Академик Борис Патон: Эверест в науке. Часть 4 - Новости Академии наук

"Чаепития в Академии" — постоянная рубрика Pravda. Ru. Писатель Владимир Степанович Губарев беседует с выдающимися учеными. Сегодняшним гостем проекта "Чаепития в Академии" можно назвать и великого русского ученого академика АН СССР и РАН, президента Академии наук Украины Бориса Евгеньевича Патона. Документальная повесть о нем к 100-летию со дня рождения. Часть 4.

Читайте предыдущие части:

Академик Борис Патон: Эверест в науке

Академик Борис Патон: Эверест в науке. Часть 2

Академик Борис Патон: Эверест в науке. Часть 3

Читайте также: Чаепития в Академии: Истина прекрасна и в лохмотьях!

"Надежда не умирает никогда!"

Одиночки в горы не ходят, потому что подняться на вершину, далекую и заветную, невозможно. Идти надо с товарищами, лучше — друзьями, которые в любой момент не только подстрахуют тебя, но и помогут сделать очередной шаг.

Альпинизм сродни настоящей науке, поэтому многие великие ученые уходили в горы, чтобы получать истинное наслаждение от покоренных вершин.

Институт электросварки имени Е. О. Патона давно уже стал научным "Эверестом". Вместе с Борисом Евгеньевичем Патоном подъем на эту вершину совершали его ближайшие соратники и коллеги. Один из них — академик НАН Украины Леонид Михайлович Лобанов. Патон называет его "своей правой рукой". Разве это не высшая оценка труда коллеги?!

Наш разговор с заместителем директора ИЭС им. Патона Л. М. Лобановым начался издалека. Я спросил его:

— Как вы попали сюда?

— Я закончил Киевский инженерно-строительный институт в 1962 году. Перед распределением к нам пришел заведующий лабораторией Института электросварки. Лаборатория занималась тонкостенными пространственными сборными конструкциями. Уже в то время речь шла о космических конструкциях. Чуть позже сформировалось новое направление, которое сегодня называется "трансформируемые пространственные конструкции".

— Неужели тогда задумывались о большом строительстве в космосе?

— Конечно. Полет в космос Юрия Гагарина способствовал тому, что рождались принципиально новые идеи. Одна из них: создавать объемные конструкции. По типу "китайского фонарика" сложить ее в пакет, а затем под действием небольшого давления превратить в жесткую конструкцию. И увеличить объем — в 50 раз!

— То было время Большой мечты?

— Да, мы разрабатывали конструкции для поселения на Луне. Это было идея Сергея Павловича Королева об экспедиции на Луну и ее освоения. Для этого создавалась мощная ракета Н-1, ну а мы пытались делать конструкции для лунных домиков и разных сооружений.

— Наука — это романтика?

— Безусловно. Но то была реальная романтика! Еще будучи студентом я побывал в институте, познакомился с его лабораториями.

— А почему выбор пал на вас?

— Я хорошо учился. Тогда внимательно следили за такими студентами и приглашали их в НИИ еще на студенческой скамье. Это был вдумчивый и дальновидный расчет. У меня была интересная тема для дипломного проекта: тонкостенная оболочка ангаров для самолетов. Это был необычный и сложный дипломный проект. И так случилось, что я попал в Институт электросварки через год. Кстати, несколько моих сокурсников тоже оказались здесь. Ныне они доктора наук, руководят отделами. Я оказался в лаборатории Бориса Сергеевича Касаткина. Он сразу поставил передо мной конкретную задачу: возникают в сварных конструкциях очень большая проблема деформации сварных соединений. Термический цикл всегда приводит к их появлению. Есть такое понятие "сварочные напряжения", сказал Касаткин, "но никто их не щупал, не видел". Мол, деформации можно увидеть и померить, а как определять напряжения? Я был молод, идей было много… В частности, я знал о поляризационно-оптическом методе исследования напряжений на прозрачных моделях. Это была достаточно известная вещь в теории упругости…

— В таком случае, не будем говорить о ней подробно, а сразу перейдем к финалу!?

— Я предложил использовать этот метод для выявления сварочных напряжений. Борис Евгеньевич, как человек увлекающийся, сразу же сказал: "Давайте! Это будет тема вашей кандидатской диссертации!" Но оказалось, что термо-оптические материалы при нагреве не свариваются, а горят. И у меня ничего не получилось. В литературе я обнаружил, что японцы предложили совершенно новый материал — поликарбонат. Он хорошо сваривается. Нам удалось заказать в Германии сто килограммов этого материала. В Ленинградском морском порту я получил громадный мешок с поликарбонатом и с немалыми приключениями привез его в Киев. Это были гранулы, и надо было получить из них пластины, разные детали. Пришлось создавать технологию для этого.

Как видите, прежде чем заниматься наукой, нужно было поработать руками. В общем, начали мы сваривать элементы из поликарбоната. И сразу же многое, ранее неизвестное, мы увидели собственными глазами! Казалось бы, успехи налицо… В 1964 году мы в Институте принимали большую делегацию из Москвы. Ее возглавлял сам президент АН СССР М. В. Келдыш. Была демонстрация и новых разработок. Показывал свою и я. Мальчишка рассказывал президенту Академии о своих экспериментах. Он прекрасно понимал меня, потому что был математиком и механиком. "Очень интересно, — заметил он. — Теперь вы можете не только наблюдать сварочные напряжения, но и регулировать их". Минут десять он уделил мне…

— Толчок для новых работ?

— Бесспорно. Я с вдохновением и новой энергией продолжал свои исследования. Теперь надо было "перенести" их с полимера на металл, научиться не только "видеть" напряжения, но и использовать это на практике.

— Это уже докторская диссертация?!

— Нет, кандидатская! Требования в то время были очень высокие. Я почувствовал, что мне не хватает математического аппарата для построения теории подобия сварочных напряжений. Я поступил на третий курс вечернего отделения механико-математического факультета Киевского университета. Работал и учился.

— И так у вас делали многие?!

— Я не был исключением… И еще одна традиция у нас была в Институте: любые теоретические исследования необходимо воплощать в практические разработки. Я уже был связан с деформациями и напряжениями и применял свои знания в аэрокосмическом комплексе. Тонкостенные конструкции при сварке сильно деформируются, это сказывается на качестве. Естественно, нужно было регулировать и устранять подобные дефекты. Я увлекся этой областью. В феврале 1967 года был первый съезд по прочности в СССР. Он проходил в МГУ. Там был мой доклад. Одновременно я должен был выступать с этими материалами на заседании Отделения Академии наук.

— Не будучи кандидатом?

