Михаил Грачев: Что грозит Байкалу?

В Академии наук случаются события, которые остаются в памяти надолго, а подчас и навсегда. На мой взгляд, нечто подобное произошло на заседании Президиума РАН, на котором с обширным и подробным докладом выступил директор Лимнологического института Сибирского отделения РАН академик Михаил Александрович Грачёв.

Фото: Академик Михаил Грачев. Источник фото: www. irkutsk-350.ru

Читайте также: Чаепития в Академии: Истина прекрасна и в лохмотьях!

И дело не только в том, что речь шла о судьбе Байкала, о той катастрофе, что расширяется по ее берегам, и даже не потому, что впервые в истории нашей Академии на Президиуме (я очень удивился, что впервые!) обсуждаются проблемы "сибирского моря", но и в самом авторе доклада. Академик Грачёв — признанный во всем мире ведущий специалист по Байкалу. Его исследования, работы его учеников и коллег настолько масштабны и оригинальны, что ученым из других стран кажутся недосягаемыми. Вот почему они считают за честь принимать участие в экспедициях и проектах, которые рождаются в Лимнологическом институте.

Но не с победными реляциями, не с перечислением своих достижений выступил на Президиуме академик Грачёв. Прежде всего, его волновала та тревожная ситуация, что сложилась нынче вокруг Байкала. Впрочем, зная характер Михаила Александровича, я не удивился этому: он всегда заостряет внимание общественности на главном, та том, что волнует его как ученого и гражданина. Но наш разговор я начал издалека:

— Почему сейчас потребовалось ваше выступление на Президиуме РАН ведь, казалось бы, Байкал всегда был в центре внимания руководства Академии?

— В течение последних трёх десятилетий благодаря широкому научному сотрудничеству с участием известных российских и иностранных учёных озеро Байкал стало уникальной природной лабораторией для изучения климатов и природных обстановок прошлого, биологического видообразования, перемешивания глубинных вод, объектом сотен междисциплинарных научных проектов. В 1960–1980 гг. Байкал постоянно привлекал внимание Президиума РАН в связи с дискуссиями о его возможном загрязнении и даже деградации под воздействием стоков Байкальского целлюлозно-бумажного комбината. О судьбе Байкала постоянно беспокоились такие виднейшие учёные, как М. А. Лаврентьев, Т. Д. Трофимук, П. Л. Капица, В. А. Коптюг и другие. В дальнейшем этот интерес со стороны РАН заметно угас, и байкальские проблемы и успехи в изучении озера рассматривались лишь на уровне Сибирского отделения РАН, эти вопросы ни разу не включались в повестку дня работы Президиума РАН и тем более её общих собраний. Я постарался в чрезвычайно сжатой форме восполнить этот пробел.

— В последнее время я часто слышу об исследовательском корабле "Академик Коптюг", который стал своеобразным международным центром на Байкале?

— Он используется по-разному. В зависимости от того, что необходимо. На судне несколько лабораторий, его можно использовать и как буксир, приходилось ему вытаскивать из-под воды и автомобили. Но главное, безусловно, экспедиционная работа. Я в институте с 1987 года, за это время настоящих визитов иностранцев…

— "Настоящих"? Как это понимать?

— Это серьезная работа в лабораториях и экспедициях. Так что "настоящих визитов" иностранцев было свыше трехсот. Это довольно много. В этом году, например, мы изучали катастрофу на Байкале (об этом мы поговорим позже), в работе принимали участие ученые из Новой Зеландии и Голландии. Причем, как ни парадоксально это звучит, не мы им платили деньги, а они нам.

— В 1987 году Валентин Афанасьевич Коптюг предложил вам переехать из Новосибирска в Иркутск и возглавить Лимнологический институт. Это была своеобразная миссия. 27 лет вы несете ее. Есть ли удовлетворение от этого?

