоялся...

Георгий Шишкин, журнал "КАРАВАН ИСТОРИЙ"