— Удивительно? Но это так! В Академии всегда была демократия, и она, в частности, выражалась в том, что там тогда не очень смотрели на звания — важно, чтобы проблема была актуальной… Это, безусловно, было весьма необычно. Сначала я выступил в МГУ, а затем в Академии. Вдруг во время обсуждения поднимается один именитый профессор и говорит, что докладчик вводит всех в заблуждение! И он начинает приводить разные доводы, главный из которых тот, что он сам занимался этой проблемой и ничего путного не получил… Его поддерживает профессор из Ленинграда, потом еще один ученый из Москвы. Конфуз полный! Мне не поверили, я не сумел доказать свою правоту… Пришел в гостиницу "Украину", заснуть не могу. Профессор Касаткин пытался меня успокоить. Но разве это возможно после такого позора?! Прошло некоторое время. Меня приглашает академик Писаренко провести семинар в Институте прочности. Я делал там доклад, подробно рассказал о своих работах. Он меня поддержал: предложил защитить диссертацию в его Институте. Что я и сделал…

— И все неприятности забылись?

— Вскоре я понял, насколько положительную роль сыграл мой "конфуз" на съезде и в Академии. В такой ситуации человека запоминают, и о моей работе стало известно в нашей среде. Я сразу вошел в круг "прочнистов", потому что очень крупные ученые встречались со мной, интересовались новым методом исследований. Потом прошли конференция только по этому методу, и с теми профессорами, что критиковали, мы стали друзьями.

Только факты

В самый канун войны Евгению Оскаровичу Патону удалось обеспечить автосварочным оборудованием двадцать заводов страны. Ему уже было 70 лет, но он работал с энтузиазмом — дело его жизни начало воплощаться в практику.

Ему присуждается Сталинская премия первой степени. Однако ученый возражает: он работал с коллективом, а не один. Он составляет список сотрудников и направляет его В. М. Молотову, мол, нужно ошибку исправить! А ответ получает письмо, где сказано: "Товарищ Сталин не ошибается!"

Е.О. Патон переводит на сберкнижки своих сотрудников всю сумму, положенную ему за премию…

— Ваши работы нужны прежде всего в космосе?

— Сначала при создании корпусов ракет — сварка фланцев, баков. Были разработаны специальные методы, которые позволяли полностью компенсировать деформации при сварке.

— Производство "сосисек" на "Южмаше"? Так Никита Сергеевич Хрущев называл межконтинентальные ракеты…

— Это стало возможным благодаря новым методам сварки, которые создавались для этого производства Борисом Евгеньевичем Патоном. Он лично занимался "Южмашем", и все самое новое появлялось там мгновенно. Но мы активно сотрудничали и с "Энергией", и с Красноярским заводом, и с КБ Макеева… Потом мы вышли на исследование напряжений уже на основе голографии. Это уже был металл, а не прозрачные модели…

— Вы работали с выдающимися конструкторами — Королевым, Янгелем, Макеевым, Челомеем, Решетневым… С кем было труднее всего?

— Это было интересное, необычное время. И увлекательное. А главные космические конструктора с большим уважением относились и к институту, и, конечно же, к Борису Евгеньевичу. Нам всегда создавался "принцип наибольшего благоприятствования". Условия для работы были всегда хорошие…

— Может быть, потому, что вы никогда не подводили?

— По крайней мере, старались работать именно так! Я много работал с фирмой Макеева. Там мы отрабатывали методы устранения деформаций. Технологи, сварщики прекрасно к нам относились. На таких предприятиях всегда бережно относятся ко всему новому, стараются использовать самое передовое, самое современное, а потому эта область многие годы шла впереди. В рамках Министерства общего машиностроения был НИИ технологии машиностроения. Институт небольшой, но очень прогрессивный. Мы всегда были там желанными. На фирме Королева тоже… И подобная атмосфера, конечно же, стимулировала работу. Помощь оказывали нам всегда, потому что все видели, что мы старались делать свое дело как можно лучше.

— Это и определило общий успех?

— Конечно. Мы ведь сразу вышли на сварное ракетостроение. Американцы опасались использовать такие конструкции, боялись их разрушения. Они сильно отставали в этой области. И даже авария "Челленджера", насколько мне известно, произошла из-за того, что в ускорителях они использовали так называемые "замковые соединения", так как не умели сваривать сложные кольцевые конструкции. По нашим понятиям, американцы работали "в прошлом веке", такие старые системы соединений мы не использовали.

— Они не знали о ваших работах?

— Знали, но повторить их не могли…

— Мы рисковали или нет?

— Главную роль, как мне кажется, сыграл авторитет Бориса Евгеньевича Патона. Ему главные конструктора доверились.

— "Авторитет" — это всего лишь слово… Хочу спросить напрямую: была хоть одна авария по вашей вине? Я имею в виду сварку?

— Ни разу!

— Очевидно, это и означает слово "авторитет".

— Согласен. Уровень сварки алюминия и титана в то время у нас был не ниже, чем в Америке. Мы занимались всем комплексом исследований, которые были необходимы для аэрокосмических конструкций, а потому качество сварных соединений было высоким. Это во многом определяло возможности ракетной индустрии.

— Вы имеете в виду, что массовое производство боевых и космических ракет стало возможным благодаря сварке?

— Безусловно. В отличие от авиации в этой области сразу было четко определено: без сварки производство ракет невозможно, и это во многом определило успех.

— А авиация?

— Для нас, сварщиков, это своеобразная вершина в технике, и мы уже близки к тому, чтобы ее покорить.

— Почему в самолетостроении так много сложностей?

— Конструкции иные… Алюминиевые сплавы очень чувствительны даже к микроскопическим дефектам, особенно при циклических нагрузках. Ракета один раз "выстрелила" и все, а у самолета условия работы совсем иные. Да и дюраль плохо сваривается, и в то же время хорошо выдерживает циклические нагрузки. А он используется в авиации широко. Потому создатели самолетов не принимают сварку в несущих конструкциях, в элементах шасси, в двигателях, в фюзеляжах. Возник и своеобразный психологический барьер, который нам приходится преодолевать. Нам все-таки удалось это сделать, и убежден, что эпоха сварки в авиации наступит в ближайшие годы.

— А под водой?

— Борис Евгеньевич Патон любит повторять, что сварка сегодня работает в трех средах — на земле, в космосе и под водой. Создание подводного флота, строительство всевозможных сооружений в океане невозможно без сварных работ. И они освоены достаточно хорошо, хотя есть еще проблемы, которые нам предстоит решать. В последнее время Борис Евгеньевич Патон особое внимание уделяет сварке живых тканей. Это удивительная, поистине пионерская работа в науке. Результаты исследований удивляют всех, кто знакомится с ними. Убежден, у этого направления блестящее будущее. И эту вершину удалось взять и преодолеть!

— Поистине — Эверест в науке!

— Это определение относится прежде всего к академику Патону. За время перестройки, а потом и горе-независимости удалось сохранить Академию наук, ее научную базу — то есть институты и научные центры. Убежден, в истории страны, мировой науки этот гражданский подвиг его найдет свое отражение, забыт он не будет. Сохранение Института электросварки и всего комплекса, который с ним связан, — это особая его заслуга. Ведь страшную атаку выдержал он! Появлялись всевозможные проекты и прожекты, смысл которых состоял в том, что в условиях рыночной экономики все надо приватизировать, ликвидировать опытно-производственную базу, "расчленить" лаборатории и сделать их самостоятельными.

