Томский политехнический университет: Приглашение на юбилей

Старейший технический вуз в зауральской части России — Томский политехнический университет — празднует свое 120-летие. Юбилей ТПУ — событие для нашей страны незаурядное. И тому множество причин. О некоторых из них обязательно хочется вспомнить и рассказать. Что характерно для славы высшего учебного заведения? Конечно же, его ученики и преподаватели.

Иногда такое воспринимается как приглашение на казнь. Это в том случае, когда пытаешься найти у юбиляра что-то необычное, выдающееся, нестандартное. Ищешь и… не находишь, потому что все обычно, буднично, стандартно.

К счастью, в данном случае это не так!

Юбилей Томского Политехнического университета — это событие в нашей России незаурядное. И тому причин множество. О некоторых из них обязательно хочется вспомнить и рассказать.

У меня случилось несколько заочных встреч с Университетом. Встреч, которыми я очень дорожу, и которые, на мой взгляд, характеризуют ТПУ довольно ярко.

Что характерно для славы высшего учебного заведения? Конечно же, его ученики и преподаватели! И те выдающиеся люди, которые совсем юными вошли в его стены, а затем, покинув его, навсегда связали с ним свою судьбу, так как на вопросы: "Где вы учились и где начинали свой путь в большую жизнь?" следует лишь один ответ: " В Томске, в Политехническом…".

Говорят, что однажды Николай II обмолвился, мол, Томск нужно сделать столицей Сибири. Потом его слова переадресовали на Тобольск, Омск, чуть позже Новосибирск и Красноярск.

Это уже не суть важно, так как пожелания царя не оправдались.

Секретарь Томского обкома КПСС Егор Лигачев говорил, что он сделает Томск "научной столицей Сибири".

Так уж случилось, Новосибирск вырвался вперед, но Томск, следуя пожеланиям и делам своего знаменитого партийного деятеля, все-таки превратился в крупнейший научный центр страны и, пожалуй, в студенческую столицу Сибири, что столь же почетно и значимо. Все это произошло во многом благодаря ТПУ. В том я вновь убедился, когда встретился и поговорил с известными в стране и за рубежом людьми, которые связаны с Томским "Политехом" своей судьбой и своими достижениями.

Академик Геннадий Месяц: "Я часто возвращаюсь в молодость…"

Спрашиваю у Геннадия Андреевича о первых шагах его в науку. Он признается:

— Все началось в Томском политехническом институте. Я — сын репрессированного отца, и меня выгоняют с радиотехнического факультета — он режимный. Меня принимают на энергетический факультет. Все случившееся для меня, конечно же, трагедия. Потом факультет делится на два новых, и я оказываюсь на электроэнергетическом… На этом же факультете оказывается профессор Воробьев, ректор. Он оказал большое влияние на развитие науки в Сибири, он очень энергичный человек.

Я кончаю факультет по специальности "автоматика", но мне предлагают совершенно новое дело. В 1958 году в Томске создается Институт ядерной физики, а я как раз заканчиваю учебу. В Институт нужны новые люди, и меня берут… Я сразу же защищаю диссертацию, начинаю заведовать лабораторией. Появляются неограниченные возможности по общению, подбору людей. Становлюсь доктором наук, а в это время в Томске начинают создавать крупный научный центр. Опять совершенно новое дело. Появляется Институт сильноточной электроники.

— "Прикипело" сердце к тому времени?

— Молодость всегда светла и радужна. Каждому из нас не было и тридцати, но тем не менее уже были написаны основные книги, защищены диссертации, появились первые контакты с международными научными лабораториями. Это было время рождения новой отрасли науки. И случилось это именно в Томске. В общем, считал, что мне уже ничего не надо. Прекрасный коллектив есть, направления работ определены, студенты Политехнического рядом, я там преподаю…

Десять лет прошло, как был создан институт, — все прекрасно и великолепно. Но я стою на месте. В том смысле, что все прекрасно, великолепно, хорошо, устойчиво. Вдруг вызывают в Москву, предлагают работать на Урале, возглавить там науку. И как ни странно, но я сразу согласился! Новое дело — интересно! Но поставил условие — из Томска надо перевести в Свердловск часть сотрудников, чтобы там создать Институт электрофизики. Это и произошло, так что томичи теперь работают и в Екатеринбурге.

