Евгений Чазов: Первый кремлевский врач

"Чаепития в Академии" — постоянная рубрика Pravda. Ru. Писатель Владимир Губарев беседует с выдающимися учеными. Сегодня в гостях у Pravda. Ru известный советский и российский кардиолог, академик РАН, генеральный директор Российского кардиологического научно-производственного комплекса Евгений Чазов. Евгений Иванович лечил многих сильных мира сего.

Фото: Источник фото: Официальная страница Евгения Чазова в Facebook

Наш великий соотечественник о времени и о себе

— Вы спасли мне жизнь, и это я буду помнить всегда! — на лице академика появилась присущая только ему добрейшая улыбка.

— Ну что вы, Евгений Иванович, не жизнь, а тело от ушибов, — не более того, — возразил я. — Кстати, это один из немногих случаев, когда не врачи спасают нас, а мы их…

— В таком случае я обопрусь на вашу руку…

Так и пошли мы вместе к входу в "Большой зал РАН", где открывалось Общее собрание. Впрочем, нам еще предстояло выстоять довольно длинную очередь, так как работала служба безопасности, что свидетельствовало о предстоящем приезде к ученым премьера.

Но в том мы убедились раньше, так как машину Чазова (как и многих других) к зданию не пропустили, и ему пришлось идти пешком. Тут-то я его и догнал — приехал на метро, зная, что из-за премьера на площади Гагарина вводятся специальные меры безопасности, а потому академик ты или нет (кстати, члены Академии тут практически все!) не имеет значения — служба безопасности должна удостовериться, что ты опасности не представляешь…

На этот раз я был благодарен "лихим проверяющим": во-первых, представилась возможность поддержать академика Чазова, когда он споткнулся, и, во-вторых, еще раз поговорить с ним о судьбах науки.

— Трудные времена для нас, — посетовал он. — Никак не удается установить тесные контакты с властью…

— Но вам-то это сделать проще! — не удержался я.

— Так кажется со стороны, — не согласился Евгений Иванович. — Власть — штука особая, не всегда предсказуемая, а главное — постоянно самоутверждающаяся…

Продолжить разговор не удалось, так как "лихие ребята" потребовали документы и долго проверяли нас, пытаясь определить, не задумали ли мы какой-нибудь террористический акт.

Премьер приехал на полчаса позже, чем было предусмотрено. Речь его была краткой, он попытался успокоить ученых, мол, правительство о них позаботится. И уехал.

— Мало что меняется в этом мире, — философски заключил Евгений Иванович, когда мы вновь столкнулись с ним в перерыве. — Я пытаюсь об этом рассказать в своих воспоминаниях, работу над которыми почти уже завершил, — сказал он.

— Могу надеяться на экземпляр? — попросил сразу же я.

— Безусловно, — академик улыбнулся, — ведь я вам обязан жизнью… Кстати, выпустят книгу ваши ребята из Союза журналистов, — добавил он.

Через пару месяцев секретарь нашего Союза Вячеслав Богданов подарил мне еще пахнущий типографской краской книгу академика Е. И. Чазова "Жизнь прожить — не поле перейти".

Несколько вечеров было отдано воспоминаниям Евгения Ивановича Чазова, увлекательным, искренним, а потому весьма нестандартным. Так как мне посчастливилось знать автора, общаться с ним почти полвека, то многие страницы воспоминаний воспринимались по-особому — я видел прошлое как бы с разных сторон. И не только события, но и самого автора.

Эта книга, как и все подобные, что наполнены размышлениями о собственной жизни, не может быть наполненной лукавством — она должна быть предельно честной, и только в этом случае она обретает друзей.

Книга академика Чазова именно такая.

Учитель

Сталин доверял свое сердце Александру Мясникову, выдающему кардиологу, признанному во всем мире. Так случилось, что именно он присутствовал при установлении причины смерти вождя. А ее он объяснял так: "По всем признакам он избегал представителей официальной медицины, в первую очередь из-за своей подозрительности. Так, на его большой даче в Кунцеве не было даже аптечки с необходимыми средствами первой помощи. С каких пор у него существовала артериальная гипертензия, тоже никто не знал, и, естественно, Сталин никогда по этому поводу не лечился".

О болезни и причинах смерти И. В. Сталина профессор иногда рассказывал своим ученикам. Самым близким из них был Евгений Чазов.

Так будущий знаменитый "кремлевский врач" впервые столкнулся с высшей властью.

Но сначала о том человеке, которого он всю жизнь будет называть "Учителем". Учителем с большой буквы.

Чазов был лучшим учеником Мясникова. Если кто-то и готов оспаривать этот тезис, добавлю — и самым преданным. О своем Учителе на страницах его воспоминаний основатель современной кардиологи встречается очень часто, и это, пожалуй, еще одно свидетельство того, насколько важны научные школы в науке вообще, а в медицине, в частности.

Первую монографию Чазов написал вместе с Учителем. Чазов вспоминает:

"Во многом мысли, которые в ней высказывались, опережали свое время и звучат актуально и сегодня… Она тяжелее многих рукописей, в том числе и моих, по значимости впервые предлагаемого материала, по выводам, определяющим решение практических вопросов. Для меня она тяжелее других монографий не только потому, что она была первой, но и как воспоминание о совместной работе над книгой с А. Л. Мясниковым, заложившим во мне основные принципы научной литературы — обязательная опора на факты, четкость мысли, яркость и доступность изложения для широкой читательской аудитории".

О монографии он говорит еще строками А. Фета:

"Вот эта книжка небольшая

Томов премногих тяжелей".

Стихи и цитаты из великих книг рассыпаны по воспоминаниям академика Чазова. Как именно они появляются в тексте, любопытно проследить. Они всегда уместны, а подчас служат своеобразным толчком к воспоминаниям о том или ином эпизоде жизни врача и ученого.

