Чаепития в Академии: чернобыльский ад 1986-го

"Чаепития в Академии" — постоянная рубрика "Правды.Ру". Писатель Владимир Губарев побеседовал с легендарным ученым в области металлургии и технологии металлов, академиком Борисом Патоном. Выдающемуся ученому исполняется сегодня 95 лет. Столько же исполнилось и Академии наук Украины, которой Борис Патон руководит бессменно уже более полувека.

Фото:  

1 декабря в Киеве собираются руководители Академий наук из Республик, которые в прошлом составляли Советский Союз. И хотя вот уже более 20 лет назад это случилось, связи между учеными и научными институтами сохраняются. Об их развитии и пойдет речь на встрече в Киеве.

Гостей встречает легендарный Борис Евгеньевич Патон. В эти дни ему исполняется 95 лет, как и Академии наук Украины, которой он руководит бессменно уже более полувека.

Я счастлив, что вновь удастся встретится с великим ученым и гражданином. Ведь каждая из наших бесед оставляет глубокий след в моей жизни.

На этот раз разговор был конкретный. Цель моего очередного приезда в Киев касалась участия науки и ученых Украины в ликвидации последствий аварии в Чернобыле. Я встретился с некоторыми ведущими специалистами, и они довольно подробно рассказали о том, что делали в первые дни после катастрофы и особенно минувшие два десятилетия. Мои собеседники были рекомендованы Борисом Евгеньевичем Патоном. В данном случае он выступил и как президент НАН Украины и как организатор всех работ в Академии, которые начались уже 27 апреля 1986 года. Мне посчастливилось за эти годы несколько раз встречаться с академиком Патоном, в той или иной форме мы касались и событий весны и лета 86-го, и судьбы атомной энергетики в Украине. Но то были эпизоды, фрагменты, отдельные мысли и идеи, а сейчас хотелось бы все свести воедино. Точка зрения академика Б. Е. Патона всегда — сейчас и в прошлом — представляет особую ценность, так как очень мало людей есть и на Украине и в России, способных подняться над сиюминутными политическими страстями. Борис Евгеньевич — один из них. Он заслужил это право своим беззаветным служением Отчизне, которая для него объединена всем славянским миром.

Я спросил ученого:

— Естественно, Чернобыль оказал огромное влияние на каждого из нас. Какова эволюция ваших взглядов?

— Безусловно, эволюция была. Однако сложно сказать, как она развивалась, потому что после Чернобыля случилась катастрофа Советского Союза. Естественно, слишком многое изменилось, в том числе и взгляды на Чернобыль. Но чтобы я отметил: до чернобыльской катастрофы народ относился к атомной энергетике благодушно, спокойно, считая, что она его не коснется. С другой стороны, власть имущие относились к делу так: они все знают, все понимают.

Мы тоже, кстати, не все понимали, но знали твердо, что нельзя сооружать атомную станцию на Припяти, в Керчи, в Одессе и некоторых других местах. И свою точку зрения мы аргументировали, писали на высочайшие имена и адреса. Нас поддерживал в этом деле Владимир Васильевич Щербицкий, первый секретарь ЦК компартии Украины, но нас не поддержали ЦК КПСС и, как ни странно, Петр Степанович Непорожний, министр энергетики в то время. Нас обвинили в том, что мы ничего не понимаем, мол, площадки для АЭС подобрали хорошие и надежные. Мы не смогли побороть эту беду.

— И вас не поддержал ваш друг, президент Академии наук СССР Анатолий Петрович Александров?

— "Дед" тоже не поддержал. "Дед" был очень умный, очень принципиальный, хороший человек и настоящий ученый. Безусловно, это была личность. Но он считал, что реактор РБМК непревзойденное чудо и он высказывался, что готов РБМК поставить себе под кровать и даже на Красной площади, настолько это надежная и безопасная машина. Оказалось, не так.

Так что Анатолий Петрович при всем моем к нему уважении в данном случае ошибался. Потом мы встретились в Чернобыле. Он сильно сдал. Его эта катастрофа выбила из колеи. Кроме всего прочего в это время умерла его супруга. Все обрушилось на него сразу, и он не выдержал. Невзирая на возраст, он был очень крепким, мощным мужчиной, а тут сразу сник. Случившееся его потрясло. Да и всех нас тоже…

— Как вы узнали о Чернобыле?

