К 15-летию атомной катастрофы: язвы Чернобыля

В пятницу 25 апреля 1986 года над всей Украиной голубело ясное и тёплое небо. Владимир Щербицкий, первый секретарь КП Украины и член Политбюро ЦК КПСС, провёл этот день в Днепропетровске. Я видел его на заседании бюро обкома партии, потом на ряде предприятий, в институте, — впрочем, набор адресов для посещений во время визитов таких партийных вождей был привычным. И, несмотря на тёплый и радостный в тот год апрель, когда сев в разгаре, дел невпроворот — на село Щербицкий в тот раз не поехал. Даже на свою малую Родину, в городок Верхнеднепровск, тихий, зелёный и ухоженный городок, где жила его мать Татьяна Ивановна съездить не успел.

Весь день Владимир Васильевич был озабочен, даже хмур. Все, кому надо, знали, что он очень не любил первого секретаря Днепропетровского обкома партии Виктора Бойко за его спесь, позёрство и вечное желание выслужиться не столько перед Киевом, сколько перед Москвой. А какому начальнику понравится, когда его подчинённые пытаются прыгать через его голову? К тому же Щербицкий сам был «первым» в Днепропетровске, но он стал им почти сразу же после Брежнева, и, как это часто бывает, бывший руководитель области весьма ревниво относится к своим приемникам. Ему почему-то кажется, что они всегда делают не то, и не так. Даже в том случае, если они управляются со своими обязанностями лучше его самого.

Возможно, были у Щербицкого и другие причины для недовольства, и даже вовсе не те, что я указал. Всё-таки было ему тогда 68 лет, — пожилой уже человек, уставший от всего и всех. Повторяю, мне он запомнился именно таким: хмурым, озабоченным, думающем о чём-то своём.

С трудом дождавшись окончания своего визита, Владимир Васильевич заторопился на персональный самолёт, не став даже ужинать с Виктором Бойко, и через час приземлился в Киеве, в своём любимом аэропорту Борисполь. Там, садясь в автомобиль, сказал водителю: «В Феофанию»… А верному слуге своему, помощнику и земляку Константину Продану велел: «До понедельника меня нет. Ни для кого»…

Старый службист Константин Константинович Продан тут же сообразил, что шеф едет на дачу, к своим голубям — единственному, неудержимому увлечению всей своей жизни. На правительственной даче в Феофании — это вроде подмосковной Барвихи, — сооружена была для Щербицкого голубятня. Её смотритель так же самозабвенно любил голубей, как и сам Владимир Васильевич. Вдвоём они каждую субботу и воскресенье вволю наслаждались великолепной игрой птиц. Так, очевидно, было и в тот вечерний закатный час.

А ночью рванул Чернобыль!

Это случилось на переломе суток, с 25 на 26 апреля — с пятницы на субботу. И до понедельника Щербицкий ничего не знал. Тем, кто близко знаком с нравами наших партийных вождей, да ещё такого ранга, как член политбюро, ничего удивительного в этом факте нет. Не велел тревожить до понедельника, — какие тут могут быть вопросы? Никто и не тревожил.

Боялись. Вот на смерть идти не боялись. Сразу же, как только на пульт Украинского МВД поступило сообщение из Чернобыля, туда рванулись дежурные пожарные команды. Он шли в неизвестность, лезли в воду, не найдя броду, и руководил ими генерал Геннадий Бердов, заместитель министра внутренних дел республики. Разумеется, он тоже не подозревал, и никто ему не объяснил, с катастрофой какого размера он и его бойцы сталкиваются. А главное, — никто не знал природы этого бедствия. Пожарные ринулись в огонь и, получив смертельную дозу облучения, через месяц-другой почти все погибли, скончавшись от радиации в московских госпиталях.

Трагедия Чернобыля описана в тысяче статей. О ней изданы сотни книг и снято столько же фильмов. Однако, никто, ни один человек и по сию пору не знает причину катастрофы, не покажет ту зловещую точку, с которой начал гулять ядерный Молох. Правда, вскоре арестовали начальника Чернобыльской АЭС Брюханова и нескольких инженеров и на всякий случай посадили в тюрьму. Но даже судьи, я уверен, не понимали, за что лишают они этих людей свободы. Ведь никто не догадывался о грядущей катастрофе и, тем более, не знал, как с ней бороться. И «низы», и «верхи» думали, что это ненадолго: вот потушим пожар, и всё уляжется. Я видел эшелоны с войсками и техникой, которые шли через Днепропетровск на Киев, воочию видел всю нашу беспечность. Май был жарким, солдаты на платформах сидели в одних гимнастёрках, а то и в майках и… пели. Никому даже в голову не приходило, в какое пекло он едет.