Академик Патон не только выступил резко против, но и не позволил этого сделать! Его авторитет, уважение к нему не только на Украине, но и во всем мире, глубокое знание проблем, жизненный опыт, — все это помогло выдержать атаку "реформаторов". Многие здания Академии и нашего Института находятся в центре города, и, естественно, желающих заполучить их было много. Однако благодаря академику Патону удалось законодательно утвердить, что здания Академии наук являются государственной собственностью и приватизации не подлежат. Поверьте, в наших условиях добиться такого решения было весьма нелегко…

— Аналогичная ситуация складывается и в России.

— К сожалению, во власть пришла группа людей, которые не способны ничего создавать, а научились лишь делить сделанное их предшественниками. Эти люди агрессивны, крикливы, чаще всего безнравственны, а потому им удается добиваться своего. Думаю, что примеров приводить не надо — они у всех на виду… Нам же удалось выстоять, и использовать тот огромный опыт, что накоплен в Институте за минувшие десятилетия.

— В том числе и "космический"? Я имею в виду те самые конструкции, с которых вы начинали свою работу здесь?

— Мы начинали делать небольшие конструкции, в том числе и для переходных отсеков космических кораблей. Однако работы постепенно заглохли, практического применения они не получили. Наиболее интересными стали так называемые "стержневые конструкции". Они нужны для создания "полей" солнечных батарей.

— Красиво звучит — "поле солнечных батарей"! Воображение сразу же рисует гигантские электростанции в невесомости…

— Так и планировалось. Предполагалось, что они в пакете доставлялись в космос, а затем они раскрывались на 10-15 метров. И такие эксперименты были успешно проведены. Но объемные конструкции в космосе не применялись, хотя мы их отработали весьма тщательно. Прошло некоторое время, и мы решили использовать пространственные конструкции на земле. У нас был опыт по изготовлению их диаметром до 4 метров, а потому мы предложили их использовать для хранения топлива, зерна. Проект начал развиваться успешно, и уже в некоторых областях появились такие бывшие "космические сооружения". А вскоре, думаю, о них узнают все люди — такие конструкции будут использоваться на Украинской антарктической станции. Мы привезем их туда в сложенном виде, на специальных фундаментах раскроем, и получим хранилища для топлива объемом в 40 кубических метров.

— Антарктида — это почти "земной космос"… А на реальные орбиты не тянет?

— Работы по сварке в космосе мы вели весьма активно, начиная с времен Сергея Павловича Королева и до "перестройки", когда космические исследования начали сходить на нет… Но мы работы не прекращаем. Есть лаборатория, где ведутся исследования, создаются и совершенствуются новые технологии. В частности, планировался эксперимент на "Шаттле", но он пока отложен.

— У меня создается впечатление, что Украина ушла из космоса. Остался лишь "Зенит" и воспоминания. Почему же вы продолжаете этим заниматься?

— Это любимое детище академика Патона, и он видит большую перспективу для этого направления в будущем. А, следовательно, необходимо сохранять то, что получили в прошлом, и по мере своих сил развивать внеземные технологии. Некоторое, очень небольшое финансирование мы получаем от Национального управления по космосу, есть контракты с россиянами и американцами. Все это позволяет нам и в этой области быть на высоком уровне. Пожалуй, на мировом, когда речь заходит о напылении материалов в открытом космосе, о нанесении покрытий, о разных методах сварки там. Мы делаем сегодня совершенно новое оборудование для выращивания особо чистых кристаллов в космосе. Наши исследования, а мы провели их уже достаточно много, позволяют предположить, что мы близки к успеху. Это может стать своеобразной революцией в технике. Эксперимент планируется провести на борту Международной Космической Станции. Делаем мы его совместно с россиянами. Не могу не упомянуть и о том, что мы сделали новый комплекс, который позволит провести ряд работ по сварке в открытом космосе. Опять-таки речь идет о МКС.

— Насколько мне известно, после распада СССР на Украину приехала большая группа специалистов из Америки. Они сразу же отправились на "Южмаш", куда раньше им доступ был полностью закрыт. Они были очень удивлены, так как не догадывались даже, что в СССР существуют столь уникальные технологии. И в первую очередь в области сварки… Почему же они используют вас в космосе так неохотно? Что за этим скрывается?

— Они не хотят иметь конкурента. Это мы поняли сразу, а потому и не рассчитывали на их помощь. Американцы совершенно не заинтересованы в развитии здесь новейших, современных технологий. Взять их, купить задешево и использовать у себя — это другое дело, но помогать развиваться таким научным центрам, как наш Институт, они не будут. И второе: они должны быть полностью в курсе того, что у нас происходит, а потому появились Международные научно-технические центры, через которые они могут гибко управлять всем, что у нас происходит в науке и технике.

Только факты

Из интервью Б. Е. Патона журналисту Б. Хандросу: "Помню себя маленьким мальчиком, когда отец взял меня на открытие моста. Знаменитый цепной мост через Днепр, в гражданскую войну взорванный белополяками, был восстановлен в 1925 году по оригинальному проекту отца. Так и стоит перед моими глазами красавец мост, праздничный, увитый гирляндами зелени и красными полотнищами. Колонны со знаменами и гремящими оркестрами. Сияющие глаза отца. Кто-то перерезал красную ленту. По мосту покатили первые трамваи. На одном из них рядом с вожатым стоял наш отец. Хорошо помню день вскоре после возвращения отца в освобожденный от гитлеровцев Киев… Начало августа 1944 года. Днепровские склоны. Мы вдвоем на высоком, крутом берегу. Внизу — в бурунах, в кипящих волнах — пролеты взорванного фашистами моста. Отец молчал. Но я знал, о чем он думал, что прочувствовал в эти минуты. Я отлично сознавал, чем был этот мост для профессора Патона. Мост к новой жизни.

В тот августовский полдень 44-го отец не проронил ни слова. Но, думается, уже виделся ему над седыми бурунами Днепра, над остовами пролетов первый в мире цельносварной мост. Только трех месяцев не дожил отец до открытия движения по этому вновь построенному мосту, которому решением правительства было присвоено его имя.

Я часто проезжаю по мосту Патона и всегда по дороге, хоть ненадолго, останавливаюсь. Легкий, почти невесомый, с серповидными ажурными формами пешеходный мост на бывшей Петровской аллее, построенный по проекту Е. О. Патона в начале века, и теперь радует глаз. Прихожу к мостам, как на свидание: "Здравствуй, батя!"

А мы продолжаем нашу беседу с Л. М. Лобановым. Я спрашиваю:

— Значит, специалисты России и Украины могут и должны объединять свои усилия именно в самых передовых областях науки?

— Это один из стратегических путей сотрудничества. Но следует понимать, что передовые отрасли, такие, к примеру, как аэрокосмическая, могут развиваться только при существенной государственной поддержке. И, конечно же, руководители государства должны ставить перед наукой и учеными проекты, решение которых определить будущее народа.

— Не слишком ли многое вы требуете от наших руководителей?!

— Иного не дано. Президент Украины был у нас в Институте, с интересом знакомился с работами… В частности, и с теми проектами, которые мы осуществляем совместно с Россией для Международной Космической Станции.