— Я был в командировке в Будапеште. Уезжали оттуда поездом. Все уже случилось в Чернобыле, но посол в Венгрии, провожая нас, ничего не сказал. Не исключено, что он ничего не знал. Приезжаем в Киев рано утром. Моей внучке было полтора года, ее привезли встречать меня на вокзал. В общем, даже люди, близкие к Академии наук, не имели понятия о том, что произошло. Да и мне не сразу было понятно, насколько велика катастрофа. Точнее: то, что беда огромная, я понял быстро, но как из нее выбираться, не знал. Да и не только я, но и все остальные были в таком же положении.

В Москве, самое высшее руководство, считали, что нельзя допустить паники. И поэтому скрывали то, что произошло. Во-вторых, канун 1 мая. На Крещатике парад, демонстрация. А ветер как раз дул из Чернобыля, Щербицкий был против демонстрации. Мы ждали его, а он опаздывает. Никогда прежде такого не было. Наконец, приезжает. Злой. Оказывается, ему не разрешили отменять демонстрацию. На следующий день — Международная велогонка. Спортсмены с Запада отказались в ней принимать участие, а наши, хоть и по сокращенной программе, но участвовали в ней.

— Что происходило в Академии наук Украины?

— В то время мы до конца не понимали, какова опасность происшедшего, как долго будут жить и здравствовать радионуклиды. Было непонимание. Например. Приехал Юрий Антониевич Израэль, он был во главе Гидрометеослужбы. Вместе с ним мы полетели прямо на Чернобыль. Вертолет без свинцового дна. Покрутились вокруг 4-го блока. Летали довольно долго. Если бы понимали, насколько велика опасность, то лист свинца положить на дно вертолета вполне можно было. Но легкомысленно относились ко всему.

— Израэль все понимал. Он летал в радиоактивные облака во время испытаний оружия.

— Так почему летел без свинца?

— Он считает, что получить десяток рентген, это пустяки…

— Чуть позже все вертолеты были освинцованы…

— Ваши ощущения, когда впервые летали над блоком?

— Впечатление все-таки жуткое. Ты понимаешь, что попал в самый настоящий ад. И знаешь, чем все это закончится. Тогда много делалось полезного, но были совершенно ненужные вещи, потому что многое не знали. Не было опыта. То, что в жерло сыпали разные материалы, неправильно. Однако считали, что это уменьшит эффект аварии. При первом же звонке из Чернобыля доставали все, что необходимо.

Потребовалась нам установка для бурения скважины. Достали ее из шахты, с километровой глубины и немедленно доставили в Чернобыль. Сегодня на это потребовались бы месяцы, если не годы. А тогда достаточно было одного телефонного звонка. Это говорит о том, что люди понимали, насколько важно все, что происходит в Чернобыле. У нас в Академии многие научные сотрудники это понимали и занимались проблемами так, как следовало это делать.

— У меня такое ощущение, будто "центральная наука" — я имею в виду московскую и ленинградскую — отдали все на попечение Академии наук Украины. Или я ошибаюсь?

— Нет. Так не произошло. Я должен сказать, что Курчатовский институт очень серьезно работал в Чернобыле с самого начала. Ученые из Москвы дневали и ночевали в зоне, а потом и в саркофаге. Сколько они там рентген понахватали, одному Богу известно. Меня однажды тоже затащили в саркофаг. Но один раз — это ничего, а когда постоянно — очень опасно. Но курчатовцы работали самоотверженно, профессионально, и я готов это засвидетельствовать всегда. Опыта у них было больше, чем у специалистов Академии наук Украины, и это следует тоже признать. Курчатовцы имели дело со Средмашем, а там, как мы знаем, случались разные чрезвычайные происшествия.

— К сожалению, об авариях и катастрофах сейчас предпочитают не вспоминать…

— Ну как можно забывать о таких вещах?! Никто же не гарантирует, что подобное не может случиться вновь. При нынешнем уровне развития атомной энергетики все может случиться, и мы просто обязаны быть готовы к такому развитию событий. Этому следует учиться на примере Чернобыля. Учиться, а не забывать!

— Что вы почувствовали, когда вошли в 4-й блок?

— Шли мы по досочке, узкому трапику. Думал, что не надо с него слетать, потому что будет совсем нехорошо… А во-вторых, я все время чувствовал, что нахожусь в очень некомфортной обстановке. И понял, насколько мужественными должны быть люди, которые входят в саркофаг постоянно, а не так, как я, единожды. Опять-таки таких героев надо почитать, отдавать им должное.