— Я не люблю слово "миссия". У Христа была миссия, а у меня ее не было. У меня было желание испытать себя: могу я или нет? Это свое желание я осуществил. То есть я смог поднять институт. Чтобы он стал хорошим институтом. Чтобы в нем были методы классической и молекулярной биологии, использовались биохимические методы, химия атмосферы, гидрохимические методы и так далее. Институт был большой, довольно хороший, хотя и очень бедный. Так сложилось, что в нем не было современных приборов и аппаратуры. Валентин Афанасьевич послал меня не одного, со мной изъявили желание поехать двадцать ученых из Новосибирска. От обкома было получено 20 квартир, и с тех пор работа пошла. Институт вышел на новый уровень.

— Подобные институты есть в мире? Озер ведь на планете много…

— Байкал — самое большое озеро в мире, это 90 процентов запаса пресных вод суши в России, 20 процентов мировых запасов. Это не просто озеро, и изучается оно не методами лимнологии, а в основном океанологии. Это очень необычный объект, который достался России — "Славное море — Священный Байкал".

— Вы — химик, то есть узкий специалист. Почему Коптюг выбрал вас?

— Почему у вас "химик" звучит как ругательство? И почему химик должен быть "узким специалистом"? Химия: от взрывчатки до полимеров, до наноструктур, до молекулярной биологии, до аналитической химии… У меня в дипломе МГУ написано — то, чем я тоже горжусь! — "химик". Не "химик-аналитик", не "химик-полимерщик", а именно "химик". Химия — широчайшая область науки, одна из отраслей Знания. Наравне с физикой, биологий, математикой.

— В 1987 году у вас были, очевидно, какие-то представления о Байкале. Насколько они изменились к нынешнему времени?

— Когда я ехал на Байкал в 87-м году, готовился увидеть, как коммунисты загадили его. Тогда только об этом говорили по телевидению, печатали стать в газетах, да и все помнили знаменитый фильм "У озера". Я ожидал увидеть Байкал загрязненным. Оказалось, не так.

— Помню историю с нерпой. Утверждалось, что она погибает из-за загрязнений Байкала. Это не так?

— Серьезные ученые ничего подобного не утверждали. Во-первых, картина гибели нерпы была похожа на эпидемию, а не на отравление. Во-вторых, признаков отравления никто не нашел. В-третьих, не нашлось такого яда, способного вызывать такие симптомы… Очень быстро мы установили с помощью методов современной молекулярной биологии, что нерпа больна собачьей чумкой. Погибло шесть тысяч животных. После этого возникла иммунная прослойка, и эпидемия прекратилась. Впрочем, заболеть нерпа может в любой момент, если ее станет слишком много.

Причем нерпа болела чумкой впервые. А на следующий год в Ботническом заливе заболели чумкой тюлени. И я понял, что дело в вакцине. Норок прививали живой вакциной от "чумы плотоядной" — это научное название собачей чумки. Наши молекулярные исследования показали, что вирусы разные. Байкальский как раз ближе к собачьей чумке, тот, что на Балтике, подальше. А потом выяснилось, что собачьей чумкой могут болеть многие виды, и ластоногие, и другие водные млекопитающие. А для собак, как известно, это болезнь смертельная.

— Как известно, удалось заглянуть и в далекое прошлое не только Байкала, но всей Восточной Сибири. Это благодаря уникальному эксперименту — бурению дна?

— Да. Это помогло расшифровать характеристики климата Восточной Сибири и, в частности, изменения его влажности на временном интервале до 5 миллионов лет до нашего времени. Диатомовые водоросли исчезали из пелагиали озера в периоды глобальных оледенений и достигали высокой численности во время межледниковий, чутко откликаясь на все установленные к настоящему времени колебания глобального климата. Исследование распределения изотопов урана в осадках озера Байкал привело к созданию геохимической модели и к выводу о том, что в периоды глобальных оледенений озеро было бессточным, а река Селенга пересыхала.

При этом Байкал не высыхал — его уровень опускался на 30-50 метров от современной отметки и в течение длительных промежутков времени оставался постоянным. Этот вывод вносит существенный вклад в современную палеоклиматологию, поскольку даёт дополнительное свидетельство того, что водность великих рек Сибири была важнейшей обратной связью в цикле так называемых "тысячелетних" колебаний климата.

— Насколько мне известно, "тайн" Байкала становится все меньше. Я имею в виду познание того уникального живого мира, который есть в нем?

