Академик Борис Патон: Эверест в науке. Часть 3

"Чаепития в Академии" — постоянная рубрика Pravda. Ru. Писатель Владимир Степанович Губарев беседует с выдающимися учеными. Сегодняшним гостем проекта "Чаепития в Академии" можно назвать и великого русского ученого академика АН СССР и РАН, президента Академии наук Украины Бориса Евгеньевича Патона. Документальная повесть о нем к 100-летию со дня рождения. Часть 3.

Академик Борис Патон: Эверест в науке. Часть 3. 394460.jpeg

Читайте предыдущие части:

Академик Борис Патон: Эверест в науке

Академик Борис Патон: Эверест в науке. Часть 2

Читайте также: Чаепития в Академии: Истина прекрасна и в лохмотьях!

"Операции без крови и боли"

Один знакомый хирург, которого я пытался разговорить о тонкостях тех операций, которые он делает по вторникам и четвергам, процитировал мне слова А. П. Чехова: "Человек любит поговорить о своих болезнях, а между тем это самое неинтересное в его жизни". Я объяснил, что не только любознательность движет мной, но и необходимость, мол, речь идет об операциях, в которых нет крови и боли. И услышал в ответ, что на такое способен только Бог.

Больше я расспрашивать не стал, потому что понял: все, что я услышал и увидел в Киеве и для него станет откровением…

Мы смотрели одну операцию за другой. Оператор снимал каждое движение хирурга, работу всей аппаратуры. Так рождались фильмы, рассказывающие об операциях, в которых применялась аппаратура и инструменты, созданные в Институте электросварки имени Е. О. Патона. Безусловно, зрелище это не для слабонервных.

Короткая справка. В медицине высокочастотная электрохирургия давно уже получила широкое распространение. Она применяется для рассечения тканей, остановки кровотечения или его предупреждения.

Специалисты Института электросварки им. Е. О. Патона удалось найти методы, как соединять, а не разрезать, эти ткани! Более того, речь идет и о восстановлении дефектных органов. Как именно это происходит, мы наблюдаем на экране монитора. За ходом операций я слежу вместе с директором Международной ассоциации "Сварка" Ольгой Николаевной Ивановой. Он поясняет, что в Ассоциацию входят не только государства СНГ, но и США, Германия, Болгария и некоторые другие. В общем, все страны, которые заинтересованы в эффективном использовании сварки и которые ведут исследования в этой области, входят в состав Ассоциации.

— В рамках нашей организации осуществляется ряд проектов, — говорит Ольга Николаевна. — Однако с 1996 года мы начали заниматься абсолютно новым делом — сваркой в медицине. "Сварка живых мягких тканей" — это новый проект. Ничего подобного в мире не существует.

Как всегда в институте, идея заняться принципиально новым направлением в науке пришла Борису Евгеньевичу Патону. Он катался на водных лыжах — этот вид спорта академик очень любит. Случилось несчастье, и ученый оказался в больнице. Очень сложный перелом, нога заживала долго. Врачи категорически запретили академику заниматься теми видами спорта, которые требуют больших нагрузок на ногу. О водных лыжах пришлось забыть.

В больнице Борис Евгеньевич ближе познакомился с работой хирургов, с теми операциями, которые они проводят. Позже он скажет своим сотрудникам: "Сварочные технологии победно шагают на земле, в подводном мире и космосе. Почему же их нельзя использовать в медицине?!"

Вскоре О. Н. Иванова получила записку от Патона, одну из тех самых "морских волн", которые директор регулярно направляет своим сотрудникам. В ней Борис Евгеньевич высказывал свои идеи о сварке тканей.

— Мы занимаемся только мягкими тканями, — говорит Ольга Николаевна. — Не костями, а тканями, — повторяет она, и поясняет затем, — Человек — это как космос, он бесконечен. В нем огромное количество разных тканей, которые изменяются от молодости к старости. И каждая из них требует особого подхода. Нужно проникнуть на клеточный уровень…

— Но как можно внутри клеток сваривать?! Это ведь высокие температуры?!