— В Томск не тянет?

— Бываю регулярно. Все-таки многие годы оставался научным руководителем института, читал лекции студентам, присматривался к ним, отбирал для исследовательской работы самых талантливых… Да и как не помнить о Томске?! Там я был избран в Действительные члены Академии наук, и там мне исполнилось тогда 49 лет. Я тогда говорил, что в Томске умру, здесь похоронят, может быть, мемориальную доску повесят — все-таки основатель института… Жизнь распорядилась иначе, уехал из Томска, но частичка души осталась там навсегда…

Генеральный директор Горно-химического комбината Петр Гаврилов: "Инженер — высшее призвание!"

Мне кажется, именно о нем однажды сказал классик так: "Для того чтобы превратить мертвые сокровища в живую, полезную нам силу, необходимо иметь огромное количество дисциплинированной воли, научных знаний и технически умелых рук".

Всеми этими качествами и обладает мой собеседник. О себе он рассказывает так:

— Родился в Томске-7 в 60-м году. Мои родители приехали строить этот город. Закончил Томский политехнический институт в 82-м году. Специальность: "атомные энергетические станции и установки". Там же защитил кандидатскую, а затем и докторскую диссертации. Прошел все ступени: от рядового инженера до главного инженера Сибирского химического комбината. Затем был направлен по конкурсу на Горно-химический комбинат, и с 2006 года руковожу этим предприятием.

— Петр Михайлович, вы мне нравитесь тем, что сами не можете застыть во времени и другим не даете. Вы постоянно ставите перед коллективом новые задачи, и конца края этому процессу нет. Для нашего времени подобное поведение руководителя необычно — большинство предпочитает "отсиживаться в болоте", как однажды высказался легендарный Евгений Примаков. Вы же постоянно ставите новые задачи, которые на первый взгляд кажутся неосуществимыми. Три года назад мы с вами говорили о МОКС-топливе, я видел пустые выработки в "Скале", и, честно признаюсь, был убежден, что создать новое производство невозможно. А теперь оно есть! Фантастика! А что завтра?

— Опытно-демонстрационный центр, и эта задача, пожалуй, более сложная, чем МОКС-топливо. Сложная по-своему. В МОКСе преобладает все-таки точная механика. Очень сложное оборудование, требующее очень тонкой настройки, инновационное, и поэтому в нем много ноу-хау. А у Центра свои сложности, особенные, более фундаментальные.

В МОКС-топливе радиохимия играет главную роль. Это подготовка материалов, прессование, комплектация твэлов, очень сложные специальные печи и так далее. В общем, все, что присуще радиохимии. Из-за этого американцы отказались использовать такую технологию, так как велик сброс в природную среду радиоактивных материалов, а это недопустимо с точки зрения экологии. В 77-м году они законодательно запретили использование радиохимии для переработки активных материалов.

— И тем самым остановили развитие этой отрасли?

— Уровень радиохимии тогда был довольно низок, и им казалось, что повысить его невозможно. Слишком много было жидких радиоактивных отходов, и эта проблема тормозила развитие отрасли. Французы отчасти эту проблему решили. Высокоактивные отходы у них заливаются в жидкое стекло, потом в специальные контейнеры, которые отправляются на хранение. Остаточное энерговыделение есть.

Есть "узкие" места у этой технологии, но хранение в течение несколько сот лет она обеспечивает. Среднеактивные отходы они закачивают в цемент, а низкоактивные французы сегодня сбрасывают в Ла-Манш. Лежит труба двадцатикилометровая, по ней они и отправляют отходы в океан. Там они растворяются и, на и первый взгляд, вреда природной среде не наносят. Наша технология принципиально отличается от французской и любой другой. У нас не будет вообще жидких радиоактивных отходов. Мы не сбрасываем ни йод, ни тритий, так как начинаем выделять их на стадии переработки топлива.

— Думаю, подробности излишни?