Мясников ввел своего любимого ученика в "мир зарубежной медицины", познакомил с ее выдающимися представителями, что сыграло большую роль в судьбе Чазова. Подчас о таком "знакомстве" с зарубежьем Евгений Иванович пришет так:

"С улыбкой вспоминаю, как в 70-е годы в Нью-Йорке советник по вопросам медицины доктор Малышев убеждал меня не ходить даже в дневное время на Бродвей и 42-ю улицу. Не мог же я ему рассказать, как во время нашей поездки в США в 60-е годы мы с удовольствием бродили с А. Мясниковым поздно вечером по этим местам".

Не могу промолчать и не подтвердить того, что подобные "предупреждения" получали все, кто приезжал в США. Даже после полета "Союз-Аполлон", когда мы с астронавтами и космонавтами путешествовали по Америке, сотрудники госбезопасности категорически потребовали от членов делегации не посещать 42-ю улицу. А как туда не поехать, если там были самые дешевые товары, которые и были доступны советским людям!?

И уже на следующий день газеты печатали фотографии наших космонавтов и их жен, которые отчаянно торговались с местными продавцами — даже у национальных героев командировочные были мизерными. Кстати, побывала там и Екатерина Фурцева будучи министром культуры. Она рассказывала о своем посещении 42-й улицы коллегам — высшим руководителям страны, подчеркивая "что именно так представляет коммунизм". Естественно, что "обычным" советским людям бывать в "коммунизме" запрещалось.

Но вернемся к Учителю:

"А. Мясников был увлечен живописью и занимался коллекционированием картин. Это его хобби знали его друзья — известные художники, но знали и проходимцы, вернее мошенники, которые не раз обманывали его, продавая подделки великих мастеров. А. С. Глазунов рассказывал мне, как по просьбе своего знакомого критика написал копию эскиза Врубеля к картине "Демон". Однажды Мясников пригласил его, начинающего, популярного художника, чтобы продемонстрировать свою коллекцию. Среди картин Глазунов узнал свою копию "Демона" и честно признался Мясникову, что никакой это не Врубель.

Подобных скандальных находок у Мясникова, очень эмоционального и доверчивого человека, было немало. И надо же было случиться, что во время моего отсутствия один из мошенников пытался обмануть Мясникова, предлагая одну из очередных подделок. В результате — тяжелый разговор, скандал, психоэмоциональный стресс и развилась внезапная остановка сердца. К несчастью, дома никого не было, и вернувшаяся жена застала уже охладевший труп.

Так нелепо ушел из жизни один из выдающихся советских русских терапевтов, основоположник отечественной кардиологии, открывший ей путь на международную арену. От инфаркта, внезапной смерти погиб ученый, посвятивший вместе со своими учениками этой проблеме свое творчество, свою работу".

К счастью, наука подобна могучему дереву. Если корни его не подгнили, то оно разрастается. Так и со "школой Мясникова", и ее одним из лучших представителей — академиком Е. И. Чазовым: они не только бережно вырастили "древо кардиологии", посеянное Мясниковым, но и раскинули его ветви по всей стране, чтобы под кроной его люди чувствовали себя уверенней.

О пропасти между жизнью и смертью

Каждый из нас несколько раз в жизни встречается со смертью. По крайней мере, в тех случаях, когда мы хороним близких. Понятно, что привыкнуть и примириться с их уходом мы не можем, а потому каждый такой случай становится трагедией.

Почему-то считается, что врачи, которые постоянно живут рядом со смертью, постепенно привыкают к ней, мол, для них она становится обыденностью.

Академик Чазов считает это не так! И ему, который постоянно в той или иной форме присутствует на границе живого и мертвого миров, нельзя не верить. В своих воспоминаниях он часто делится теми чувствами, что властвовали над ним, когда он как врач был бессилен.

"И сегодня, когда я устаю, когда все хочется бросить и жить спокойно, размеренной академической жизнью, я вспоминаю одинокие худенькие фигурки мальчика лет четырнадцати и девочки лет двенадцати в большом зале нашего приемного покоя в Петроверигском переулке. Дети пришли узнать о здоровье матери. Я вышел и спросил: "Кто родственники больной?" — мальчик, на правах главы семейства, подобравшись, с мужским достоинством ответил: "Мы родственники". Я не знал, что сказать. Замешкавшись, спросил: "Может быть, есть взрослые?"

Мальчик посмотрел на меня и растерянно ответил: "Нет, мы одни и мама". НО я-то знал, что мамы у него уже нет. Говорят, у меня очень крепкая нервная система, но я не стесняюсь слез, которые выступают на глазах и сейчас, когда вспоминаю этих детей. Это та сторона медицины, о которой стараются умалчивать и о которой не знают ни физики, ни математики, ни инженеры — никто из представителей других наук".

Ему суждено было "провожать в иной мир" многих людей — от рядовых граждан до руководителей страны. И каждый раз это случалось по-разному! Вот почему к смерти и неизлечимой болезни у пациента привыкнуть невозможно…

И почти всегда нужно быть не только хорошим врачом…

Маршал Рокоссовский. У Константина Константинович была злокачественная опухоль. Ему не разрешали выехать в Крым на отдых, мол, опухоль будет стремительно развиваться. Молодой врач Чазов, чьим пациентом был прославленный маршал, был убежден, что при соблюдении режима поездка в Крым не нанесет вреда. Он добился разрешения на поездку своему пациенту в Крым. Рокоссовский был безмерно благодарен своему молодому лечащему врачу, так как его мечта осуществилась! А ведь в это время маршал был в опале у сильных мира сего… Но Чазова это не остановило. Рокоссовский до конца своих дней помнил о смелости своего врача. После этого случая он прожил еще десять лет…

Слова В. Шекспира стали для Чазова своеобразным эпиграфом к врачебной практике:

"Над смертью властвуй в жизни быстротечной,

И смерть умрет, а ты пребудешь вечно".

Каждый день жизни, отвоеванный для пациента у смерти, становился маленькой победой. А когда дни слагались в недели, месяцы и годы, то можно было смело говорить о большой победе.

К счастью, у Чазова было немало таких побед.

Одна из них — спасение Г. К. Жукова.