— А у вас не создается впечатление, что американцы разочарованы в ее работе?

— Они не получают с МКС чего-то нового, их ожидания не оправдываются. Это заметно.

— Но ведь они могут прекратить все работы на Станции?

— Я не исключаю, что такое возможно. Особенно после того, как Буш озвучил свою программу исследования Марса и полета на эту планету. Но все-таки американцы, думаю, будут выполнять свои обязательства перед Россией, связанные с эксплуатацией МКС, а, следовательно, мы сможем осуществить задуманное. Короче говоря, мы стоим буквально в одном шаге от новых сварных технологий в открытом космосе, и этот шаг нужно обязательно сделать! Надеюсь, что как минимум десять лет МКС будет летать, и за это время мы сможем сделать многое… Да и на "подходе" китайцы…

— Что вы имеете в виду?

— Их желание развивать космические исследования.

— Они были у вас?

— У нас деловые и довольно тесные отношения. В 1994 году в Институт приезжал Председатель КНР. Оказывается, в свое время он был директором электротехнического института, и хорошо знал работы Патонов, старшего и младшего. По его инициативе в Китае был создан Институт электросварочного оборудования. Председатель сказал такую фразу "Ваше имя звучит в Китае как гром!" Он пригласил академика Патона в Китай. После этого наши отношения начали развиваться активно. Вообще-то история наших отношений давняя. Еще в 57-58-м годах наши специалисты работали в Китае, и их "следы" еще встречаются…

— Что вы имеете в виду?

— Недавно я был в Харбине на крупном котельном заводе. Меня привели на участок, где до сих пор работает установка для электрошлаковой сварки металла большой толщины. Она была поставлена в Харбин Институтом Патона в 1957 году. Конечно, я с большим любопытством осмотрел эту установку. Представьте, ее состояние было вполне нормальным!

— По-моему, для китайцев это лучшее свидетельство качества вашей работы?

— Конечно. Они приезжают к нам большими делегациями — 8-10 человек. Их интересуют новые технологии, электронно-лучевая сварка, лазерная сварка. Ясно, что у них активно развивается аэрокосмическая промышленность. А потому думаю, что лет через десять у них будет своя орбитальная станция. Наверное, и у России, и у Украины неплохие перспективы для совместной работы в космосе с китайцами. Важно не упустить этот момент и идти на сотрудничество с таким же желанием, какое мы чувствуем сегодня у китайцев.

— Это позволит сохранять Институт?

— Сегодня, как и в советское время, он является крупнейшим научно-производственным комплексом в мире, который работает по сварке в специальной электрометаллургии и в области покрытий. Раньше в Институте работало две с половиной тысячи человек, сейчас на треть меньше. Но самое главное: мы практически полностью сохранили научный потенциал. У нас работает 250 кандидатов и 70 докторов наук. Ничего подобного в мире нет — ни в Америке, ни в России. Да и в ближайшее время конкуренты не появятся…

— Почему же?

— У них нет Бориса Евгеньевича Патона… Тот научный потенциал, который находится здесь, позволяет решать все проблемы, которые возникают в области сварки.

— Но ведь ситуация изменилась!?

— Ушла "оборонка", сократилось финансирование по сравнению с тем, что было у нас в Советском Союзе, но тем не менее Институт электросварки имени О. Е. Патона выстоял. Чувствуется, что самые трудные времена мы пережили, появляются запросы промышленных предприятий, есть контракты с западными странами. У нас сохранились три опытных завода, вокруг Института появились инженерные центры по новым технологическим направлениям, и они тоже нащупали свои "ниши". Сейчас оборудование делается на хорошем уровне, а потому сбыт его идет не только в странах СНГ, но и на Западе. Так что мы уже начали работать на хорошем "капиталистическом уровне".

— Борис Евгеньевич рекомендовал мне поинтересоваться у вас совсем новым направлением работ, которые приходится сейчас вести…

— Этому он уделяет особое внимание. Когда началась перестройка, потом разделение на независимые государства, то мы практически не занимались обновлением основных фондов. А это уже почти четверть века… Природу ведь не обманешь, не заставишь ее учитывать наши политические страсти, а потому мы оказались в очень тяжелом положении. В течение долгого времени материалы, из которых сделано оборудование и созданы всевозможные сооружения, "устают" — они теряют прочность, другие свои положительные качества. В общем, как и живой организм, стареют. У всего есть ресурс. К примеру, атомная энергетика. Корпуса реакторов. Это сварная конструкция.

Там кольцевые соединения. Корпус реактора работает в тяжелейших условиях: высокие температуры, давления, мощные потоки нейтронов. Металл постепенно становится хрупким, перестает сопротивляться деформациям. Ресурс корпусов реакторов — 30 лет. Украине в определенной степени повезло: у нас молодая атомная энергетика. Ресурс первого реактора заканчивается в 2011 году. Это на Ровенской АЭС. А всего в Украине 11 блоков ВВЭР-1000 и два ВВЭР-440. С 2011 года в течение десяти лет все реакторы заканчивают свой нормативный ресурс. Следовательно, Украина может потерять свою атомную энергетику. Западное сообщество "возьмет нас за горло", то есть потребует остановки всех реакторов.

— Как это случилось с Чернобылем?

— Чернобыльскую АЭС можно было эксплуатировать еще долго, однако мы вынуждены были ее остановить. Обещаний с Запада было много, но они не выполнены… В аналогичной ситуации в следующем десятилетии окажется вся атомная энергетика Украины. В чем здесь сложности? Дело в том, что все научное сопровождение наших АЭС было в России. И теперь нам надо вместе доказывать, что можно продлить ресурс корпусов. Наш Институт, учитывая опыт и квалификацию сотрудников, занялся этой проблемой. Это широкий комплекс исследований, и мы его проводим, чтобы идти в будущее не вслепую, а осмысленно.

— Это ведь предотвращение энергической катастрофы для Украины?

— Конечно. Без атомной энергетики она не может существовать… Я привел лишь один пример того промышленного кризиса, который реально надвигается на нас. Теперь о тепловых станциях. Ничего крупного за последние десятилетия построено не было. Оборудование на них уже исчерпало свой критический ресурс эксплуатации. Рано или поздно оно будет выходить из строя. Или еще один пример. В Днепропетровске есть завод металлоконструкций. Он был базовым для нас. Делал конструкции еще для "моста Патона" в Киеве. Мощнейшее предприятие, которое было рассчитано на производство 180 тысяч тонн металлоконструкций в год. Это мосты, каркасы промышленных цехов, доменные печи и так далее. В прошлом году завод выпустил примерно пять тысяч тонн…

— 180 тысяч и пять… Впечатляет!

— Причем эти пять тысяч — заказы из Турции, других стран. Так что это яркий показатель того, что происходит. Полностью умерло капитальное строительство, а значит, нет обновления основных фондов. И куда взгляд не бросишь, ситуация не лучше. Магистральные нефте- и газопроводы. Ресурс 30-35 лет. Теперь надо доказывать, что их эксплуатировать еще можно. Но для этого нужна наука, которая способна оценивать, как стареют материалы, ликвидируются дефекты и так далее. Чем дальше, тем более все эти проблемы будут обостряться.