И «верхи», хоть и обладали неизмеримо большей информацией, тоже не очень паниковали. Тот же Щербицкий, не дрогнув, дал разрешение на майскую демонстрацию трудящихся в Киеве , — всего лишь в 70 километрах от Чернобыля. Наверное, и Москву он успокаивал совершенно искренне: не волнуйтесь, мол, — через два-три дня, максимум через неделю, завалим этот чёртов энергоблок свинцом, на этом всё и кончится. Эти настроения в народе бытовали повсеместно, что весьма показательно: при таком благостном отношении к ядерной угрозе беда попросту не могла не случиться.

И она случилась. То, что в Чернобыле, а не в каком-то другом месте, — значит, такова уж судьба.

Всё окружение Щербицкого, вся кашэбэшная, эмвэдэшная и цековская обслуга делали всё, чтобы не расстраивать Владимира Васильевича. Доходило до курьёзов. Когда Горбачёв, напуганный запросами из Шведского, Австрийского и Югославского посольств о том, откуда на их страны идёт радиация, послал, наконец, в Киев Егора Лигачёва и Николая Рыжкова, те увидели в кабинете абсолютно спокойного Щербицкого. Он, успокаивая высокопоставленных московских гостей, сообщил, что никакой угрозы Киеву, а тем более стране нет. И в доказательство подал гостям японский дозиметр: на его шкале радиологический фон был в норме.

Николай Рыжков вынул свой дозиметр, глянул на него и изумлённо сообщил: «Так у вас же неисправный дозиметр!..»

Цэковская братия то ли боялась расстраивать своего «небожителя», то ли умышленно подставляла его москвичам, но вышел курьёз, жалкий до неприличия. С того дня, со 2 мая 1986 года, что бы и где бы ни читали вы о ликвидации чернобыльской аварии, имени Щербицкого вы там не найдёте, — ни среди героев, ни среди виновников трагедии. Всей операцией по борьбе с ядерной стихией руководила Москва, а вождь трёхмиллионной армии украинских коммунистов лишь угадывался на заднем плане событий: он есть, но вроде бы его и нет.

Щербицкого поставили в тень и на то существовали веские причины, о которых Владимир Васильевич не просто догадывался, а знал наверняка. К примеру, он не хотел, чтобы АЭС строилась в Чернобыле — в непосредственной близости от двухмиллионного Киева. Известно его письмо на имя академика Анатолия Александрова, в котором Щербицкий предлагал выбрать другое место для станции. Признать публично этот очевидный факт для Москвы означало «потерять лицо». Дабы не вносить сумятицу в народные умы, о нём просто молчали.

Однако истинная причина, по которой первый секретарь ЦК КП Украины был задвинут в тень, лежит гораздо глубже, и она напрямую даже не связана с чернобыльской трагедией. Я встречался со Щербицким много раз, беседовал с ним в его кабинете в Киеве. Часто встречался во время его поездок в крупнейшие украинские области, где я работал тогда собственным корреспондентом «Правды». На Украине нас было от «Правды» 8 корреспондентов на 25 областей. Редакционное начальство ежегодно собирало нас на совещания, которые неизменно заканчивались беседой в кабинете Щербицкого. К слову сказать, заведующий украинским агитпропом Леонид Кравчук, будущий президент Украины, смиренно сидел тогда в приёмной, — его на эти беседы не допускали.

Владимир Щербицкий был весьма доступен для журналистов, откровенен с нами. И уже тогда, на заре перестройки, он говорил о необходимости реформ, однако, не ломая систему, а осуществляя необходимые преобразования внутри её. Кремлёвские старцы их Политбюро весьма ревниво относились к молодому на их фоне украинскому коллеге и очень боялись, что генсеком ЦК КПСС изберут именно его.

Нелишне сказать, что как Брежнев, так и Щербицкий начинали свою партийную карьеру в Денепродзержинске. Леонид Ильич очень любил своего младшего друга и запросто называл его Володей даже при людях. И эта дружба ещё более усиливала страх московских старцев из Политбюро. Молодых и перспективных Щербицкого и белоруса Петра Машерова они панически боялись. Но Машеров погиб при таинственных обстоятельствах, а Щербицкий вот он — жив и здоров. Поэтому, когда умер Брежнев, в Москве вздохнули облегчённо, — прикрывать Щербицкого было больше некому. Кстати, и сам Владимир Васильевич сделал ряд ходов, чтобы упрочить своё положение в Политбюро. Так он проголосовал за Горбачёва, сделал несколько дежурных заявлений в поддержку начатой им и Яковлевым перестройки.

Однако, как опытный политический боец, он не мог не понимать, что сама перестройка потребует жертв из рядов крупных политических фигур. Он и первый секретарь ЦК КП Казахстана Кунаев были первыми кандидатами на роль жертвенных быков. С Кунаевым расстались быстро, организовав, якобы, стихийные демонстрации молодёжи в Алма-Ате. Очередь была за Щербицким. Чернобыльская трагедия как нельзя лучше пригодилась бы для того, чтобы убрать его, дабы не мешал перестройке. Что вскоре и было сделано.

Виталий Черкасов

Заслуженный журналист Украины