— Технология запатентована. Интерес к ней очень большой. Дело в том, что кроме французов этой проблемой занимались в Корее и Японии, но там не смогли довести технологию до промышленного применения. Не случайно, французы, познакомившись с нашей, назвали ее технологией не "третьего" поколения, а "четвертого"… По моим прикидкам, нам потребуется пять-семь лет, чтобы завершить первый этап. А потом построим еще два модуля, это уже будет полномасштабный завод, и проблема переработки обработанного ядерного топлива в России будет решена. Таким образом, топливный ядерный цикл будет завершен. Мечта атомщиков нескольких поколений будет осуществлена.

— Вопрос естественный: по праву ли то, что происходит у вас, называют "Атомным проектом №2"?

— То, что было сделано в Советском Союзе по созданию ядерного оружия, сравнивать с чем-то другим, на мой взгляд, не надо. Да, уровень интеллекта по решению задач сегодня высочайший, научно-технические решения, как говорится, "высшей пробы", да и технологии оригинальные, — все это так. Бесспорно, отработанное ядерное топливо — это "ахиллесова пята" атомной энергетики, но называть решение этой проблемы "Атомным проектом №2" можно лишь тогда, когда человечество в полной мере осознает масштабы свершенного.

А это случится, когда закончатся углеводороды, а возобновляемые источники энергии — солнечная, ветровая и иные — не смогут смягчить энергетический голод. И тогда всем станет очевидно, что на ближайшие тысячу лет альтернативы замкнутому топливному ядерному циклу нет. Однако осознание этого придет нескоро. "Атомный проект" — это был вопрос о выживании нашей страны.

— А сейчас речь идет о выживании атомной энергетики…

— Да, это так.

— Будете делать новые выработки в "Горе" под новые производства?

— "Гора", безусловно, национальное достояние, и его надо беречь и сохранять. С другой стороны, "Гора" потребляет дольно много энергии, потому что прогон воздуха, обменная вентиляция, поддержание всего комплекса в рабочем состоянии требует серьезных затрат. Чтобы их уменьшить, внутри необходимо что-то размещать. Разные идеи есть. Создание производства МОКС-топлива — первый шаг. Конечно, "Гору" надо использовать. Да, и психологическая составляющая важна — гарантия безопасности. 200 метров гранитной естественной защиты не требуют создания специальных колпаков, если разместить здесь реактор.

— У меня такое ощущение, будто, приехав на комбинат, мы прикоснулись к будущему.

— Так оно и есть! Люди привыкли к тому, что живут в будущем, а им кажется, что в прошлом. Приезжают иностранцы, говорят: "европейский город", и добавляют: "здесь, наверное, живут очень богатые люди". Первая моя реакция — издеваются! А потом пояснил, что у нас много зелени, широкие улицы, хорошие дома, что такое себе могут позволить только очень богатые люди. Очень важно посмотреть на себя со стороны, чтобы достойно ценить то, что у нас есть и как мы живем. Прекрасный город нам достался! А некоторые начинают цепляться к мелочам и не замечать главного…

— Еще хотел спросить о санкциях. Мне кажется, французы, американцы, англичане делают большую глупость, вводя их против нас?

— Я убежден в этом! То, что американцы навязывают нам, просто глупость. А еще пытаются говорить "с позиции силы" — двойная глупость. Кончится это плохо для них. Рано или поздно здравый смысл должен победить…

— У вас замечательные люди, энтузиасты, одно удовольствие с ними встречаться и общаться!

— Мне очень нравится коллектив, взаимоотношения в нем, и особо хочу отметить ветеранов. У них есть то, чего нашему поколению не хватает.

— Чего именно?

— Боевого духа, комсомольского задора, по жизни они всегда оптимисты. Причем ветераны и здесь, и на Сибирском химическом комбинате обладают этими качествами. Степан Иванович Зайцев был здесь четвертым директором. Он ушел из жизни на 96-м году. Всегда заражал своим оптимизмом. Николай Сергеевич Осипов, родной брат Юрия Сергеевича Осипова — президента РАН, академика. Прошел войну с самого начала. Я себя отношу к школе Николая Сергеевича, вся моя инженерия прошла под его опекой. Он очень трепетно относился к нам, молодым инженерам.

И даже после ухода на пенсию интересовался нашими делами. Когда я был там главным инженером, обращался к нему за советом. У него была феноменальная память, но главное — у него было страстное желание жить полезно для людей. Они прошли войну, пережили невероятные тяготы, лишения, много боевых и трудовых наград, построили уникальный комбинат, и сегодня делают все возможное, чтобы жизнь в городе стала лучше.