— Апокалипсис?

— Беда еще в том, что новых хозяев интересует только прибыль, они живут так, будто завтрашнего дня не будет.

— Психология временщиков.

— К сожалению, среди олигархов мы не встречаем государственных мужей, и это лишний раз свидетельствует о тех ошибках и просчетах власти, которые были сделаны во время "перестройки" и распада Советского Союза. Борис Евгеньевич Патон как человек мудрый и человек государственный занялся этой проблемой. Он создал Совет по ресурсам при президиуме НАН Украины, возглавил его. Мы сделали анализ по всем отраслям промышленности, доложили правительству. Сейчас мы создаем целевую программу по проблеме ресурсов. Она включает в себя все аспекты — от нормирования до изучения деградации материалов…

— Речь идет о судьбе экономики Украины?

— Безусловно. Но не только нашей республики. Академик Патон пытается сохранить всю систему, связанную со сваркой. В СССР был Координационный совет по сварке при ГНТК. Это было объединение усилий науки и промышленности в рамках всего Союза. В 1992 году мы создали межгосударственный совет, в который вошли Россия, Украина, Белоруссия, другие бывшие республики СССР. Есть единственная международная программа по сварке, она была подписана премьерами правительств СНГ. Любопытный эпизод. Когда премьеру России Черномырдину представили этот документ, он спрашивает: "Это Патон?" Ему отвечают: "Да". "Тогда у меня нет сомнений!" — заключает Виктор Степанович и подписывает программу. Он не ошибся. Как и другие премьеры, которые подписали программу. Под руководством Б. Е. Патона эта программа развивается успешно. Она ориентирована как раз на исследование ресурсов основных фондов.

— Картину вы нарисовали мрачную, но не безнадежную. В науке обязательно надо быть оптимистом?

— Пару лет назад я был в Австрии. Там есть крупная фирма по сварке, оборот ее порядка 150 миллионов долларов. Встречать нас приехал президент фирмы. Сам был за рулем. Мы вручили ему традиционный подарок — горилку с перцем. Он тут же распорядился, чтобы его помощник разлили всем по стопочке и мы выпили за знакомство. Вскоре выяснилось, что президенту исполнилось 93 года. Я удивился: мыслит четко, сам за рулем, стопочку с удовольствием пропускает, да и выглядит лет на семьдесят. "Как сохранить себя таким?" — спрашиваю. Он отвечает: "Надо быть оптимистом!" И далее рассказывает историю своей жизни. В частности, сразу после войны попал он в Бровары, где отбывал трудовую повинность. Было ему тогда уже под сорок. Трудно было работать, но те времена освещены для него романтикой. Влюбился он в украинскую девушку. И она ответила ему взаимностью. "Это было самое прекрасное время в моей жизни!" — сказал президент фирмы. Нет уже в живых его любимой, но в ее честь он создал в Броварах совместную австрийско-украинскую компанию. Хотя эта фирма не приносит ему доходов, скорее она убыточна, но он хранит ее, потому что она напоминает о том времени, когда родилась надежда…

— Но чтобы быть оптимистом, наверное, надо не только уметь любить, но и заниматься сваркой?

— Возражать не буду и не могу…

Только факты

Из воспоминаний Б. Е. Патона о работе на Урале во время войны: "Наши инструкторы начинали и заканчивали смену вместе с заводскими сварщиками, то есть не покидали своего места по десять-двенадцать часов. Вокруг них в то время еще работали десятки ручных сварщиков, и от резкого ослепительного света сильно болели глаза. Это называлось "нахвататься дуги". Товарищи носили темные очки, спасались примочками из крепкой настойки чая. И все же их преследовало ощущение, что глаза засыпаны песком".

Конструкторы атомов и молекул

Истинная красота завораживает. Вне зависимости от того, лик ли это женщины, распустившийся ли цветок, лежащая у ног твоих горная долина или росчерк на небе от полета метеорита.

К той красоте, что дарит нам природа, свою добавляет человек: "Истинная конструкция, совершенная технология, необычный прибор, — все это должно быть оригинально, элегантно, неповторимо. В технике необходима красота, как и в искусстве. А разве вы считаете иначе?"

Я не могу не согласиться с Борисом Евгеньевичем. Тем более речь идет об электронно-лучевых технологиях. Помню, впервые увидел я новейшее оборудование для электронно-лучевой плавки на одном из секретных заводов Москвы. В далекие 60-е годы — это было вершиной научно-технического прогресса. Как завороженный смотрел я на расплавленную каплю металла. Она довольно быстро меняла свой цвет, и инженер пояснил мне, что в это мгновение рождается металл необыкновенной чистоты, которого на Земле не существует. Конечно, эта информация поразила меня, но все-таки наибольшее впечатление произвел сам процесс плавки.

Позже я узнал, что это оборудование было сделано в Киеве. Пояснять, что в Институте Патона необходимости не было.

И вот я прошу представиться моего нового собеседника, к которому направил меня Борис Евгеньевич Патон.

Он представился:

— Мы находимся в Международном центре электронно-лучевых технологий Института электросварки имени Е. О. Патона. Я — научный руководитель его академик НАН Украины Борис Алексеевич Мовчан.

Ученый немного помолчал, а затем неожиданно сказал:

— Название Института — это дань традиций. Я имею в виду слово "электросварка". Традиций, которые заложил основатель Института — Евгений Оскарович Патон. Сегодня Институт — это огромный комплекс, в котором представлены практически все основные направления материаловедения. И понятие "сварка" стало совсем иным…

Естественно, я сразу же спросил: "Почему?", и у нас с ученым завязался обстоятельный разговор. Но прежде чем начать его, хочу поближе познакомить с моим собеседником.

Борис Алексеевич — один из ближайших соратников академика Патона. Он пришел в знаменитый институт совсем молодым сотрудником, а ныне Мовчан — академик НАН, доктор наук, лауреат Ленинской и Государственной премии. Он руководит одним из главных направлений в Институте. О своем Учителе и коллеге — директоре — он говорит так:

"Если бы директором был не Б. Е. Патон, то на следующий день меня не было бы в институте, потому что сваркой я никогда не занимался. У него удивительная тяга к новаторству, желание охватить все полезное для науки. Я работаю в институте с1951 года. Б. Е. Патон имеет очень развитую интуицию и отлично разбирается даже в других областях, где он не специалист. Это помогает ему находить верные решения. Он всегда готов обсуждать новые идеи, даже если они, по его выражению, "запредельные" Всегда был инициатором и руководителем новых направлений. У него постоянно возникает очень много личных идей, но он всегда поддерживал всех других, выдвигающих какие-либо идеи. Он не может, и я считаю не должен, вникать в мелкие детали, но все идеи у него — свои и чужие — на четком учете. По протоколам ежедневных совещаний можно проследить развитие и реализацию каждой идеи. За день он успевает провести 10-15 совещаний, очень деловых и продуктивных.

