Чапай над гнездом кукушки

"В Москве некоторые сейчас считают, что Пелевин — это уже вчерашний день, но для драматургии его произведения — область творческого эксперимента", — так еще два года назад заявил киноактер Евгений Сидихин, решивший сделать, что называется, финт ушами. Он едва ли не самостоятельно замахнулся на инсценировку изначально "нетеатрального" романа "Чапаев и Пустота" одного из самых известных российских постмодернистов Виктора Пелевина.

Предварительно Сидихин создал для этого некий "Театр Пелевина". Позвал себе в помощники режиссера Павла Урсула, далеко не безвестных российских киноактеров Сергея Никоненко и Гошу Куценко на роли Чапаева и Котовского соответственно, а себе оставил главную роль — Петра Пустоты. Плюс Сидихин выдал мощную даже по московским меркам рекламную "раскрутку" будущей антрепризе "Чапаев и Пустота".

Однако в итоге более чем двухчасовой спектакль, обещавший стать "главным театральным событием 2000 года", обернулся очередным пшиком. Московские зрители незамедлительно окрестили его "рядовым", предательским по отношению к литературному первоисточнику и непонятным для потенциального зрителя такой постановки. А известный театральный критик Роман Должанский и вовсе оценил спектакль как "образцово-банальную антрепризу".

Действие "Чапаева и Пустоты" Пелевина разворачивается в трех временных измерениях: в 1919 году, когда в дивизии Чапаева служит комиссаром поэт Петр Пустота, в наши дни в образцовой психиатрической больнице N 17 и в неком виртуальном пространстве, где с главным героем встречаются Шварценеггер или Просто Мария. Но наряду с "начинкой" из советских мифов и мелких литературных приколов все подчинено здесь некой игре, в которую Пелевин виртуозно включает своего читателя. И именно постоянной недосказанностью писатель запросто удерживает его внимание до сюжетной и смысловой развязки.

Однако в спектакле этого всего благополучно не происходит. Авторы постановки раскрыли все пелевинские карты сразу, решив обойтись без лишнего подтекста. И оформили сцену так, как и изображают обычно в театре дурдом: персонажи — в белых больничных пижамах, вместо задника — сетка, посреди сцены — железная кровать, превращающаяся в броневик. Читай: спектакль про Чапая над гнездом кукушки. Из-за этой простоты и откровенной понятности теряется и весь смак искусственности пелевинских диалогов, превращающихся здесь в плоские шутки и как будто вырванные из контекста соцартовские анекдоты. В итоге современная публика хихикает лишь над эпизодами нынешних реалий: например, когда герой Гоши Куценко Котовский нюхает кокаин через дуло своего пистолета.

Кстати, на какого зрителя рассчитана постановка — вопрос открытый. Если для так называемой чисто театральной публики, то вряд ли для нее фигура писателя Пелевина — такая уж культовая, а авторско-режиссерский дебют киноактера — столь привлекателен. Если постановка подразумевала молодых клубно-концертных посетителей, слышавших где-то, что писатель Пелевин — модный, то премьерный показ в Москве дал вполне внятный ответ: такие зрители в лучшем случае уснут на первом же действии. Да и пелевинский текст едва ли соберутся когда прочесть.

Собственно, сегодня столицу, пресыщенную разного рода и уровня культурными событиями, не вполне удавшийся театральный опыт, похоже, волнует меньше всего. Равно как и ответы на вопросы, была ли это личная инициатива самого литературного мистификатора, пытавшегося через такое вторжение в театральное пространство возродить былую свою славу? Или — только сильное актерское желание сделать себе имя на другом модном имени?

Антреприза "Чапаев и Пустота" стала первой, не слишком убедительной, поэтому, видимо, на сегодняшний день и единственной постановкой "Театра Пелевина". И ему теперь ничего не остается делать, как показывать свой спектакль в российской провинции. Авось здесь зрители не столь критичны. Да и принцип "долгожданности" наверняка должен сработать. По крайне мере в Челябинске, куда спектакль за эти два года собирались привезти уже не единожды, но всякий раз гастроли отменяли:

Инга МЕЛЬНИКОВА, "Челябинский рабочий"