— Сейчас в Чернобыле реакторы остановлены, саркофаг стоит, казалось бы, делать там нечего. Почему же у вас работы прибавилось?

— "Бросить" Чернобыль, а некоторые говорят более интеллигентно — "оставить в покое", никак нельзя. Это опять-таки будет преступление, и большое преступление. Я думаю, поторопились с тем, чтобы вывести из строя всю Чернобыльскую станцию. Это не вызывалось действительной необходимостью, и это была дань Западу, который требовал остановить АЭС и обещал за это построить два реактора. Свои обещания Запад не выполнил, и Чернобыль оказался в трудной ситуации. Рядом со станцией построен город Славутич. Ему суждено, на мой взгляд, сыграть огромную роль, потому что мы договорились, пока неофициально, что новый опытный реактор будет в Славутиче.

Там есть специалисты, и есть соответствующие условия. Новый реактор Украине нужен, потому что старые рано или поздно будут остановлены. В Украине есть своя атомная энергетика, и без нее страна просуществовать не сможет. Сегодня около 50 процентов всей энергии вырабатываются на АЭС, и эта цифра будет возрастать, так как у нас нет ни природного газа, ни нефти, ни хорошего угля. Мы вынуждены заниматься атомной энергетикой. Однако мы находимся в трудном положении, потому что в Советском Союзе было так: станции на Украине строились, а инфраструктура вся оставалась в России. Мы получали готовые твэлы, мы не занимались переработкой отходов, их транспортировкой и захоронением. У нас только был уран, но его обогащением тем не менее мы не занимались.

— Было разделение труда, никто не думал, что появятся между Россией и Украиной границы?!

— Вот именно! Наука и все мощные исследовательские и конструкторские организации, то есть империя Средмаша, находились в Москве и в России. А для того, чтобы нам сейчас соорудить свою атомную энергетику нам нужно создать такую инфраструктуру.

— Это возможно на Украине?

— Конечно. Но это громадные деньги. Возможности есть, так как у нас есть уран, цирконий, хорошее машиностроение. Сегодня Россия может построить в лучшем случае полтора-два реактора в год. Они нужны для собственной энергетики и на экспорт. Следовательно, Украина будет в хвосте очереди стоять. А мы можем сделать корпуса реакторов на Краматорском машиностроительном заводе, у нас есть Азовмаш — мощнейшее предприятие в Мариуполе. Работает и Турбоатом в Харькове, которые может дать турбины. Наконец, есть у нас предприятия, которые занимаются системами управления. Если собрать все воедино, обучить персонал, то появится инфраструктура для атомной энергетики. Жизнь заставит нас это сделать.

— И как скоро?

— Времени очень мало. Срок службы некоторых реакторов заканчивается через несколько лет. Даже если мы продлим его, то все не может продолжаться вечно. Надо заниматься и наукой. Таким образом, перед нами огромное поле деятельности. И вот здесь Чернобыль сказал свое слово, повлиял на тех, кто занимается атомной энергетикой. Он показал, насколько она опасна и насколько ответственно нужно к ней относиться.

— А судьба его?

— Мы сделали одну ошибку, которую не исправили до сих пор. С одной стороны 30-километровая зона — это трагедия, а с другой — огромное научное богатство. Изучив здесь флору и фауну, мы получим о ценнейший опыт, который иначе мы не сможем получить. К сожалению, мы далеко не все, что нужно, там сделали. Был проект создания международного центра, привлекались зарубежные специалисты, но все это носило случайный, непродуманный характер.

— У вас нет такого впечатления, что к Чернобылю привыкли?

— Я в этом убежден! Русский "авось" — вот что это такое! Раз ничего не происходит, значит, ничего и не было… Я хотел бы сказать об атомной энергетике. Природный газ сегодня торжествует везде, все стремятся к нему. Самый дешевый и надежный транспорт газа — трубопроводный. Нужно топливо, чтобы "проталкивать" газ по трубе, и около 10 процентов газа расходуется именно на это. Работают газовые турбины, сочлененные с компрессором. Надо поставить электропривод, и тогда топливный газ будет сохранен.

— Но электроэнергию надо откуда-то брать!?

— От атомных станций. Как известно, АЭС не терпит "провалов", она предпочитает работать равномерно — и днем, и ночью.

Читайте самое интересное в рубрике "Наука и техника"