Его "морские волны" — короткие записки о том, что надо сделать, адресованные сотрудникам института, которые он сотнями привозит из Крыма после отдыха, дополняются ежедневными подобными записками в течение года, их общее количество может достигать нескольких тысяч.

Наш институт я назвал бы институтом новых технологий. Они обеспечивают активное подключение прикладных наук к рынку. Сюда относится и технология обработки твердых тел электронным лучом, которой я занимаюсь. Для такой технологии надо иметь технические средства, чтобы сконцентрировать энергию и передать ее твердому телу. Самое выгодное для этого использовать концентрированный электронный луч. Он очень интересный источник тепла, особенно в вакууме. Возникает возможность работы даже на атомном уровне. Примером может служить тонкопленочная технология. А для обработки массивных тел можно использовать электроннолучевую пушку.

Б.Е. Патон инициировал и возглавил это направление. Появились установки для напыления лопаток газотурбинных двигателей, судовых турбин и других. А дальше — больше!

Он никогда не стремился иметь вполне заработанные им Государственные премии и иные награды. Хотя он очень много помог мне, но отказался от представления на Государственную премию в 1974 году, которую я и сотрудники Института авиационных материалов (Москва). Счастье творчества — главный стимул его жизни!"

К этим словам Б. А. Мовчана я добавил бы: "Не только Бориса Евгеньевича Патона, но и его соратников. Иначе и речи могло бы идти о тех достижениях, которыми славен Институт электросварки".

О некоторых из них и шла наша беседа с академиком Мовчаном.

Я поинтересовался у него:

— Почему же понятие "сварка" стало иным? Это утверждение требует пояснения, не так ли?

— Оно простое. Все материалы, которые применяются в промышленности и технике, надо соединять. Но для того, чтобы это делать, их нужно знать. Очень часто материалы плохо свариваются, и поэтому сварщики вынуждены вмешиваться в сам процесс их получения. И возник симбиоз ученых-сварщиков и ученых-материаловедов. Со временем уже стало трудно определить "кто из них кто". Таким образом, сварщики активно взаимодействуют как со специалистами большой металлургии, так и с учеными, которые создают новые материалы.

— Как известно, появляется множество разных материалов. Какой из них, на ваш взгляд, "самый странный"?

— Есть материалы, которые реагируют на внешнее окружение и меняют свои свойства…

— Они создаются специально?

— Конечно. И мы этим тоже занимаемся в нашем Международном центре. Официально "Международным" он является последние десять лет. Финансирование в нашей Академии ничтожное, практически его нет, а потому мы вынуждены были взять такое "кучерявое" название, чтобы привлекать заказчиков из других стран. Это был "Отдел №13" Института электросварки, который никогда не занимался сваркой, а только созданием новых материалов. Причем с одни условием: эти материалы нужно обязательно как-то соединять. Сейчас они получили весьма эффектные названия — "умные материалы", "наноматериалы".

- "Материалы будущего"?

— Можно и так называть… Самое любопытное, что мы делаем их из пара…

— Я не ослышался: "из пара"?

— Именно так! Классические технологии выглядят иначе: плавка, разливка, слитки, обработка. Есть порошковая металлургия. Сначала получают порошки, потом их спекают. Мы же делаем материалы из атомов и молекул. Кстати, этим направлением мы занимаемся с 1961 года. Для нас стартовал не только Юрий Гагарин… Тогда в моде была порошковая металлургия. Впрочем, она и сейчас весьма популярна. Но мы получили сверхтонкие пленки, и сразу же поняли, насколько это направление перспективно — ведь они обладали уникальными свойствами. Благодаря дальнозоркости Бориса Евгеньевича Патона — у него удивительное качество как бы "мысленно простреливать в будущее" — мы начали быстро развивать это новое направление. Начали получать тонкие пленки, делать покрытия. Рассказывая о нашей технологии, я провожу параллель с порошковой металлургией. Там сначала металл измельчают, а затем спекают и получают новый материал. Мы тоже сначала "раскладываем" материал на атомы, переводим его в парообразное состояние, а затем уже компонуем атомы по собственному усмотрению.

— Конструируете металл заново?

— Можно и так сказать… Материал минует стадию плавления, и это открывает новые возможности. К примеру, берем металл и керамику. Они в обычных условиях не соединяются. Но если мы их переводим в парообразное состояние, конденсируем, то получаем смесь, то есть мы добиваемся желаемого. Таким образом мы получаем металлокерамику, получаем композит, получаем все, что можно получать искусственно. Это самый характерный пример нанотехнологии. Ею, оказывается, мы начали заниматься задолго до того, как появилось само это определение.

— И стало таким модным!

— Необходимым! Мы имеем дело с элементарными "кирпичиками", из которых можем складывать любое "здание". Для живых организмов — это пока клеточные структуры, ну а у нас уже — атомы. Мы можем их укладывать слоями, смешивать, чередовать и так далее. Задача конструирования новых материалов сегодня для нас главная, и она во многом определяет жизнь нашего коллектива.

— А почему "Международный центр"?

— Украине эти работы не нужны, они не востребованы. Следовательно, финансирования нет. Мы вынуждены удовлетворять нужды зарубежных кампаний. Работаем с Америкой, с Канадой, с Китаем, с Индией. Заключаем контракты и передаем им свои новейшие технологии. Они "заказывают музыку", а мы ее исполняем…

— В этом перечислении стран не указана Россия. Почему?

— До 1990 года мы 90 процентов заказов шло из России, а остальные 10 процентов — с наших авиационных заводов. Мы работали на фирмы, которые создавали самые современные двигатели для истребителей и бомбардировщиков. Ленинская премия — это один из результатов нашего сотрудничества. Так что Российская Федерация, входящая в Советский Союз, была для нас партнером № 1. Затем авиапромышленность в России "упала", и мы стали не нужны. Сейчас потихоньку отрасль возрождается, и у нас есть два совместных проекта. Мы возвращаемся…

— В Российской академии наук прошла специальная научная сессия, посвященная нанотехнологиям. Причем речь шла об их широком применении: от геологии до биологии. Почему вы не принимали в ней участие?

— Нас не пригласили. Приблизительно пять лет назад о нанотехнологиях заговорили в США. Через три года — в Европе. И вот теперь в России. Термин этот придумали в Германии… Кстати, первыми выступили не материаловеды, а биологи. Но на самом деле этими проблемами мы занимались очень давно. Просто иначе все называлось. Но суть дела не меняется. В Америке была создана государственная программа по нанотехнологиях, на нее были выделены огромные средства. Вскоре аналогичная программа появилась в России, а затем и у нас. Конечно, средства, выделяемые нашими государствами, несоизмеримы с американскими, но научные заделы, существующие у нас, позволяют говорить о том, что мы можем быть достойно представлены на мировом рынке.

— Ясно, что Украине и России надо объединять усилия. Что нужно сделать для этого?

— Вернуться к тому, что мы делали раньше. И использовать те установки, которые мы делали здесь. В 1990 году 15 из них работали в России. Сейчас мы такие установки продаем в Америку. Лопатки газотурбинных двигателей делаются с помощью нанотехнологий, проводится их напыление. Это самое современное производство.