"Состояние Георгия Константиновича ухудшалось. Консилиум единодушно высказался за то, что прогноз плохой. У меня не было ни страха, ни сомнений, когда я предложил ввести созданный нами препарат "фибринолизин", который должен разрушить сформировавшийся тромб и восстановить кровопоток. Это был отчаянный риск. А что, если причина нарушения кровообращения не тромб, а, наоборот, кровотечение? Смерть наступит немедленно при введении препарата или сразу после инъекции.

В мировой практике никто не применял тромболизис для лечения этих больных. Но я верил в точность диагноза и понимал, что это единственное, что может спасти Георгия Константиновича. К удивлению всех нас, лечащих врачей, состояние стало стремительно улучшаться прямо на глазах. Сегодня этот метод рутинный и используется во многих странах. Но никто не представляет, что начало этого метода лечения нарушения мозгового кровообращения связано со спасением великого маршала Отечественной войны".

Академик Чазов принимал участие в лечении не только Жукова, но и других маршалов и военачальников — Василевского, Конева, Рокоссовского, Еременко. Огромную роль он сыграл в судьбе поэтов, писателей, народных артистов.

У Константина Симонова было тяжелое поражение легких. Чазов вспоминает:

"В те годы существовал негласный запрет на привлечение иностранных врачей в "Кремлевскую больницу". Прекрасно понимая, что вряд ли консультация иностранцев поможет К. Симонову, я все-таки обратился к Л. И. Брежневу с просьбой разрешить их приглашение. К его чести он, не задумываясь, ответил мне: "Какой может быть вопрос, если считаете, что это необходимо — приглашайте любых специалистов. Симонов заслужил, чтобы о нем позаботились". Консультация пульмонологов из Швейцарии, как мы и предполагали, не внесла ничего нового в схему лечения, разработанную советскими врачами. Но психологический эффект был достигнут, так как окружение Симонова убедилось, что для его спасения делается все возможное. Во всей этой истории удивлял Симонов, который оставался спокойным и даже внешне равнодушным, заявляя, что тон верит своим лечащим врачам".

Первое приглашение иностранцев "проложило дорогу" другим специалистам с Запада, которые могли уже реально помочь нашим знаменитым соотечественникам. Среди них был и президент Академии наук СССР Мстислав Всеволодович Келдыш.

Во многом благодаря настойчивости Е. И. Чазова и профессора А. В. Покровского удалось пригласить в Москву знаменитого американского кардиохирурга Майкла Дебейки. Чазов рассказывает:

"Поздним зимним морозным вечером мы встречали во Внуково М. Дебейки с его бригадой — операционной сестрой и ассистентами. Было около 25 градусов мороза, когда по трапу сбежал в легком осеннем пальто, без шапки, Майкл. Зная его, я попросил сотрудников купить зимнюю меховую шапку, которую с трудом уговорил надеть. Он хранил ее как память и об ответственной операции, и о его друзьях в Москве. Операция, которая продолжалась 6 часов, прошла успешно. Когда ему предложили гонорар, он вежливо и дипломатично отказался, заявив, что "Келдыш принадлежит мировой науке, он человек вселенной, и брать за его лечение деньги недостойно любого врача". И вся операционная команда — американцы и русские — снялась на память об этих волнительных днях. Эта фотография и сегодня в моем кабинете как напоминание о тех сложных ситуациях, в которые я нередко попадаю".

Майклу Дебейки еще предстоит приезжать в Москву для "страховки" во время операции на сердце Первому Президенту России Б. Н. Ельцину.

А М. В. Келдыш больше не будет обращаться к зарубежным врачам, он полностью доверится профессору Покровскому, который постарается сделать все возможное и невозможное, чтобы продлить активную жизнь великому ученому. Пройдет несколько лет и Анатолия Владимировича станут называть у нас и за рубежом "русским Дебейки", так как по мастерству и эффективности операций он не будет уступать своему американскому коллеге.

При лечении Д. Д. Шостаковича, жены М. А. Суслова, Ю. В. Андропова, К. У. Черненко и других высших руководителей страны в "Кремлевскую клинику" иностранные специалисты теперь заезжали довольно часто — у Е. И. Чазова появилось много друзей за рубежом, да и консультации оплачивались неплохо.

"Лишь Л. И. Брежнев, несмотря на уговоры его помощников, особенно А. М. Александрова, категорически отказывался от консультаций зарубежных специалистов, — пишет Чазов, — Уверен, что решающую роль играли мои возражения. В тот период "холодной войны" любая информация о здоровье лидеров страны для иностранных разведок "на вес золота". А открыть зарубежным специалистам истинную причину прогрессирующего "дряхления" лидера страны, связанную в значительной степени с зависимостью от успокаивающих, снотворных средств, значило не только облегчить прогнозирование развития событий, но и строить планы борьбы с Советским Союзом. Лишь только против немецких стоматологов-протезистов мы не имели возражений, учитывая, что они не могли вникнуть в суть болезни Л. И. Брежнева".

От Генсека до Генсека

В своих предыдущих книгах Евгений Иванович довольно подробно рассказал о том, как к нему относились Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев и другие "властители СССР". Да и сам академик в выражениях, подчас даже резких, не стеснялся — он не скрывал своих чувств и отношения к тем или иным политическим деятелям.

В новой книге Чазов более сдержан, я сказал бы даже "более мудр". Объясняется это просто: время прошло уже много с той поры, как лидеры страны ушли в Лету, и теперь уже можно спокойно оценить их роль в истории страны, а подчас и "подправить" те многочисленные определения и оценки, что "навешаны" современными историками, которые весьма успешно приспосабливаются к "веяниям" новой власти. А ей характерно (как это и бывает) быть необъективной по отношению к прошлому.