— Так и свариваем… Принцип технологии одинаков как для металла, так и для ткани. То есть материал расплавляется, смешивается, застывает. Образуется однородное соединение. В этом главная суть происходящего при сварке. Что же происходит в живой ткани? В клетке и межклеточном пространстве находится белок. Необходимо, чтобы он соединился, не сгорел… На столе горит свеча. Вы проводите над ней ладонью. Ощущаете тепло, но ожога нет… Следовательно, если процесс рассчитать так, чтобы при сварке живого в определенное место подать четко определенную энергию, то мы может добиться успеха. Более того, количество этой энергии необходимо регулировать для каждой ткани. Желудок, кишка, вены, сосуды, артерии и так далее, — к этим живым тканям нужен свой подход. Есть некоторые из них, которые оперировать очень трудно — они рыхлые. К примеру, печень или легкие. И тогда нужен совсем иной подход, другая система управления… Этими примерами хочу показать, насколько многообразен и сложен мир живой ткани, с которым приходится нам работать.

— А может быть, сшивать легче?

— Есть органы, где делать это необычайно трудно. Та же печень. Она рыхлая, очень легко рвется. Да и в печени множество сосудов, а потому выделяется кровь обильно. При нашей же операции создаются условия, при которых сосудики тромбируются. И как ни фантастично это звучит, но операция на печени "бескровная"…

И тут же на экране я увидел "картинку", доказывающую верность услышанного. Ткани печени огненный скальпель соединяет уверенно и быстро.

Реальная операция, реальный больной?

— Конечно, — подтверждает Ольга Николаевна. — Медицина требует безупречности и бесконечной надежности. По крайней мере, именно так мы стараемся работать во всем, что касается живого организма. А путь к таким операциям был необычайно труден и долог.

Инженеры и медики, а среди них были не только хирурги, но и морфологи и гистологи, объединились. Они должны были понять, что происходит на клеточном уровне с тканями, как идет их восстановление после воздействия электросваркой. Им следовало точно определить, каким образом можно сохранить живую клетку, не убить ее.

Первый этап исследований проводился на животных. В экспериментальном отделе Института хирургии шли бесконечные операции на крысах и кроликах, собаках и свиньях. В общей сложности прошло более тысячи экспериментов. Ученым нужно было знать, как идет регенерация, восстановление тканей. Опыты начинались сразу же после операции, а затем шли через сутки, неделю, месяц, 60, 90 и 180 суток. Так набиралась статистика, без которой переходить к следующему этапу исследований было просто невозможно.

Эксперименты на животных убедили всех — и инженеров, и медиков, а также и чиновников от здравоохранения, в том, что принципиально такое хирургическое вмешательство в живую ткань не только возможно, но и эффективно.

Деньги нашлись в США. Ученые Украины выехали в Америку и там продемонстрировали те операции на животных, которые они сделали в Киеве.

Американцы были потрясены: ничего подобного они не только не делали, но и даже не видели! Хирурги в США даже не предполагали, что с помощью сварки можно осуществлять такие операции!

Поездка в США дала нужные средства для продолжения работ…

Теперь уже исследования можно было переносить и на человека.

Началось все издалека.

В больницах, как известно, занимаются тем, что удаляют у человека "лишнее". Оказывается, таких органов у каждого из нас немало — они постепенно выходят из строя. Хирурги добросовестно удаляют их, чтобы продлить нашу жизнь.

В операционных появились инженеры. Удаленная часть желудка и кусочек кишки, желчный пузырь и опухоль, часть крупного сосуда и печень, — все становилось предметом исследований.

— Профессор М. П. Захараш, — вспоминает Ольга Николаевна, — сделал первую операцию на удаленной части желудка. Он разрезал его, а потом соединил с помощью сварки… Постепенно мы перешли на "живые" органы. То есть ждали, когда у хирургов появятся "отходы", чтобы экспериментировать на них сразу же. Мы не ждали, когда ткань погибнет, умрет. Конечно, звучит немного цинично, но так было… Надо мной посмеивались, мол, как коршун ждет в операционной, что ей достанется…Этот этап исследований был очень важным: он дал уверенность в успехе операции на человеке.

Взаимопонимание с хирургами было полным. Медики почувствовали, что можно работать с живой тканью. Ученый совет Минздрава Украины дал "добро" на клинические испытания.