— Выполнена датировка событий видообразования всех царств организмов Байкала. Установлено, что букеты видов, не прикреплённых к дну озера в течение всего своего жизненного цикла, имеют очень древние корни, возраст которых сопоставим с возрастом Байкала (миоцен). А виды, постоянно живущие на дне, "разцвели" в плиоцене при первых глубоких и резких глобальных похолоданиях. Комплекс же эндемичных коттоидных рыб Байкала сформировался в плейстоцене (0,01-1,8 млн. лет назад) во время резких колебаний уровня озера.

Современные эндемичные диатомовые водоросли Байкала заняли доминирующее положение в пелагиали недавно — в среднем и верхнем плейстоцене (100-600 тыс. лет назад), а эндемичные губки Байкала, несмотря на крайне необычную для пресноводных губок морфологию, оказались близкими родственниками космополитных, присутствующих повсеместно спонгиллид (бадяг). Выпущена многотомная серия атласов-определителей его эндемиков и космополитов озера Байкал (около 3 тыс. таксона). Серия — это итог многолетних исследований "населения" Байкала методами классической биологии, систематики, таксономии, световой и электронной микроскопии, а также экологии видов.

— Байкал и комбинат — к сожалению, упоминаются чаще всего вместе…

— Да, комбинат загрязнял Байкал, но это было локальное действие. Кстати, очистные сооружения на комбинате работали не чета нынешним — просто сравнивать невозможно! И контроль был чудовищный, специальный институт был в Байкальске, который следил за всеми видами загрязнений. Он работал очень неплохо, и выступал достойным оппонентом Академии наук. Люди не понимали, что дело не в физическом загрязнении, а гуманитарных аспектах. Комбинату не место на Байкале! Индустриальному объекту такого рода, который сбрасывает воды столько же, как город-миллионник, нельзя быть на Байкале! Этого очень многие не понимали. Они чувствовали это, требовали удалить его, но это было сделать очень трудно — и по экономическим соображениям, и по социальным…

— А эстетика? Едешь по Кругобайкальской дороге и вдруг видишь трубы дымящиеся…

— Эстетика — это сугубо индивидуальная вещь. Кстати, я, люблю комбинат, с которым познакомился очень хорошо, весь его облазил, люблю индустриальные объекты — в них столько остроумия, мысли, изобретательности… Эстетически комбинат не доставлял мне дискомфорта. Но есть другие люди, и они думали иначе. В то время мне пришло в голову, что комбинат на Байкале как лошадь в церкви. Мест в Сибири полно, комбинат можно было построить хоть на Лене, хоть ниже по течению на Ангаре.

— А сейчас что там происходит? Так сказать "последние данные"?

— Комбинат закрыли. Его попытались разобрать и по частям продать "на гайки". Но этот процесс прекращен, вмешалась прокуратура: там было много цветных металлов и много всего дорогого… Сейчас там идет нескончаемая тяжба с судами о том, как рекультивировать пруды. Ничего не сделано, еще один год потерян, а воз и поныне там…

— Вы предлагали действовать по так называемому "канадскому варианту"?

— Это была не варка целлюлозы, а производство беленой термо-механической массы. Есть два предприятия в Канаде, которые производят не бумагу, а, грубо говоря, измельченную древесину. Стоков у предприятий нет совсем. И мы предложили поставить такой завод на Байкале. Конечно, это не было решением "гуманитарной проблемы", но все-таки гораздо лучше, чем Байкальский комбинат. Против яростно выступила организация "Гринпис" (причины этого не знаю) и Министерство экологии. Предложение отвергли, хотя оно было реальным.

— А сейчас к нему можно возвратиться?

— Нет, комбинат уже разрушен. Никак его уже не восстановишь.

— Что же теперь будет?

— Будет потрачено, если я не ошибаюсь, шесть миллиардов рублей. Обещано, что появится "зеленая лужайка".

— А люди?

— Пристроились. Люди все стерпят. Пенсионеры на пенсии высококвалифицированные рабочие разъехались, торговцы торгуют, алкоголики пьют и так далее. Я тоже переживал, мол, людям в Байкальске будет очень плохо. Но никакого заметного протеста нет. И это хорошо.