Итак, Чазов о Брежневе:

"Брежнев умел держаться в обществе, на работе, дома. За 15 лет я не помню случая, чтобы он на кого-нибудь накричал, как это бывало с грубоватым Н. Подгорным или экспансивным Д. Устиновым, выступал открыто с угрозами в чей-то адрес, как это было с Н. Хрущёвым и Б. Ельциным. Лишь один раз, после 25 съезда КПСС, находясь в состоянии абстиненции, связанной со строгими ограничениями снотворных средств, составлявших основу его токсикомании, он устроил мне скандал по телефону. Придя в себя, он чувствовал себя неловко и старался сгладить впечатление от произошедшего…

Когда я с ним встретился, это был красивый статный мужчина и, как мне говорили его приближенные, "любимец женщин". Однажды, кажется, это было на 25-летие Победы над Германией, Брежнев подарил мне фото, на котором он был снят в генеральской форме на Параде Победы, и спросил: "Ну, как, здорово я изменился с тех пор, можно узнать?" Естественно, он ожидал ответа, что и сейчас выглядит прекрасно.

Мне кажется, что с тех военных времен у него сохранилась страсть к воинским наградам, званиям… Я понимаю, что если бы он был трижды Героем Социалистического Труда, но за какие воинские заслуги ему присуждалось трижды звание Героя Советского Союза? Только потом я понял, что это — проявление его болезни, связанной со злоупотреблениями психотропными средствами, вызвавшими ранее дряхление организма и потерю критики. Война оставила большой след в его памяти, и все, что связано с воинскими почестями, было для него священно…"

Чазов рассказывает о буднях Брежнева, об отношениях с женой, о дочери, об отношениях с людьми, которых он любил и уважал. И воспоминания эти пронизаны теплотой:

"Когда я вспоминаю Брежнева, я боюсь, что последние годы его жизни могут затмить образ мыслящего, активного политического и государственного деятеля первой половины его руководства страной. Токсикомания, проявившаяся злоупотреблением снотворными средствами, вызвала быстрое "дряхление" генсека, активное развитие атеросклероза мозговых сосудов. Конечно, он не дошел до той черты, которую пересек Б. Ельцин, злоупотреблявший алкоголем, но он потерял способность аналитического мышления, критическую оценку своих возможностей, превратившись в доброго "дедушку", почивающего не на лаврах, а в своей постели.

И в памяти народной, да и в истории сохраняется образ Л. Брежнева последних лет жизни, в которые формировался так называемый "застой"… И ушел из жизни Леонид Ильич, как уходят дряхлые люди — во сне. Может быть, это последний подарок судьбы за все испытания, которые были в его непростой жизни".

Эстафету власти после Брежнева подхватил Ю. В. Андропов, которого Чазов по праву считал своим другом. Точнее: у них были дружеские отношения:

"Мне часто задавали вопросы: а каков был Андропов? Что представляла из себя эта загадочная для многих политическая фигура?

Даже я, знавший многое не только из известной всем, но и частной закулисной его жизни, не могу дать однозначного ответа. У каждого из нас, как говорил В. Гюго, три характера: тот, который нам приписывают, тот, который мы сами себе приписываем, и, наконец, тот, который есть в действительности. Ю. Андропову приписывали характер аскета, "железного" человека, который должен быть у руководителя такой организации, как КГБ. Сам он себя считал просвещенным, мягким по натуре человеком, интеллигентом, вынужденным в силу долга бороться любыми средствами с врагами существующего строя и его Родины.

В действительности, это был талантливый, одаренный человек, мягкий, благородный и добрый с друзьями и близкими, хитрый, суровый и даже жестокий с врагами. В чем-то советский "Макиавелли". После некоторых встреч с ним, на которых он "приоткрывал" свои принципы, мне вспоминались слова французского философа и математика Блеза Паскаля о кредо морали иезуитов: "Мы исправляем порочность средств чистотою цели"… В принципе Ю. Андропов был очень скрытым человеком…"

Он писал стихи. Но никогда не публиковал их. И спустя только 15 лет после его смерти некоторые из них Чазов прочел и был потрясен теми строками, которые написал Юрий Андропов за несколько дней до своей смерти, о приближении которой он знал:

"Да, все мы смертны, хоть не понутру

Мне эта жизнь, страшней которой нету.

Но в час положенный и я, как все, умру,

И память обо мне сотрет седая Лета…"

Следующим Генсеком стал К. У. Черненко. Никто не мог понять, почему именно он — ведь было хорошо известно, что Черненко безнадежно болен, и жить ему оставалось недолго. Как можно поставить во главе великой страны такого человека?

В этой истории решающую роль сыграл Д. Ф. Устинов, министр обороны, один из ключевых членов Политбюро, с которым предпочитали не спорить все другие "партийные олимпийцы", включая Генсеков.

Чазов характеризует Дмитрия Федоровича так:

"…это русский самородок, честнейший человек с широкой русской душой, преданный своему делу и Родине. Как и у многих деятелей сталинских времен, у него не было широкого круга близких друзей. Среди тех, кого я встречал у него в доме, я запомнил, может быть, две-три персоны, среди которых выделялась известный деятель балетного искусства С. Н. Головкина… Он никогда, в отличие от современных политиков, не занимался "злопыхательством" в отношении государственных деятелей прошлого — И. Сталина, Н. Хрущева, К. Ворошилова и многих других, с кем ему пришлось работать…"

Об Устинове сложено немало легенд. В одних он представлен неким "злыднем", который был жесток и беспощаден, в других — добрым и справедливым. Как и бывает, крайности не отражают реальность. Мне довелось общаться с Устиновым, каждый раз он вдумчиво и внимательно относился к просьбам, решал вопросы быстро и у убежденно, что его распоряжения его будут обязательно выполнены. Так и случалось. Устинов — пример беспредельной преданности делу, что помогло в годы войны обеспечивать армию боеприпасами, а потом вывести страну в космос и создать ракетно-ядерный щит. И в высшем руководстве страны, пожалуй, не было другого человека, который так бы заботился о своих "подопечных" — ученых, конструкторах, промышленниках.

Он был очень молод, когда был назначен министром вооружений. Машиной не пользовался, а ездил по Москве на мотоцикле. Однажды упал, сломал ногу. Вскоре оказался на совещании у Сталина. Тот вдруг обратился не к нему, а к Поскребышеву: "Александр Николаевич, у нас что, не хватает автомашин для министров? Идет война, а некоторые из них не находят ничего лучшего, как ездить на мотоциклах и ломать ноги. Выделите товарищу Устинову автомашину под расписку".