— Чтобы жить долго, надо быть оптимистом!

— Это верно. Но и расчет нужен, на одних эмоциях не проживешь. С природой шутить нельзя, законы физики и математики недопустимо нарушать. Я говорю об этом, так как в наше время это делается слишком часто. Ответственность не должна размываться, она не может быть виртуальной. Этому научил меня Осипов. Он никогда не повышал голос, никогда не ругался, но умел так поставить дело, что этого и требовалось. Это был великий главный инженер.

— Вы — доктор наук. Больше чувствуете себя ученым или инженером?

— Инженером. Мне было интересно решать физико-математические задачи, а потому я и защитил докторскую диссертацию. А потом уже и по техническим наукам, потому что все-таки был ближе к производству. Но в душе я остаюсь инженером. Однажды я прочил интервью, которое давал Ландау. Ему был задан вопрос: "Кто будет осуществлять ваши идеи?" Лев Давидович долго думал, а потом ответил: "Эти, как их звать-то… а, вспомнил, инженеры!" Так вот я как раз из них, "этих самых инженеров"…

— Сегодня не модно в этом признаваться!

— Но без нас, инженеров, ни один механизм вращаться не будет. Как бы ни была прекрасна теория, какой бы сильной ни была физика и математика, пока не будет нормального инженера, который сделает необходимый прибор и нужное оборудование, ничего не получится. Без инженеров — никуда!

— Наконец-то я встречаю доктора наук, который гордится, что он инженер…

— Я даже не директор, я — сначала инженер. Когда ко мне приходят с очень хорошими идеями по экономике и говорят, что будет хороший экономический эффект от того или иного новшества, я оцениваю их прежде всего с инженерной точки зрения. К примеру, говорят, что будут возить отработавшее ядерное топливо в чугунных контейнерах, так как он дешевле на 30 процентов. Это, мол, подтверждают специалисты из Германии, у которых накоплен большой опыт. С точки зрения экономиста и директора предложение прекрасное, но я сначала инженер, и я знаю, что есть холодноломкость, и при 20-ти градусах мороза чугун становится хрупким…

Я обратился в Саров. Там провели расчеты и испытания. Берут контейнер и сбрасывают с 9-тиметровой высоты. Контейнер весом сто тонн ударяется о платформу, подскакивает, еще раз ударяется… В одном месте вмятина образуется, в другом, в третьем… Разгерметизация есть? Нет… Выход активности? Нет… Значит, все нормально… Затем берется штырь и на него бросают стальной контейнер. Образуется вмятина, но контейнер цел…

Я и говорю ребятам, которые предлагали заменить стальные контейнеры на чугунные, давайте проведем испытания ваших контейнеров при морозе в 40 градусов, хотя у нас бывает и пятьдесят. Кстати, абсолютный минимум у нас был зафиксирован 53,1 градуса. Не выдерживает контейнер, дырка образуется, трещина идет по всему корпусу… И тогда я сказал, что пока я здесь, ни один чугунный контейнер на комбинат не попадет.

Как только меня не обхаживали, как только не давили по всем каналам, не уступил. К сожалению, погоня за сиюминутной выгодой ослепляет людей. Чаще всего они никогда не проходили аварийные ситуации, а потому надеяться на "авось". Такой подход у нас неприемлем.

— И часто приходится сталкиваться с подобными случаями?

— Всякое бывает. Сначала нужно быть инженером, потом директором, экономистом, ученым, психологом, депутатом. Но сначала — инженером.

— И последний вопрос: где нашли такую жену, которая разделяет ваши трудности, рядом с вами и в беде и в радости?

— Вопрос неожиданный, но отвечу. Вы же знаете, что самые крепкие браки — студенческие. Мы познакомились в институте на первом курсе. Дружили пять лет, на пятом курсе поженились. Живем счастливо уже 33 года. Она мне многие тылы закрывает. Она инженер-теплотехник, и есть возможность многие вещи проговорить, прежде чем я принимаю какое-то решение. У женщин свой взгляд на этот мир, и многое они чувствуют острее, и в этом смысле она мне опора во многих вопросах. Особенно во взаимоотношениях на депутатском поприще. Я же директор, а потому шашку наголо и вперед, в атаку…

— И о Томском политехническом…

— Это родное. Я в нем преподаю. Убежден: без выпускников нашего родного университета создавать атомную энергетику будущего просто невозможно!