В пяти крупных медицинских институтах и больницах уже проведены различные операции с помощью аппаратуры, созданной в Институте электросварки имени Е. О. Патона. Более полутора тысяч пациентов добрым словом вспоминают не только врачей, но и инженеров, создавших уникальную технологию лечения тяжких заболеваний. Ни в одном случае не было послеоперационных осложнений или кровотечения.

Их официального заключения:

"Установлено принципиальное отличие воздействия на живую ткань процесса сварки по сравнению с широко применяемым процессом коагуляции. Последний вызывает ожог и омертвление ткани в месте воздействия нагрева, в то же время как при использовании сварочной технологии достигается значительно меньшее травмирование тканей и отсутствие ожогов, что подтверждено морфологическими исследованиями, а также отсутствием в процессе сварки выделения дыма и неприятного запаха. Исключается поражение ткани в месте сварки, что способствует более быстрому и легкому заживлению ткани прооперированного органа, восстановлению его морфологической структуры и функций.

…Новая хирургическая технология может найти широкое применение как в случае операций посттравматических при наличии здоровой, но травмированной ткани, так и при хронических заболеваниях, когда необходима пластика или реконструирование органов после удаления пораженных участков ткани.

Накопленный опыт показывает, что применение сварочной технологии обеспечивает получение внешне привлекательного шва, тонкого, ровного, изящного, не деформирующего орган, не уменьшающего просвет полых органов.

Достигается полная герметизация соединения в месте сварного шва и обеспечивается асептичность. Использование сварочной технологии обеспечивает упрощение техники выполнения хирургической операции…

Результаты клинического применения способа сварки свидетельствуют о возможности уменьшения послеоперационных болей, простоте и безопасности применения разработанного оборудования, значительном сокращении времени операции (в некоторых случаях до 60 минут), после которой выздоровление наступает быстрее и легче…"

Сначала мы смотрели операцию на мочевом пузыре…

— Это удаление камня, — поясняет О. Н. Иванова. — Случается, что мочевой пузырь прорывается. Наш инструмент позволяет мгновенно, одномоментно ликвидировать дырочку, и желчь не выплескивается… Очень важно, что в шве более 70 процентов живой ткани, что позволяет быстро образовываться "живому" соединению. С нитками это гораздо сложнее, потому что там кровь… У нас же ее нет. Есть наши операции, в которых полностью исключаются нитки и скобки…

Затем на экране — операция на легком…

— Уже на первом этапе видно, что крови нет, — говорит Иванова. — Это идет разрез… Видите, во время всей операции крови мало… И вот теперь сварка — конечная стадия. Итак, наша аппаратура работает от начала и до конца операции…

Мы следим за действиями хирургов при операциях на тонкой кишке, потом на печени, при удалении геморроидальных узлов, резекции желудка, разных опухолей.

— Некоторые операции хирурги отказываются делать "по-старому", — говорит Ольга Николаевна. — К примеру, в Военном госпитале, с которым мы сотрудничаем несколько лет, гинекологические операции, очень болезненные и трудные в недалеком прошлом, теперь делаются только с помощью наших инструментов. Я сама была свидетелем, как после такой операции больной вдруг спрашивает: "А когда же будет больно? Мне говорили, что такую боль невозможно выдержать… И я почти год готовился к этому страшному испытанию…" Он даже поначалу сомневался, что операцию уже позади… И таких примеров множество. Наше оборудование позволяет тромбировать сосуды, резать ткани, проводить операции без крови и осуществлять соединения тканей. Я хочу только сразу предупредить, что идет освоение новой аппаратуры. К сожалению, мы еще можем далеко не все. К примеру, тот же кровеносный сосуд. В молодости его состояние одно, в зрелом возрасте — совсем иное, он уже известкуется. А потому для каждого состояния тканей нужно подбирать свои условия хирургической сварки. У нас работы впереди очень много. Приблизительно раз в месяц Борис Евгеньевич Патон собирает у себя хирургов и обсуждает с ними, что сделано, какие проблемы следует решать. Теперь уже очевидно, что в медицине появился принципиально новый метод лечения. Сомнений никаких нет. Вероятно, именно поэтому Борис Евгеньевич и решил, что пришло время, когда об этом должна узнать общественность…

Из бесед с Б. Е. Патоном:

Во второй половине дня ученый работает в Президиуме НАН. Так повелось много лет: утром Бориса Евгеньевича легче всего застать в стенах родного института, а после обеда — в здании Президиума. Только экстраординарные события нарушают этот четко заведенный порядок. К примеру, приезда Президента России В. В. Путина. Ждали его с утра, но рейс задержался из-за непогоды, и Президент прилетел только к вечеру.