— Во время своего выступления на президиуме РАН вы затронули разные проблемы Байкала: и воду, и водоросли, и нерпу, и атмосферу, и ситуацию с комбинатом… Все слушали с большим интересом. Но все-таки, что было главным в вашем докладе?

— Я постарался донести главное. А оно заключается в том, что Байкал — это очень инерционная система. Время полного обмена воды четыре лет. Если всю воду из Байкала вылить, то реки заполнят его только через это время. Время перемешивания воды от 8 до 16 лет. Байкал — это 25 тысяч кубокилометров. Это очень инерционная система, а потому те изменения, что происходят в Байкале, идут очень медленно. Каждый год мы проводили экспедиции и следили за изменениями биологической жизни озера. Мы наблюдаем фитопланктон — это одноклеточные мелкие водоросли, мы фиксируем, что ни один вид не исчез, появились некоторые не характерные для Байкала животные и растения.

Их было не так много. То есть мы наблюдали картину относительного благополучия. Последняя крупная катастрофа, которая затронула всю экосистему Байкала, была болезнь нерпы в 1987 году. С 1916 года, с начала современных наблюдений, до нерпы такого масштаба катастроф не было. И вот теперь мы вынуждены говорить о новой беде — это зарастание береговой линии водорослью спирогира. Она всегда была в малых количествах, но сейчас она катастрофически быстро размножается.

— Что она из себя представляет?

— Это так называемая "нитчатая водоросль". Темно-зеленая, похожая на тину. Живет на самом урезе воды. Если человек идет в Байкал, то на ней обязательно поскользнётся и упадет, потому она слизистая и противная. Когда шторм, то ее выбрасывает на берег. Она очень плохо пахнет. Там, где она, животные — лошади и коровы — воду не пьют, я уж о людях и не говорю. Эти водоросли мы обнаружили в 2011 году и опубликовали сообщение об этом в "Докладах Академии наук". А сейчас водоросль достигла безобразных размеров, она распространилась на огромных территориях, особенно напротив хозяйственных объектов, расположенных по берегам. И тех местах, где бывают туристы.

— Многие мечтают побывать на Байкале…

— Их стало в последнее время вдвое больше — до миллиона триста тысяч в год. Раньше были изменения в экосистеме Байкала, но локальные. Но спирогира совсем иное. Она затрагивает всю систему. Конечно, она захватила не весь берег, но ее обнаружили во многих точках. Недавно мы зарегистрировали, что идет и гибель байкальской губки. Зеленая такая губка, очень красивая. Растет она медленно, а погибает стремительно и в больших количествах. Под действием особой сине-зеленой бактерии. Это затрагивает периферию озера, всю береговую линию. И тут я хочу вернуться к одной проблеме: многие говорят, что у нас нет гражданского общества. Я с этим не согласен.

Гражданское общество у нас есть, но оно должно быть очень упорным, чтобы чего-то добиться. Оказалось, что когда мы в Листвянке обнаружили спирогиру — это были наши водолазы и гидробиологи, в Северобайкальске, где БАМ и где есть депо, в котором мыли вагоны и локомотивы, тоже есть выбросы спирогиры. На протяжении десяти километров по северо-западному берегу лежали кучи этой самой спирогиры. Позже мы определили, что там ее 1700 тонн — весьма немало! Открытие сделали местные жители, то есть те самые, что и представляют гражданское общество. Они доложили в прокуратуру, в правоохранительные органы — туда, куда положено. Там реакции не было. Но, в конце концов, они своего добились: федеральный инспектор по охране природы приехал в Северобайкальск, убедился в верности сигналов общественности и обратился к нам за помощью.

Он даже не знал, что это за водоросль — без микроскопа ее не определишь, но на тревожный сигнал жителей среагировал. Мы немедленно организовали экспедицию. Определили, отчего произошла вспышка, дали рекомендации, потом железная дорога кое-что сделала, но очистные сооружения в Северобайкальске все равно работают плохо. Далее мы провели уже пять экспедиций. Это не дешевое дело: корабль стоит 120 тысяч в день. Тем не менее, те деньги, что мы сами заработали, потратили на эти экспедиции. Руководил ими профессор Тимошкин Олег Анатольевич, с которым обязательно нужно поговорить, чтобы в полной мере представить масштабы бедствия. Однозначно мы установили: катастрофа на Байкале — дело рук человеческих.