Директор Чернобыльской атомной станции Игорь Грамоткин: "Мы обязательно победим!"

До трагических событий в Украине я каждый год бывал на Чернобыльской атомной станции. Понятно, что в апреле туда приезжают ликвидаторы, чтобы вспомнить те горячие дни 86-го, когда случилась авария. А потому нашу беседу с нынешним директором Чернобыльской АЭС я начал с вопроса: как вы попали сюда?

— Закончил Томский Политехнический институт, физико-технический факультет. В 1988 году был распределен на Чернобыльскую АЭС. Молодым специалистом приехал сюда. В декабре 1987- го был запущен 3-й энергоблок, и я начал работать на нем. Прошел путь от оператора, инженера по управлению реактором, начальника смены реакторного цеха и до директора атомной станции. Как и положено в атомной энергетике поработал на всех должностях, постепенно — шаг за шагом — поднимаясь по служебной лестнице.

— Вы — странный человек! Насколько я помню, в 88-м году все нормальные люди "бежали" от Чернобыльской АЭС, а не шли на нее. Что вас притягивало сюда из Сибири, где полным-полно атомных предприятий и объектов?!

— Сейчас в руководстве АЭС — мои заместители, главный инженер, руководители разных подразделений — в основном те специалисты, которые заканчивали вузы как раз в 87-м году, и тогда пришли на станцию. Это было то поколение молодежи, которое было воспитано в лучших традициях того общества. Мы ехали спасть Родину, и я не боюсь этого говорить! Ехали и понимали, что трагедия, которая случилась, та техногенная авария — крупнейшая в мире, и это большой вызов для человечества, и большой вызов для мужчин.

Я тогда, как и вся молодежь Советского Союза, стремился к подвигу, был к нему готов. Я принял этот вызов, знал, что мы обязательно справимся с той проблемой, с которой столкнулось человечество. Мои сверстники думали также. Теперь мы возглавляем коллектив атомной станции. Думаю, что довольно успешно справляемся с теми проблемами и теми вызовами, которые существовали и существуют здесь.

— Звучит несколько патетически и непривычно для нашего времени!?

— Но от этого не перестает быть правдой!

— Согласен… Значит, вызов не только был принят, но и выигран?

— Когда все будет доведено до конца, безусловно…

— А как вы узнали о том, что случилось в Чернобыле?

— Я учился в Томске. Инженер-физик была тогда модная специальность. Это сейчас молодые люди стараются стать менеджерами и банкирами, техникой не хотят заниматься. А мы увлекались атомной энергетикой, следили за ее развитием. Когда случилась авария, то на меня она произвела неизгладимое впечатление. Я не пропускал ни одного репортажа по телевидению с Чернобыльской АЭС, читал все газеты, где писалось о ней. И, конечно же, мечтал оказаться здесь. Правда, не думал, что авария останется со мной на всю жизнь…

— С 88-го года постоянно здесь?

— Уезжал на Запорожскую АЭС, но был там недолго. Тянуло сюда. Здесь те проблемы, которые решает коллектив, масштаб работ ни с чем сравнить нельзя. Каждое техническое решение, принимаемое здесь, уникально: никто в мире ничего подобного не делал.

— Например?

— Укрытие. В 1986 году был совершен подвиг. В таких радиационных полях и в такие сроки — всего шесть месяцев! — было построено "Укрытие". Понятно, что за такое время создать сооружение, отвечающее современным требованиям безопасности, было нельзя. Поэтому был разработан план повышения безопасности объекта "Укрытие", который постепенно реализовывался. Понятно, что работы проводились внутри, то есть в чрезвычайно сложных и опасных условиях. Они шли 15 лет, и за это время мы не получили ни одного нового ликвидатора!

— Как это может быть?!