Завершились "Дни России на Украине". Некоторые из тех, кто вносит реальный вклад в укрепление нашей дружбы и сотрудничества, были отмечены наградами. Естественно, академику Б. Е. Патону первому был вручен российский орден.

В свою очередь Борис Евгеньевич преподнес Президенту России Памятный знак Международной Ассоциации Академий наук (МААН), которой исполнилось десять лет. Академик Патон был инициатором создания МААН, он же является ее Президентом.

Казалось бы, столь бурные события должны были выбить академика из колеи. Он проводил почетных гостей, а затем приехал в Президиум НАН. Коль уж встречи назначены, то они должны пройти — и только в редких случаях этот порядок нарушается.

Вечером, как и договаривались, мы вновь встретились с Борисом Евгеньевичем.

Я не сдерживал свои эмоции, сказал, что ничего подобного не видел. Более того, не догадывался, что подобное возможно, особенно при оперативном вмешательстве, когда больной теряет много крови и испытывает сильные послеоперационные боли.

Борис Евгеньевич доволен. Проект "Сварка живых мягких тканей" нынче его любимое детище.

- Финансировали проект американцы, они надеются вернуть свои деньги? — спросил я.

— Об этом говорить рано. Получены патенты Украины, США и Австралии. Однако применять в Америке новый метод еще нельзя — там длительная процедура разрешений. Мы пока в пути… Конкуренты же начинают действовать. Понятно, что в клиниках Америки довольно устойчивая, сложившаяся многими годами ситуация. И вот появляется новый метод. Естественно, затрагиваются интересы очень многих людей и фирм. Это большие деньги. Прежде чем, мы начнем их там зарабатывать, предстоит преодолеть невероятные трудности. Наши партнеры в США и мы еще не знаем, чем там все кончится: предстоит новую технологию там узаконить.

— Вы не боитесь борьбы?

— Это наше постоянное состояние…

— Недавно в России проходило совместное Общее собрание РАН и Академии медицинских наук. Тема актуальнейшая: "Наука — здоровью человека". Почему ваши работы не были представлены там?

— К сожалению, в России не интересовались этой проблемой. Во время Общего собрания я предложил, чтобы наш Михаил Петрович Захараш выступил на одном из "круглых столов". Решили, что это случится в Онкологическом центре, где подобные операции особенно эффективны. Но доклад не состоялся, так как после обеда "круглый стол" уже не работал. Н. А. Платэ обещал, что профессор Захараш обязательно выступит в двух хирургических центрах, где подробно расскажет о тех операциях, которые делаются в Киеве. К сожалению, пока приглашения из Москвы не пришло…

— Нужно какое-нибудь соглашение?

— Да ничего не нужно! Нужно только работать…

— Наверное, цена вашего метода слишком велика?

— Неужели вы думаете, что мы будем продавать в Россию лицензию на здоровье человека?! Мы готовы работать вместе, точно также, как это было в прошлом… Нет, никаких денег не нужно! У нас будет создан учебно-методический центр, его возглавит профессор Захараш. В этом центре будут проходить подготовку специалисты. Приглашаем медиков из России. Вот и все.

— Почему все новое, нужное людям так тяжело пробивается?!

— Необходимо пробивать человеческое безразличие. К сожалению, оно в обществе властвует. Из-за этого случаются многие беды.

— И, наконец, еще один вопрос: вы не опасаетесь, что идею по сварке живых тканей используют ваши конкуренты в Европе или Юго-Восточной Азии?

— Наше "ноу-хау" в системе управления, то есть для каждой операции создается специальная программа, определяются все параметры процессов. Это очень сложная и тонкая работа, основанная на фундаментальных исследованиях. Да и расчеты выполняются на компьютерах, подчас они занимают очень много времени. В процессе операции изменяются условия между электродами, и аппаратура должна реагировать мгновенно. Иногда мне кажется, что не только ткань, с которой мы имеем дело, живая, но и наше оборудование тоже. Настолько чутко оно реагирует на происходящее. Образно говоря, это второй хирург у операционного стола.