Наказания за мальчишество не последовало. Показалось даже, что поведение Устинова понравилось Сталину, мол, а кто другой из присутствующих способен так проехать по столице?! Но больше Дмитрий Федорович мотоциклом никогда не пользовался…

Устинов стоял у истоков отечественной космонавтики. Кстати, он помог отправить в длительный полет О. Ю. Атькова — одного из учеников Чазова. Да и пациентом — а у Устинова были большие проблемы с сердцем! — он был хорошим. Был оптимистом, а это всегда помогает врачам лечить успешно.

Историки "новой России" стараются не упоминать имя Устинова, тем самым принимая его роль в обеспечении обороны страны и создания мощной ракетно-космической индустрии. Им выгоднее писать о недостатках бывших руководителей СССР, об их пристрастиях к якобы "роскошной жизни" и "привилегиям". Ничего подобного об Устинове сказать нельзя — он служил своему делу всю жизнь, а потому лучше о нем помолчать. Но История чтит и помнит своих героев, и одним из них, безусловно, является Дмитрий Федорович Устинов.

Е.И. Чазов свидетельствует:

"Мне пришлось быть знакомым со многими ведущими генеральными конструкторами: М. К. Янгелем, А. И. Микояном, А. Н. Туполевым, В. Н. Челомеем и другими, и все они в один голос говорили не только о блестящем организаторском таланте Устинова, но и о его умении решать сложнейшие технические вопросы. То же самое говорили и президенты Академии наук М. В. Келдыш и А. П. Александров, которых трудно обвинить в подхалимстве. И все эти восторженные отзывы касались отнюдь не "добренького" и "податливого" руководителя. Устинов был требовательный и жесткий в решении стоящих проблем. В нем чувствовалась "закалка" старых сталинских времен, когда решающим в делах было "надо", а не ссылка на обстоятельства, кончающиеся заключением "невозможно" или "не могу".

… И все-таки Евгений Иванович Чазов так и не смог понять, почему Устинов предложил избрать Генеральным секретарем Черненко! Он ведь прекрасно знал, что тот тяжело болен, и не сможет руководить страной… Так почему же?

Чазов свидетельствует:

"В последние месяцы жизни Ю. В. Андропова, памятуя его заявление, что при необходимости я могу обсуждать проблемы его здоровья только с Д. Ф. Устиновым, я вынужден был из-за писем, которые начали поступать к руководству КГБ, открыть ему тяжесть прогноза болезни Юрия Владимировича. Пораженный услышанным о печальном исходе болезни в ближайшее время, Устинов, успокоившись, начал обсуждать возможные варианты политической ситуации, которая сложится после смерти Андропова. Во время одной из встреч он прямо сказал в присутствии руководителя КГБ (в то время В. М. Чебрикова), что Андропов видел своим преемником Горбачёва, и он целиком поддерживает это предложение.

Каково было мое удивление, когда, встретив меня на следующий день после трагического исхода болезни Андропова, Устинов смущенно сказал мне, что в сложившейся сложной обстановке, когда на место генсека претендовал А. А. Громыко, которого, как он сказал, из-за его тяжелого характера ставить на это место нельзя, он вынужден был предложить кандидатуру К. У. Черненко. Вероятнее всего, Устинова устраивала фигура мягкого, легко идущего на компромиссы, к тому же тяжелобольного человека, который вряд ли мог противостоять настойчивому, сильного и твердому Устинову. Впервые я подумал, что не такой простой Дмитрий Федорович, как я думал".

А, может быть, генсеком хотел стать сам Устинов?

Я не исключаю такого. Думаю, для страны это было бы гораздо лучше… Впрочем, История развивается по собственным законам. И лишь иногда мы можем вмешаться в ее ход, даже повернуть ее, но никогда мы не можем быть уверенными, что так будет лучше.

Взгляд министра

Евгению Ивановичу за долгую его жизнь пришлось послужить на разных должностях. Он стал не только "первым кремлевским врачом", но и занимал кресло министра здравоохранения. В правительство он пришел не по своей воле, более того, всячески отказывался от столь высокой должности, но сверху прозвучало "надо", а в таких случаях в советские времена отказываться было нельзя — не принято было такое, коль ты хочешь послужить народу.

Чазов был хорошим министром. Мне как редактору по науке "Комсомолки", а затем и "Правды" доводилось часто с ним общаться. Проблем тогда поднималось на страницах газет немало, и подчас требовалось вмешательство самого министра, чтобы их решать быстро и эффективно. Не помню ни единого случая, чтобы Чазов не помог. Причем в самых разных ситуациях, подчас даже необычных. Одна из них случилось со мной.

Надлежало мне лететь в Бразилию во главе делегации (звучит громко, а нас было всего двое!) по приглашению компартии этой далекой тогда страны. Прямых рейсов в те времена не было, а потому пришлось лететь через Англию, Кубу и Перу — в общем, почти "вокруг шарика". Вдруг в аэропорту Шереметьево мне заявили, что выпустить не могут, так как нет какой-то прививки, без которой нельзя появляться в джунглях Амазонки. Я попытался показать, что Бразилия — это не только Амазонка, и в джунглях я быть не собираюсь. Однако пограничники наши тверды, сказали, что разрешение на вылет без прививки может дать только министр здравоохранения. Каково же их было удивление, когда я созвонился с Евгением Ивановичем, и он тут же дал свое "добро". Наверное, в истории отечественного здравоохранения да и пограничной службы это был единственный подобный случай.

В Бразилии я рассказал об этом случае президенту, с которым произошла наша встреча. Он рассмеялся, а потом добавил, что надо устанавливать более тесные отношения (а в те времена они были весьма "прохладными"!) между нашими странами, чтобы в СССР не думали, что Бразилия — это страна джунглей. И после этого в Бразилии появился корреспондентский пункт "Правды". Так что считаю, что "добро" Чазова стало еще одним камешком в тот фундамент хороших отношений, что сложились между Бразилий и Россией.