— Прежде всего, совсем иная организация работ, чем в прошлом. Есть несколько методов борьбы с такого рода авариями. "Советский" — слишком хорошо известен. Через военкоматы призывали запасников…

— Их называли здесь "партизанами"…

— Верно. Никто не беспокоился ни об их состоянии здоровья, ни о защите их дыхания… Им поручали какую-то работу, они ее выполняли, и их убирали из "Зоны", когда они получали предельно допустимую дозу. Ее, кстати, всегда определяли весьма ориентировочно, так как необходимой аппаратуры не хватало. Конечно же, сейчас работа организовано абсолютно иначе.

Прежде всего, радиационная и ядерная безопасность. Каждое техническое решение проходит независимую экспертизу, выдается квалифицированное заключение, где выделяются наиболее опасные места и ситуации. Учитываются все требования по безопасности.

А затем начинается обучение людей. Идет тренировка на тренажерах. И только после этого мы начинаем работать на "Объекте". Новые принципы, иные подходы к ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы.

— Нынешняя "Чернобыльская АЭС": что скрывается за этим понятием спустя много лет после остановки последнего реактора?

— Сразу после аварии, еще в 1986-м году, разрабатывалось два принципиальных подхода. Некоторые специалисты считали, что нужно "оставить" Зону, уйти отсюда до тех пор, пока естественным образом уровень радиации не станет допустимым. Да, на это потребуется много времени, но это самый "дешевый" метод ликвидации последствий катастрофы. Тезис спорный, но вполне понятный.

Второй подход предусматривал, что работы в Зоне будут продолжены, люди отсюда не уйдут, что позволит контролировать все процессы, которые идут здесь, управлять ими. Понятно, что был выбран именно этот подход, потому что все иное продемонстрировало бы бессилие человека перед атомом.

Я глубоко убежден, что направление было выбрано правильно. Опыт 90-х годов показал, что именно это спасло мир от более значительной катастрофы, которая могла бы случиться в это время. После развала СССР отсюда радиоактивные материалы растеклись бы по планете — помните, какой хаос был в и в России, и на Украине?!

Не будь здесь "Зоны" и постоянного контроля, ситуация вышла бы из-под контроля. Об этом следует всегда помнить, когда мы обсуждаем судьбу Чернобыльской АЭС. Сегодня мы продолжаем работы по поддержанию безопасности энергоблоков. У многих людей есть заблуждение. Они считают, что после полной остановки станции, она не требует финансирования, мол, можно обойтись небольшими средствами.

Но ведь это не так! Раньше АЭС сама зарабатывала деньги, и часть их них шло на обеспечение безопасности. После остановки последнего энергоблока в 2000-м году ситуация коренным образом изменилась. Нужно было государству обеспечить необходимое финансирование. Этого сразу понять во власти не могли, и потребовалось несколько лет, чтобы изменить ситуацию.

— И прежде всего безопасность?

— Конечно. Река Припять, на берегу которой стоит АЭС, впадает в Киевское водохранилище, а ниже по Днепру — пол Украины… Надо ли доказывать, что безопасность ЧАЭС — это жизненно важная проблема для Республики?!

— "Зеленая лужайка" вместо 4-го блока и всей станции — это несбыточная мечта или нечто другое?

— Я глубоко уверен, что авария на Чернобыльской АЭС дала человечеству больше, чем представляют большинство людей.

— Что вы имеете в виду?

— Без решения "чернобыльской проблемы" (определим такое понятие шире, чем просто ликвидация последствий аварии) нельзя развивать атомную энергетику. А именно с ней человечество связывает свое будущее. Нельзя идти дальше без уверенности, что любые аварии и катастрофы, связанные с атомной энергетикой, человек сможет преодолеть. Чернобыльская — одна из самых тяжелых в истории, а потому обязательно нужно ее преодолеть.

Это и психологическая проблема. Без преодоления этого барьера, невозможно избавиться от страха перед Атомом, что не позволяет строить планы на завтрашний день. Избавить же планету от экологической катастрофы может только атомная энергетика.

Легенды создают люди своими делами и свершениями. Выпускники Томского Политехнического Университета работают сегодня во всех отраслях науки и промышленности. Многие из них определяют будущее России потому, что оно напрямую связано с научно-техническим прогрессом и новыми технологиями. Юбилей родного вуза — еще одна возможность оценить сделанное и подумать о будущем. Подумать, представить, а, следовательно, приблизить его.