— И как это выяснилось?

— Горная речка состоит из нескольких рукавов. В один из них сливаются так называемые "очищенные" стоки. На выходе из этого рукава заросли спирогиры — просто косой коси. Профессор Тимошкин обследовал Байкал, и во многих местах обнаружил спирогиру. Это территории туристических комплексов в Баргузинском заливе, в городах Бабушкин и Слюдянка, вдоль Кругобайкальской дороги, в Больших Котах и других местах — все и не перечислишь! Мы думаем, что причина — туризм.

— И что же делать?

— Первое: запретить применение фосфорсодержащих порошков для стирки и мыться посуды. Фосфор — это одна из причин быстрого распространения спирогиры. Человек с фекалиями за год выбрасывает около килограмма фосфора. А со стиральными средствами — в 3-5 раз больше… Второе: все очистные сооружения на береговой линии Байкала либо разрушены, либо работают в нештатном режиме. Мало того, оказалось, что они спроектированы без всяких правил, очень плохо. Эту проблему нужно срочно решать. Да, нужны деньги. Их нужно взять из Федеральной целевой программы охраны озера Байкала. Там 57 миллиардов рублей.

Я думаю, что половина этих средств тратится зря, не в интересах охраны Байкала. Мы предложили правительству, чтобы Академия наук сделала экспертизу, как ей и положено по новому закону, мы проведем дополнительные исследования и дадим четкие рекомендации, что нужно сделать, чтобы обратить ситуацию — предотвратить трагедию. Я считаю, что Академия наук должна занять жесткую позицию, так как Министерство природных ресурсов, которое отвечает за Байкал, на мой взгляд, своей задачи по охране озера не выполняет.

— Значит, надо торопиться?

— Не исключено, что мы опоздали, и исправить ситуацию уже нельзя. Тогда останется только ждать и наблюдать, как система Байкала будет развиваться естественным путем.

— Байкал — очень мощная система, и он справлялся с разными бедами…

— Это не так! Байкал не живое и не разумное существо. Он изменялся много раз за 25 миллионов лет. Летопись этих изменений у нас есть, она записана в осадках Байкала. В нем много раз исчезали диатомные водоросли, потом появлялись вновь эти же и другие виды. Так что Байкал претерпел очень много изменений. Сколько времени потребуется, чтобы вернуться в исходное состояние после нынешней напасти, сказать невозможно. Сейчас из-за спирогиры погибли губки. Она заняла места нерестилищ желтокрылки — любимого корма омуля. Значит, происходящее может сказаться на популяции омуля. Те микробы сине-зеленых водорослей, что поразили байкальскую губку, могут содержать токсины… Все это требует исследований. Нужно два-три года и нужны деньги. Те, что выделены, "ушли в гудок" — ту самую Федеральную программу, которая ни одной проблемы Байкала не решит.

— Вы сделали доклад на президиуме Академии. Что дальше?

— Думаю, что информация о ситуации на Байкале дойдет до Совета безопасности России, а правительство мы уже проинформировали…

— И?

— Надеюсь, что будут приняты меры: наказы виновные, и на берегу Байкала будет построено порядка десяти хороших очистных сооружений. Строить их у нас умеют. В Якутске, где климат более суровый, такие сооружения есть. Нужно около 8 миллиардов рублей. Взять их можно из Программы по охране озера Байкал…

— Судьба Байкала зависит от ученых или от чиновников?

— Судьба Байкала зависит от простых людей. Нынешние загрязнения обнаружили простые люди, они же заметили, что омуля становится меньше — может это правда, а может быть и нет, но люди забили тревогу, то, что в 87-м году гибла нерпа — местные жители сразу же проинформировали ученых… Те, кто живет на Байкале, все видят и всем дорожат. И мы должны откликаться на их просьбы, принимать их сигналы, и честно выяснить, что происходит.

Читайте все статьи из рубрики "Чаепития в Академии"