— А почему такая технология не появилась на Западе? Мне кажется, они могли бы сделать подобное, не так ли?

— Во-первых, надо правильно поставить задачу, а это сделать не так просто, как может показаться непосвященному. И, во-вторых, у нас накоплен огромный опыт по сварочным технологиям. В частности, по источникам питания. Они были созданы для нового проекта очень быстро. А случилось это потому, что уже много десятилетий мы вели фундаментальные исследования в этой области.

— У нас есть реальная возможность стать лидерами в медицине, где мы всегда отставали…

— Мы готовы это сделать вместе с россиянами! Я предлагаю объединить усилия и в борьбе за здоровье человека. Согласны шагать вместе? Тем более, что перспективы этого направления поистине безграничны!

— За переделы того, что уже сделано?

— Конечно. Нужно, к примеру, работать по кровеносным сосудам.

— Почему вы пришли к сварке живых тканей?

— Почувствовал необходимость развития именного этого направления. Хотя, конечно, мы занимаемся и всеми остальными…

— По судьбе Патонов можно, по-моему, проследить, как развивается наука и техника. В тридцатые годы потребовалась сварка — шла индустриализации, и ваш отец создал ее принципы. Во время войны — танки, броня. После войны — ракетостроение, флот. Потом — лучевая, лазерная и другие виды сварки. А теперь вы повернулись к человеку?

— Правильно. Биологическая сварка намного сложнее, чем, к примеру, электронно-лучевая сварка в каких-нибудь экзотических условиях. Выйти на человека и работать на его органах — это чрезвычайно сложно и ответственно…

— Честно говоря, поначалу я сомневался в такой возможности. И не верил в эффективность такой сварки. Пока не увидел ее собственными глазами…

— Важно было преодолеть страх. Мы тоже все боялись. И шли вперед очень осторожно, пока не убедились, что барьер страха позади и мы на верном пути.

— А если бы вы не сломали ногу?! Ничего бы не было?!

— В какой-то мере та беда стимулировала эту работу. Но все равно мы этим обязательно бы занимались…

— На рубеже веков многие ученые, в том числе атомщики и ракетчики, обратились к медицине. Они создали уникальные приборы, оригинальное оборудование. Это логика развития науки: от военных проектов к медицинским, тем, которые спасают человека, а не губят его?

— Это, скорее, логика выживания. К примеру, академик Юрий Павлович Семенов. Это фирма Королева. Денег ему на власть на космос не дает, а у него много современных технологий, есть и прекрасные специалисты. Вот он и осваивает производство искусственных суставов, очень легких и прочных. Это дает ему возможность выживать… Так поступают очень многие. Точнее — вынуждены так поступать.

— Вы много лет работали в Академии наук СССР. А потому знаете все "подводные течения". Верно, что в АН создавались весьма большие заделы, которые тогда реализовывать не удавалось. Но этот запас нынче поистине спасает нашу науку? Это верная точка зрения?

— Она близка к действительности. Но не следует забывать, что в основе развития нашей науки лежала военная техника. Без науки нельзя заниматься "оборонкой". Все остальное можно было купить, а военную технику никто не продавал. Самую современную, конечно. И в условиях противостояния двух систем наука, связанная с обороной, занимала особое место.

— Почему вы считаете, что система Академий наук, в том виде, которые существуют в России и на Украине, рациональны?

— В начале 90-х годов на Академию наук была предпринята мощная атака, мол, Академия — символ тоталитаризма, наследие советской власти. Я доказывал и доказываю сейчас, что не нужно с порога отвергать то хорошее, что было в прошлом. В наших конкретных условиях не было никаких национальных лабораторий, крупных университетов, где на Западе и в Америке развивается наука. У нас же еще в период Сталина появились исследовательские институты в рамках Академии наук, и они стремительно развивались. Угробить нашу Академию только ради того, чтобы копировать Запад, — это было бы преступлением! Уничтожить легко, здания институтов (а в Москве их много на Ленинском проспекте) приватизировать, и на этом можно было поставить на науке жирный крест.