— Это повышение прочности?

— Не только. Прежде всего, повышение рабочих температур. И продление срока службы. Обычная лопатка при перекачке газа уже через шесть месяцев выходит из строя, а наша служит в несколько раз дольше. Иногда в десять раз! Это сегодня, пожалуй, самый выгодный бизнес.

— Почему же вам приходится "пробивать" в России столь выгодные технологии?

— Есть уже сложившиеся системы, своеобразные промышленные кланы, которые противятся новому. Это естественно. К примеру, те же лопатки покрывают тонким слоем платины. Это сразу повышает их цену. Продавцам выгодно, если их продукция уходит по высоким ценам. Зачем же снижать ее?! Мы столкнулись сейчас с этой проблемой в медицине. Украина выделяет 20 миллионов долларов на покупку инструментов за границей. Мы говорим: оставьте эти деньги в стране, а мы будем делать инструменты здесь и гораздо лучше, чем на Западе. Казалось бы, ситуация предельно ясная. Но мы покушаемся на интересы большой группы людей, куда входят и медики и чиновники, которые заинтересованы в том, чтобы эти 20 миллионов обязательно выделялись из бюджета. И их поддерживают на Западе.

— Поэтому ваши технологии берут на Западе?

— Там рассуждают проще: они берут нашу технологию, снижают цену в два раза, но нам продают по прежней цене. Вот почему они стараются забирать у нас все новое и использовать у себя, если им это выгодно. Создана система Международных научно-технических центров. Они по разному называются в странах СНГ, но суть работы у них одна. Они выделяют гранты и скупают новые технологии. И ученые стоят в очереди у порога этих Центров, потому что как-то надо кормить людей. К примеру, на Украине в таком Центре тратится в год около семи миллионов долларов. Ну а реальная отдача от новых технологий в сотни раз больше. Мы же из-за своей нищеты вынуждены идти у них на поводу. Так что нынче прагматизм доведен до идиотизма!

— И главная причина тому?

— Невостребованность научных достижений. Предприятия не нуждаются в новых технологиях и новой технике. Они не живут будущим, а стараются просто выжить.

— А вы? Вы убеждены, что находитесь на передовом крае науки?

— Да. Я знаю это.

— Вы уверены в будущем?

— Мне трудно ответить на этот вопрос. У нас небольшой коллектив — всего около шестидесяти человек. Я с большим трудом удерживаю их здесь, потому что они могут уехать. Это высококвалифицированные специалисты, они требуются везде. Пока нам удается платить их в три-четыре раза больше, чем в тех подразделениях, которые оплачивает бюджет. Мы работаем на контрактах. Подразумевается, что все сделанное нами принадлежит заказчику. Это уже его интеллектуальная собственность. К сожалению, иначе нельзя, потому что мы должны развиваться. Следовательно, нам необходимо новое оборудование и материалы. Мы продаем свой интеллектуальный потенциал — и об этом нужно говорить прямо, чтобы не возникало иллюзий.

— Уже научились продавать дорого?

— Нет. Точнее, мы знаем цену того, что создаем. Однако покупатели прекрасно знают наше положение, а потому не торопятся платить так, как положено. И безвыходность ситуации вынуждает нас отдавать все за копейки… Это общая беда ученых Украины и России. За каждый патент приходится отчаянно сражаться. Но все-таки порядка 30 процентов истинной стоимости достается нам, а остальные — зарубежным фирмам и организациям. Такова реальность.

— Получается, что вы развиваете технику и технологию на Западе, а не свою собственную?

— К сожалению, это так. Нет государственной поддержки, которая складывается из политической ее части и экономической. С точки зрения политики — все хорошо, но в реальности — нет. Я имею в виду программу по нанотехнологии, которую мы приняли вслед за Америкой, Европой и Россией.

— Россия и Украина не могут развивать весь комплекс наук?

— А это и не нужно! В Советском Союзе старались это делать, но для этого нужны большие деньги. Их нет. По крайней мере на Украине. Да и власть занимается совсем другими делами — наши депутаты это прекрасно иллюстрируют. Наука и ученые не могут у нас решать что-то самостоятельно, к ним нет такого доверия, которое было в прошлом. Во главе Национальной Академии наук Украины стоит Борис Евгеньевич Патон, но даже он со своим всемирным авторитетом не может преодолеть "депутатскую трясину". Думаю, что в ближайшие годы ситуация не изменится…

— Замкнутый круг получается: мы не станем богатыми, потому что нет новейших технологий. А их нет, потому что мы бедные… Рухнула авиакосмическая индустрия, нет электроники, в области ЭВМ мы уже отстали навсегда, хотя именно здесь была создана первая машина. И так далее и тому подобное… Ситуация в России аналогичной той, что на Украине. Что же делать?

— Франция тоже небогатая страна. Но там концентрируются на тех направлениях, где виден успех. А мы "расплываемся", стараемся успеть везде, а потому опаздываем всегда. Наука была "размазана" тонким слоем. Теперь же надо определить те "кусочки", которые мы можем сделать "вкусными". Франция отличается прагматизмом, хотя, казалось бы, это не свойственно французам. Но в науке у них именно так. На мой взгляд, их пример весьма поучителен.

Только факты

Так получилось, но в жизни Патонов, отца и сыновей, танки присутствовали всегда. Даже сегодня они напоминают о себе. В одной из лабораторий мне показали огромную вакуумную камеру. Рядом с ней находилась специальная площадка.

— Для танков, — пояснили мне

— Каких танков?! — удивился я. — По-моему, Украина давно уже их не производит…

— До распада СССР здесь мы сваривали башни средних танков. Впрочем, такую работу мы делали всегда: что-то новое появлялось в танкостроении, оно обязательно попадало к нам… Так вот, и необычные танки были тут. Мы научили варить головную часть башни — форма у нее каплевидная, очень сложная… Для танков и была сделана эта вакуумная камера. А теперь она служит нам в ином качестве: в ней мы ведем сварку того оборудования, что поставляем, в частности, Америку, а также проводим многие исследовательские работы… Таким образом, у нас прошла та самая конверсия, о которой много говорилось в начале "перестройки"… Впрочем, лукавить не следует — не будь в свое время военных заказов, у нас подобное уникальное оборудование не смогло бы появиться…

Здесь, в стенах института увидел я и необычный "белый танк". Конечно, на фотографии. Оказывается, была сделана попытка создать боевую машину из алюминия. Танк получился прочный и очень легкий. Ну а специалисты института научились сваривать и броню, и башню, и все детали этого "белого танка".

О дальнейшей судьбе этого проекта неизвестно. Не исключено, что только фотография осталась от него.

Впрочем, если потребуется, то танки смогут вернуться в эту лабораторию. На Урале во время войны старшему Патону потребовалось менее двух месяцев, чтобы наладить производство, теперь же младшему Патону нужно будет всего пару часов… Может быть, об этом не следовало мне упоминать, но знать все-таки о такой возможности следует, так как в эйфории всеобщего благоденствия и любви порох надо держать сухим — история развития нашей цивилизации уже множество раз демонстрировала, как стремительно дружба сменяется ненавистью, война обрушивает мирные договоры, а брат поднимает руку на брата. И в ХХ1 веке несовершенство устройства мира столь же велико, как и во времена римских войн. Или кто-то способен на это возразить?!