Но я отвлекся. Будучи министром Евгений Иванович постарался улучшить положение со здравоохранением в стране. И прежде всего, приблизить его по уровню к "кремлевскому", как ни странно это звучит. И ему это удалось! Не во всем, конечно, но во многом — и в особенности по профилактике заболеваний, что лежит в основе здоровья нации.

Итак, Чазов приводит только факты:

"В Советском Союзе функционировало 3000 отделений профилактики, 1361 медсанчасть, профилактическими осмотрами ежегодно было охвачено 130 миллионов человек, 65 миллионов взрослых и подростков находилось на диспансерном наблюдении. Сейчас бы такие масштабы профилактики!"

В наше время чиновники рапортуют о "резком подъеме здравоохранения", о том, что "делается все возможное" для улучшения здоровья людей. Однако факты вещь упрямая, а потому ведущие медики страны свидетельствуют: да, высокотехнологичная помощь, во многом заимствованная на Западе, стала применяться чаще, уровень в ряде областей медицины помощи повысился, но в целом здравоохранение в России намного уступает тому, что было в прошлом. По мнению Чазова и его коллег " в результате ельцинских реформ разрушается стройная система профилактики: медсанчасти, диспансеры, детские оздоровительные лагеря, санатории, учреждения для физкультуры".

Иногда полезно не только познать прошлое, но и в полной мере использовать достижения того времени. Именно "достижения", но и не забывать, что случались и великие трагедии. Естественно, Чазов не мог не упомянуть о них. Многие детали, выявленные им, ранее мне были неизвестны. Пожалуй, именно Евгений Иванович стал единственным, кто попытался разобраться в так называемом "деле врачей".

Однажды в "Кремлевской больнице" он случайно встретился с Лидию Федосеевну Тимощук, которая вошла в историю медицины как главный разоблачитель "врачей-убийц". Тимощук не согласилась в свое время с выводами коллег, утверждая, что у Жданова, а затем и Щербакова, случился инфаркт. Ее "особое мнение" сохранилось в "деле Жданова и Щербакова", которое вдруг стало необычайно актуальным спустя четыре года после смерти первого и семь лет второго…

Даже поверхностное знакомство с "делом" показало Чазову, что Тимощук просто использовали для возбуждения "дела врачей". Было два варианта его появление. Во-первых, кое-кто решил сделать карьеру, использовав для этого КГБ. Именно в недрах этого ведомства шла борьба вокруг Сталина. Не было в стороне и высшее руководство страны. Это была основная версия. Маленков, Каганович и Хрущев могли иметь отношение к этой истории, так как они постарались побыстрее замять "дело врачей" сразу после смерти Сталина, а процесс над сотрудниками КГБ, имевших отношение к этой истории, прошел быстро, таинственно и без широкого обсуждения.

Е.И. Чазов, который не мог быть равнодушным к этой истории, в которой пострадали многие авторитетные врачи страны, попытался выяснить истину:

"Возглавляя впоследствии 4-е Управление и будучи в очень хороших дружеских отношениях с руководством КГБ, я попытался узнать истинную подоплеку "дела врачей" — но ничего из этого не вышло. Все уходили от разговоров на эту тему. Ю. В. Андропов сказал по поводу "дела врачей" коротко: "Это было тягчайшее преступление не только против отдельных личностей, но и против народа. Страна могла остаться без передовой медицины, и последствия "дела врачей" могли быть весьма плачевными. Для вас, медиков, это было бы все равно, что 1937 год для чекистов". Больше я никогда к этой теме не возвращался. Дай Бог, чтобы эта история никогда не повторилась и была бы предупреждением будущим лидерам страны".

Мне кажется, что в данном случае Чазов не совсем прав: в "деле врачей" следует разобраться до конца. Пока нам известны воспоминания пострадавших медиков — академиков, врачей, хирургов, терапевтов — и фамилия Тимощук, которая, оказывается, тоже пострадавшая… А кто же истинный инициатор этой трагедии? А вдруг это тот же Хрущев?

Чазов признается:

"Среди моих пациентов, которые мне пришлось наблюдать в тот период работы в "Кремлевской больнице", было немало тех, кто в разной степени страдал от той системы, которая существовала в период правления И. Сталина".

Не думаю, что все беды "эпохи Сталина" следует списывать на его одного да и двух-трех его приспешников. Система создается многими людьми, в том числе и теми, кто яростно выступал против ее… Их громкие заявления после смерти Сталина не должны нас обманывать, иначе мы вновь услышим о новых "делах" — врачей, генетиков, кибернетиков, философов, писателей, геологах и так далее, — тех самых "делах", которые нам известны и пока еще неведомы…

Ох, уж эти Президенты!?

Нет, я не о тех зарубежных политиках — руководителей разных стран, которых лечил академик Чазов. Я о наших президентах, самых первых — Горбачеве и Ельцине.

Оба Чазова невзлюбили, и оба не могли обойтись без него.

Официально начальник 4-го Главного управления Минздрава министру подчинялся, но на деле все обстояло иначе. У начальника "Кремлевки" был прямой доступ к руководителям страны, а министр лишь мог просить об аудиенции, а потом долго ждать своей очереди. Да и о состоянии здоровья того или иного члена правительства в 4-м Управлении знали лучше, чем министр. Вот такая "субординация" сложилась в советском здравоохранении.

Горбачев и особенно Раиса Максимовна хотели владеть полной информацией о здоровье всех членов Политбюро и правительства. Однако по сложившейся традиции академик Чазов никогда не делился такой информацией ни с кем — врачебная этика блюлась им неукоснительно. Значит, Горбачеву надо было поставить "своего" человека во главе "Кремлевки", но убрать Чазова он не мог — соратники по руководству партией и правительством не поддержали бы. И тогда он решил сделать Чазова министром здравоохранения СССР. Конечно же, академик отчаянно сопротивлялся: какой же ученый желает стать администратором?!

В это время в Москве проходила международная конференция. Во время приема один из зарубежных гостей поинтересовался у Горбачева, мол, неужели в СССР нельзя было найти хорошего администратора и не отрывать талантливого ученого от науки. Ответила Раиса Максимовна: "Евгений Иванович совершил своеобразный подвиг, согласившись возглавить в этот трудный период министерство, пожертвовав научной карьерой".