— Но на Украине атака на Академию и ее Президента шла иначе?

— Нашлись доброхоты, которые пытались вернуть в нашу действительность те течения, которые шли при создании Академии в начале прошлого века. Тогда Вернадский был за развитие естественно-научных направлений в Академии. Конечно, речь шла и о гуманитарных исследованиях, но все-таки они были на втором плане. Ну а другие настаивали, чтобы Академия целиком была гуманитарной. Была принята позиция Вернадского, и он стал Президентом. После распада СССР наши местные деятели вспомнили об этой дискуссии. Тем более, что на пьедестал был поднят Грушевский, ему поставили памятник, а именно он вел споры с Вернадским. И уже в наше время попытались доказать, что Грушевский был прав, и Академия должна быть гуманитарной. Но всем было понятно: если бы такая точка зрения победила в начале ХХ века, то никакой Академии на Украине не было бы… Впрочем, все это будировалось националистами, мол, и Академия должна быть символом независимости Украины.

— Я не очень принимаю это слово. Я — полубелорусс, полурусский. За "независимость" Белоруссии или России я должен выступать?!

— Я тоже этого не понимаю.

— А в паспорте что у вас значится?

— Русский.

— И ваши "борцы за независимость" с этим смирились?

— А что им остается?! Брат же был "украинцем". Паспортистка так ему записала, ну а он и не возражал — в то время это не имело никакого значения. С этой записью он и умер. Мне же записали "русский", вот и получилось при одном отце и одной матери один брат — русский, а второй — украинец.

— И за это вас в начале 90-х годов критиковали?

— Эти "шароварщики" изгалялись надо мной как могли! И особенно упрекали за то, что мы используем русский язык. Пришлось выступать на сессии Верховного Совета. Я сказал, что наука интернациональна. И как же на меня обрушились, мол, как я могу так говорить — ведь наука национальна! Да, я им отвечаю: есть языкознание, литература, и это национальная наука. А потом спрашиваю их об естественных науках и прошу показать мне русскую и украинскую таблицу умножения. В общем, в то время атаковали меня отчаянно…

— Но вы ведь очень крепкий человек, вас же согнуть невозможно?!

— Они об этом не знали… Меня многие спрашивают об одном. Я с 53-го года работаю директором Института электросварки, а с 62-го года Президентом Академии. Так вот, спрашивают: как же это так, что при всех советских вождях я оставался на своих должностях? А ответ простой: я работал. Вместе, конечно, со своим коллективом. И вожди понимали, что я вреда им не приношу, а польза большая. Если же меня куда-то выгнать, то дело развалится.

— Наука — это все-таки мощь государства?

— Нет науки, нет государства… Об этом руководители любят говорить, но очень мало делают для укрепления и развития науки.

— В последние годы ситуация с наукой на Украине изменяется?

— Она улучшилась. Если раньше у нас стояла задача выживания, то теперь надо работать. Да, это каторжный, очень тяжелый труд, но его нужно делать, чтобы наука развивалась. Это качественный переход к иной жизни. Я говорю не только о науке Украины, но и России. Однако пока речь идет только о зарплате ученых. Она очень низкая, не достойная их. Сейчас, как будто, денег прибавляют. Но в науке зарплата далеко не на первом месте! Естественные и технические науки, я даже не говорю об фундаментальных исследованиях, требуют больших вложений на оборудование, на приборы, на обновление лабораторий. У американцев каждые пять лет оборудование полностью обновляется, а у нас этого не происходит в течение многих десятилетий. Есть у нас статья "Прочие расходы". Подразумевается, что там средства на материалы, на информацию, на научные приборы. Денег по этой статье мы не получали. Теперь именно в этой области разворачивается борьба с властью: мы доказываем, что эту статью следует "наполнить" средствами, чтобы наука развивалась.

— Но есть области, где мы отстали и уже не догоним Запад?

— Это так. Однако я считаю, что Украинская Академия и другие республиканские Академии не должны развивать все направления в науке. Это им не под силу. У них нет ни умов, ни талантов, ни денег. Если мы признаем, что наука интернациональна, то давайте работать вместе, сообща.