— На одной из фотографий я увидел… белый танк! Очень удивился…

— После войны на Урале нам подарили модели танков, сделанные из пластмассы. Вы их имеете в виду?

— На фотографии они были настоящими…

— Значит, это были танки из алюминия! Действительно, мы их делали… Казусы в технике случались всегда. Были они и у нас.

Где таятся волшебники?

Витражи храмов можно рассматривать часами. Они никогда не бывают одинаковыми. Ранним утром солнечные лучи лишь касаются стекол, а потому витражи выглядят мрачными, холодными. По мере того, как день разгорается, изменятся и цвет рисунка — краски становятся теплыми и одновременно яркими. В полной же мере божественную красоту витражей, выполненных великим мастером, можно оценить лишь на закате дня, когда им нечего скрывать и они делятся с тобой своим великолепием и мудростью.

Нечто подобное происходит и с человеческой жизнью. Она наполняется к зрелости, а потом начинает светить окружающим, неся им тепло и красоту. А Мысли вслух помогают лучше понять тот мир, в котором мы живем.

И уже не существует вопросов, на которых нет ответов. Я получал их каждый раз, когда беседовал с Б. Е. Патоном. Почти всегда соглашался с ним, потому что Мысли вслух этого человека пропитаны мудростью.

— Может ли Запад спасти нас, как надеются некоторые?

— Всегда надо рассчитывать только на свои силы. Надо понимать, что рекомендации международных организаций, осуществляющих финансирование преобразований в некоторых странах СНГ, не предусматривают поддержку их ученых, а, наоборот, ведут к разрушению научного потенциала. Фактически наши страны приравниваются к африканским, не имеющим ни сферы науки, ни такого количества опаснейших техногенных объектов, функционирование которых безусловно требует соответствующего научного сопровождения. Наука определяет мощь страны и ее место в мировом сообществе, а потому в любом мало-мальски развитом государстве ей нужно уделять особое внимание.

— Личные качества ученого. Как вы считаете, влияет ли это на то, что он делает?

— На ряде международных конференций об этом заходила речь. И всегда подчеркивалось, что ученый должен обладать высокой нравственностью, чувствовать себя сознательным и ответственным гражданином. На мой взгляд, все перечисленное составляет, говоря языком математики, условие необходимое, но недостаточное для решения проблемы исключения применения достижений науки во вред человеку. Жизнь показывает, что ученый должен иметь хотя бы сносные материальные условия своего и своей семьи существования. Это позволит ему выполнять свою святую обязанность по предотвращению техногенных, экологических и социальных катастроф, минимизации их последствий. Только в этом случае можно реально надеяться, если не исключить, то хотя бы значительно уменьшить вероятность применения талантов научных работников в научно-технической сфере стран со специфической системой государственной власти, а также в так называемой "подпольной" науке, обслуживающей интересы криминального мира, который, как известно, не знает границ.

— И такие опасности нарастают?

— К сожалению, тенденция такова, что катастрофы техногенного и экологического характера оставляют все меньше и меньше времени персоналу, обслуживающему объекты, терпящие бедствие, для принятия самых неотложных и необходимых решений. Очевидно, что последствия таких катастроф могут иметь глобальный характер, и они не будут разбирать, где страны "золотого миллиарда", а где те, которым готовится участь быть сырьевым придатком или прибежищем для грязных производств.

— Наука добивается выдающихся успехов. Но есть в ней направления, которые не меняются столетия? Или такое невозможно?

— Старомодное, но емкое наименование "железный век" и сегодня не менее актуально, чем было оно пять тысяч лет назад, когда человек только-только научился добывать и обрабатывать металлы и заменять ими камень. Разумеется, в те далекие времена, да и много веков спустя сплавы изготовлялись лишь с помощью эмпирических, вслепую найденных приемов, передававшихся от отца к сыну. Письменные памятники зачастую поразительно точно описывают какую-то операцию обработки, но при этом дают самые фантастические, подчас зверские рецепты: "Нагревать кинжал, пока он не засветится, как восходящее в пустыне солнце, затем охладить его до цвета царского пурпура, погружая в тело мускулистого раба… Сила раба, переходя в кинжал, и придаст металлу твердость". Страшновато, не так ли? Со второй половины Х1Х века начались революционные процессы, которые в корне изменили понятие "эпоха железа". Для этого нужны были открытия атомной физики и важнейших химических законов, кристаллографии и других наук — словом, всего того, что является основой современного научно-технического прогресса.

— А если немного пофантазировать?

— Металлургия, получение материалов и сплавов — это прежде всего энергия. А нельзя ли без нее обойтись? Нельзя ли заставить элементарную химическую реакцию восстановления окислов металлов протекать при нормальной температуре, без подогрева ее до 1500 градусов Цельсия и более? Оказывается, такая возможность существует. Есть в природе бактерии, которым необходим кислород, а есть и такие, что великолепно без него обходятся. Когда-нибудь найдутся в богатом разнообразии микроорганизмов и такие, что смогут в условиях обычной комнатной температуры "пожирать" кислород, прочно связанный с металлом.

Тогда удастся "заставить" их восстанавливать железо и металлы из окислов, то есть непосредственно получать металл из руды. Сегодня наука, а может и сама природа, не знает, к великому сожалению, таких бактерий. Но впечатляющие достижения генной инженерии позволяют надеяться, что идея, в частности, бактериальной сварки, не так уж невероятна, как кажется с первого взгляда. Не исключено, что таинственные железомарганцевые конкреции, извлекаемые из океанских глубин, тоже одна из разновидностей продукта бактериальной или биологической металлургии.

— Значит, идет соединение "живой" и "мертвой" природы?

— Они никогда не разделялись! Думаю, что придет время, когда биометаллургия откроет перед человеком огромные перспективы, а значит, и различные стали и сплавы исключительной чистоты и высочайшего качества можно будет получать без ущерба для здоровья человека и окружающей среды. В руках людей окажутся по своим свойствам вещества, о которых сегодня мы судим лишь на основе испытаний миниатюрных образцов, созданных в лабораториях сверхчистых исходных компонентов. Это пока похоже на волшебство, но наука так быстро движется вперед, что многие атрибуты волшебных сказок уже стали неотъемлемой принадлежностью нашей жизни.

— Да, вы романтик, Борис Евгеньевич!?

— Одно из античных сказаний гласит, что когда Пандора приоткрыла свой ящик с дарами, то из него вылетели все беды, болезни и злосчастия, которые поселились среди людей. Я оптимист и верю, что сплав мудрости человечества и беспредельных возможностей науки и ученых позволит решить самые серьезные проблемы, стоящие перед нашей цивилизацией, и тем самым, образно говоря, вернуть в ящик Пандоры непрошеных на Землю пришельцев.

Окончание…

На фото: Борис Патон. Источник фото: changeua. com

Читайте все материалы из серии "Чаепития в Академии"