И она, и Чазов знали, что это неправда — Чазов не давал согласия на назначение, а всячески сопротивлялся ему! — но дело было сделано.

"Жребий был брошен, и мне лично ничего другого не оставалось, как засучив рукава броситься в омут многочисленных проблем здравоохранения страны" — признается Евгений Иванович.

За три года было сделано многое, и медики это хорошо знают. По мнению некоторых, в истории отечественного здравоохранения это были лучшие, плодотворные годы. И все достижения связаны с министром Е. И. Чазов.

Однако наступала эпоха перемен. Ушла в прошлое страна, которой Евгений Иванович служил верно и долго. Разных людей встречал он на своем веку, с одними был близок, с другими старался держать дистанцию. Но двух руководителей он судит безжалостно и весьма строго, потому что имеет право на это — они разбили его надежды. Надежды врача, ученого, человека.

Как всегда, Чазов честен:

"Две фигуры — М. С. Горбачев и Б. Н. Ельцин — войдут в историю России; первый — как размазня, легко отдавший власть Ельцину, второй — как иезуит, принесший много горя народу. Почему я сравниваю его с иезуитами? Потому что мораль иезуитов "цель оправдывает средства" лучше всего характеризует его политику, его борьбу с Горбачевым, которая привела не только к гибели Советского Союза, но и высокой смертности, обнищанию большей части населения страны, войне на Кавказе, краху здравоохранения и образования, культуры.

Конечно, решающую роль сыграл Б. Н. Ельцин, который полностью подходит к энциклопедической характеристике иезуита — лицемерный, лукавый, двуличный, коварный, к тому же еще и прекрасный "политический" актер".

А ведь немного раньше о Ельцине Евгений Иванович говорил в превосходных выражениях. Он встретился с ним в Свердловске, когда Ельцин был там первым секретарем. Два дня застолья, казалось бы, "открыли" Ельцина как честного, верного партии и государству человека. В его характере чувствовалась сила и напористость, что понравилось Чазову. Да и простота в общении не могла не импонировать.

Совсем иным он увидел Ельцина в Москве. Он был раздражен, часто срывался. В конце концов, попал в больницу. Прошло обследование.

"Во время консилиума, — пишет Чазов, — главный психиатр управления член-корреспондент АМН Р. Нажаров заявил, что срывы Б. Н. Ельцина, его тяга к алкоголю связаны с особенностями психики и могут сказаться в целом на состоянии его здоровья и поведения в будущем. Мне не пришлось долго ждать. Я решил познакомить Б. Н. Ельцина с заключением консилиума в присутствии его жены Наины Иосифовны, милой, приятной, интеллигентной женщины. Я не представлял, что может возникнуть такая грубая реакция на наше предложение о необходимости сохранять здоровый образ жизни, исключить алкоголь и седативные препараты. Ельцин вспылил и встретил в штыки наше заключение, заявив, что в нравоучениях не нуждается. Но не это заявление сразило меня. Наина Иосифовна, в силу любви и заботы к мужу, сказала: " Послушай Евгения Ивановича, он искренне желает тебе здоровья". Ельцин вскочил с кровати и закричал: "Уходи вон отсюда!" Мы вышли из палаты, и я, чтобы еще больше не травмировать Наину Иосифовну, ничего не сказав, быстро удалился. С этого периода наши добрые отношения разошлись, вскоре я начал ощущать недовольство Б. Н. Ельцина. Еще бы — в истории болезни было записано, что в состоянии здоровья пациента играет роль и употребление алкоголя. Надо сказать, что в 1993 году начальником его охраны Коржаковым она была изъята".

Во время путча Чазов был в отпуске. Пришла информация, что Горбачев болен. Чазов сразу же позвонил в 4-е управление, мол, не нужен ли он. В ответ услышал, что начальник управления отдыхает на Валдае и ехать в Крым к Горбачеву не нужно — тот абсолютно здоров. Так что ему сразу стало ясно, что начался очередной политический фарс. И он подводит итог:

"В историю нашей страны вошло две картины: В. И. Ленин — на броневике, и Б… Ельцин — на танке во время путча как победитель. Началась эра "царя Бориса", как назовет Ельцина его окружение. Наверное, в многовековой истории России очень редко можно было бы обнаружить эру, в которой так сочетались не только разрушение государства, идеологии, политических ценностей, экономики, производства, здравоохранения и образования, но и "бывали хуже времена, но не было подлей". Самое страшное, все, что происходило, в народе считалось обыденным…"

Впрочем, буквально через пару дней от Чазова потребовали, чтобы он полетел к Горбачеву вместе с группой Рудского и Хазбулатова. От него получить подтверждение болезни Горбачева. Естественно, Чазов отказался участвовать в фарсе. И его недоброжелатели это запомнили…

Как ни странно, Евгений Иванович был доволен своей "опалой". Он полностью погрузился в свою науку, в заботы созданного им Кардиоцентра, популярность которого в мире день ото дня росла. Казалось бы, в прошлом остались его "кремлевские заботы". Но как же он ошибался!

В ночь с 10 на 11 июля 1995 у Ельцина случился инфаркт. Тяжелый. Речь шла о жизни и смерти.

Как известно, Ельцин не любил тех, кто слишком хорошо знал о его недостатках. Чазов был в числе этих "изгоев". Но инфаркт есть инфаркт, и окружению президента России пришлось обратиться к ведущему кардиологу страны.

"С чистой совестью сейчас могу сказать, что сделал все, что от меня зависело, чтобы спасти Бориса Николаевича и сохранить ему жизнь", — признается Чазов. А разве он мог поступить иначе, хотя и не испытывал к Ельцину симпатии?!

Целый год шла борьба за здоровье Президента России. Но Ельцин не изменял своим привычкам: продолжал употреблять обезволивающие препараты и не отказался от спиртного. Он пытался доказать всем, что здоров — играл в теннис, выпивал в "своей" кампании.