— Что выпадает в этом случае на Украину? Кроме сварки, конечно…

— У нас неплохо обстояло дело с кибернетикой. Однако во время перестройки электронику угробили, и она к нам не вернулась. Электронное машиностроение сильно сдало свои позиции. Но осталось еще программирование, и на Западе гоняются за программистами. И это мы еще способны поддерживать и развивать. Следовательно, не следует упускать и такую возможность. Кроме сварки у нас развивалось материаловедение. Есть ряд институтов, которые этим занимались. Конечно, все было связано с "оборонкой". Надо переключаться на мирную тематику, но тут много сложностей… Два президента Академии работали по 16 лет. Это академики Палладин и Богомолец. Оба были биологами, однако эта область науки не развивалась. Пожалуй, за исключением нейрофизиологии. Она на достаточно высоком, иногда на мировой уровне. И ученые советы Института имени Богомольца иногда проводятся в Америке, потому что там физиологов работает больше, чем здесь. Они уезжают туда не навсегда, а на время, потому что там они получают в свое распоряжение современные приборы и оборудование, а также материалы. К сожалению, у нас этого нет. Иногда нам за границей презентуют приборы, но мы ввезти их не можем, так как на таможне от нас требуют заплатить пошлину. Где же взять деньги? Аналогичных нелепых ситуаций вокруг науки и внутри нее множество.

— Как определить, что нужно выделить и в первую очередь финансировать именно эти исследования?

— Очень трудно. Есть базовое финансирование. Оно необходимо, чтобы институт просто существовал. Но этого мало. От такого финансирования нужно что-то "отрезать" или что-то "добавлять", иначе научное учреждение просто погибнет. А вот о финансировании программ и проектов — разговор особый. Определить приоритеты трудно, но в современных условиях необходимо. И многое в данном случае зависит от руководителя, от его умения добиваться конкретных результатов.

Только факты

— Как вы считаете: сближаемся мы или расходимся?

— К сожалению, последнее. Пропасть расширяется, как это ни прискорбно, и между учеными и научными институтами. Хотя, казалось бы, для научных работников ясно, что это ошибка…

— И между Академиями тоже?

— У нас очень хорошие отношения с Юрием Сергеевичем Осиповым. Это очень важно. Кстати, я считаю Российскую Академию наук — лучшей в мире. Ее даже сравнивать не следует с разными там клубами ученых, с ассоциациями. Так же как и Московский университет — лучший среди разных там "оксфордов" и "кембриджей".

— Вы никогда не пропускаете общих собраний РАН?

— Ни одного не пропустил! Считаю за честь в них участвовать!

— Низкий поклон вам за это…

— Забавный случай был при повторном избрании Осипова на пост президента. Нужно, чтобы кто-то выступил и порекомендовал его кандидатуру. Академик Гончар говорит мне перед открытием: выступите, пожалуйста! Я говорю, что все-таки президент Академии другой страны. Он говорит: ничего, вы нашенский… Я выступил, предложил избрать Осипова. Потом узнаю, что у Юрия Сергеевича интересуются, почему Украина вносила предложение об избрании на очередной срок президента Российской Академии наук?! Осипов сразу же нашелся: Патон — президент МААНа — Международной Ассоциации Академий Наук — ему и карты в руки.

— Может быть, этот опыт перенести и в политику?

— Я — за…

— В Москве президентом Академии наук СССР стал Мстислав Всеволодович Келдыш, а вас избрали президентом здесь. Требовалось реформировать науку в стране?

— Этого хотел Хрущев. Но избрание Келдыша — это знамение времени. Он был выдающимся математиком, его вклад в космос, в авиацию, в атомную проблему огромен. И именно такого масштаба ученый должен был возглавить Академию, которой по праву принадлежали эти выдающиеся достижения. Власти нужен был такой президент Академия. Я тоже принадлежал к "технарям", да и Хрущев хорошо относился к моему отцу — это тоже, наверное, сыграло свою роль.

— У власти к вам, и к Келдышу было полное доверие?

— Конечно.

— Помогало вам это?

— Безусловно. Во многом это определяло отношение власти к науке. И к нам прислушивались. "Сильные мира сего" иногда вынуждены были отступать…

— Не очень в это верится!

— Тем не менее. К примеру, был такой случай со мной. Речь идет о назначении президентом Академии наук СССР. Как известно, Келдыш попросил освободить его от этой должности…

— Он заболел?

— У него начались неприятности с сосудами. Его оперировал знаменитый Дейбеки. Я к нему приезжал в "Кремлевку". Келдыш был страшно доволен, что эта операция прошла. Он думал, что у него опухоль. Но ее не оказалось. Во время операции произошла казусная ситуация. Располосовали Келдыша, и Дейбеки обнаружил камни в желчном пузыре. Он говорит Чазову, мол, надо удалять. Но тому обязательно нужно это согласовать с начальством, сам принять решение он не может. Чазов побежал согласовывать. Ну а Дейбеки ждать не стал, вырезал он желчный пузырь… Минут через двадцать прибегает Чазов и сообщает, что удалять желчный пузырь можно! Дейбеки усмехнулся: он все понимал, и тут же успокоил Чазова, что он сам принял решение и давно уже сделал это…

Поставили Келдышу шунт. Все было хорошо, но недолго. Это как ржавчина. Ее удалишь в одном месте, но она обязательно появится в другом. Эта "ржавчина" появилась у Келдыша в сосудах головного мозга, и тут уже никто ничего сделать не мог… Он начал плохо себя чувствовать, работать, как прежде не мог, а потому твердо решил уйти с поста президента Академии наук СССР. Перед 1 мая меня вызывает к себе Щербицкий. Ему звонил Суслов, который сказал, что есть мнение о назначении меня президентом Академии наук СССР. Мол, это просьба Генерального секретаря. Естественно, я согласиться не мог. В Киеве у меня институт, всю жизнь я здесь живу, тут Академия наук, где я уже тринадцать лет президентом…

— В Киеве привычней?

— Конечно. Может быть, масштабы иные, чем в Москве, но мне вполне было достаточно. В общем, я твердо решил отказаться, и поехал на прием к Суслову. Он мне говорит: ЦК партии, Брежнев и он считают, что мне нужно переезжать в Москву и заменить Келдыша, который очень болен. Я ему говорю об институте, о своей работе. Он перебивает: "Для вас мы здесь институт организуем!" Я ему объясняю, что Институт сварки работает с 1934 года и заменить его невозможно… Он упрямый, настаивает на своем. И тут я вскипел: "Михаил Андреевич, на такой пост палкой не загоняют!" Он удивился дерзости, мне показалось, что такого сопротивления он не ожидал. В общем, отпустил он меня…

И я сразу же поехал к Келдышу. Он мне сказал, что он как раз и предложил две кандидатуры — меня и Александрова. Но Анатолию Петровичу тогда уже было за семьдесят, я его моложе на 15 лет. Я говорю Мстиславу Всеволодовичу: "Не надо придуриваться, вы прекрасный президент. Подлечитесь немного, приезжайте к нам отдохнуть…" И тут он мне говорит: "Борис Евгеньевич, я не могу поехать в Киев!" Я в ответ: "Почему?" И вдруг слышу от него: "У меня и рубашки нету, и брюк…" И тут я понял, что у него в голове начались необратимые явления — память начала пропадать. И еще его взгляд меня удивил: он смотрел куда-то внутрь себя, мимо, и опустошенно… Этот взгляд я запомнил на всю жизнь…

— Так назначение и не состоялось?

— Больше меня не вызывали. А "Дед" — Анатолий Петрович Александров — свое согласие дал. Он был хорошим, достойным президентом Академии. Очень прогрессивный человек, многое сделал для страны.

— Чернобыль его потряс…

— Эта трагедия, и в это же время умирает его жена. Сразу все несчастия обрушились на него. И оправиться от этих бед он уже не смог… Мстислав Всеволодович Келдыш и Анатолий Петрович Александров — два выдающихся президента Академии наук СССР, с которыми я работал и дружил.

Продолжение следует…

Читайте продожение:

Академик Борис Патон: "Эверест" в науке. Часть 4

Академик Борис Патон: "Эверест" в науке. Часть 5

На фото: Борис Патон. Источник фото: пресс-служба НАН

Читайте все материалы из серии "Чаепития в Академии"