Второй инфаркт не заставил себя ждать. Но опять-таки Ельцин пренебрег рекомендациями врачей — ему предстоял предвыборный марафон, а с властью расставаться он не хотел.

"Я четко представлял, что при той жизни, которую ведет Ельцин, неминуем третий инфаркт миокарда. Знал я и то, что с каждым новым инфарктом увеличивается опасность внезапной смерти".

Вывод академика Чазова разделяли и лечащие врачи, но сам Ельцин никого слушать не хотел. С невероятными трудностями и на этот раз удалось вывести президента из критического состояния, но теперь он в основном "работал с документами".

Вскоре стало ясно, что нужна сложная операция.

"Я и не предполагал, что судьба вновь втянет меня в тяжелые медицинские и политические коллизии, связанные со здоровьем Б. Ельцина. Понимая опасность своего состояния и достигнув желаемой власти на второй срок, он наконец-то дал согласие на проведение коронарографии.

Я не раз и перед этим исследованием, и в связи с операцией задавался вопросом: почему Б. Ельцин выбрал кардиоцентр, который был создан и которым руководил не совсем ему приятный Е. Чазов? Ведь он прекрасно сознавал, что все в этом учреждении определяется и контролируется директором. Думается, он верил в мою врачебную честность, и, конечно, свою роль сыграл высокий профессионализм сотрудников центра, известного во всем мире. Решая проблемы своего лечения Ельцин знал, что в кардиоцентре были успешно оперированы близкие ему люди — В. Черномырдин, О. Лобов, начальник его канцелярии В. Семенченко…"

Как известно, оперировал президента России Р. С. Акчурин, которого в свое время Чазов пригласил руководить хирургическим отделом. Чазов замечает:

"И хотя нас с Борисом Николаевичем разделяли семь лет непонимания и определенной враждебности, мы довольно дружелюбно встретились у входа в кардиоцентр. Для меня уже не было президента России — был тяжелобольной человек, которому мы должны помочь…"

Подробности операции Ельцина довольно широко известны. И лишь очень узкий круг людей знает, что происходило по соседству с операционной. Чазов рассказывает:

"Семья Б. Ельцина все время операции провела в кардиоцентре и не скрывала своих волнений и переживаний. И хотя у меня было свое отношение к Ельцину, встретившись с его близкими, чтобы рассказать о результатах оперативного вмешательства, я вместе с ними радовался успеху, радовался тому, что Борису Николаевичу сохранена жизнь. Но я понимал и другое: выздоровев и почувствовав себя лучше, Ельцин вернется к прежнему образу жизни, в котором алкоголь и обезболивающие препараты играют определенную роль. Я предупредил жену и дочерей о возможности развития ситуации и добавил, что в конце концов это может привести к печальным результатам — нарушению со стороны центральной нервной системы, угнетению иммунитета и быстрому дряхлению. К сожалению, я оказался прав, потому что менее чем через год после операции все "вернулось на круги своя".

Все так и случилось, как предсказывал Чазов. Но его уже никогда не приглашали консультировать Ельцина. Так же поступили и с Акчуриным, который оперировал президента.

"Я всегда помнил слова матери, исповедовавшей библейские каноны вроде "прости врага своего", и которая давала мудрые советы: "Если тебе причинили зло, отомсти мужественно. Оставайся спокоен, и это будет началом твоего мщения, затем прости — это будет его концом".

Конечно же, все сотрудники Кардиоцентра запомнят навсегда те дни, что провел у них Ельцин. Но Евгений Иванович Чазов, откликаясь на просьбу рассказать о самом "запоминающимся" случае в его практике, вспомнит не этот, "президентский", а совсем другой, тот, что случился в Тульской области, в крошечном селе, где некоторое время молодому Чазову довелось врачевать:

"Шел 1954 год. Война только недавно пронеслась над этими местами, и ее последствия были еще ощутимы. Нищая, бедная Россия! За свою жизнь я видел много хорошего и плохого, но полуразвалившиеся пустые хаты, одетые в рванье босоногие даже поздней осенью дети и их большие грустные, полные голодной тоски глаза. И какое же терпение! Наверное, только русские могут переносить безропотно такие лишения. Помню в соседнем селе я наблюдал главу семейства, прошедшего войну, у которого на фоне артериальной гипертонии возникло кровоизлияние в мозг с левосторонним параличом, осложнившемся, как нередко бывает, сердечной недостаточностью… У меня теплилась надежда, что, может быть, все закончится благополучно. Я не просто выполнял свой долг, я искренне хотел сделать все для его спасения. Каждый день я приезжал в село, в этот бедный дом, полный детей. К сожалению, я оказался бессильным. Не все понимают состояние врача, боровшегося за жизнь человека и потерпевшего поражение.

Там, в бедной крестьянской семье, у постели умершего кормильца, меня поняли. Видимо, на моем лице было написано столько горечи, растерянности и скорби, что старик, отец умершего, начал меня успокаивать, повторяя то, что обычно говорят в таких случаях в наших русских селах: "На все воля Божия". Я не слышал рыданий, причитаний, а увидел только, как на одиноко стоящий посреди избы стол быстро поставили миску с картошкой и солеными огурцами, краюшку хлеба и бутыль самогона. Я пытался уйти, мне было не по себе, но старик остановил меня: "Что вы, доктор. Вы столько сделали для него. Давайте помянем нашего сына, он был хороший человек, и царство ему небесное". Конечно, я остался и помянул пациента, которого не мог спасти. Но, главное, я уезжал с чувством благодарности к этим простым бедным русским людям, которые вселили в меня еще большую любовь к своему необыкновенному народу. Через всю жизнь я пронес эти воспоминания, которые помогали мне терпеливо переносить возникавшие трудности и неприятности".

Есть разные книги, и лишь немногие можно назвать "мудрыми". Именно к ним относятся и воспоминания Е. И. Чазова. Вольно или невольно, но ты становишься не только свидетелем событий, в ней описываемых, но и соучастником, что дает возможность понимать свою сущность лучше. Впрочем, хорошие книги во имя этого и пишутся. Разве не так, Евгений Иванович? И низкий поклон вам за такую возможность.