Интервью с С. Апетьяном, блогером Politrash об интернете, запретах, цензуре и рейтингах

Недавно Фонд развития гражданского общества представил доклад "Традиционные медиа в 2020 году: тенденции и прогнозы".

Фото:  

Один из выводов исследования — с 2006 по 2013 годы наблюдался рост информационного и коммуникационного значения Интернета. Традиционные медиа просто вынуждены были потесниться на рынке, но при этом сами не претерпели существенных изменений. Период с 2013 по 2020 год будет периодом их трансформации, связанной с интеграцией в новую технологическую реальность.

Эксперты ФоРГО постоянно обращают внимание на проблемы развития сетевых технологий. О некоторых из них "Правда.Ру" побеседовала с главным экспертом Центра мониторинга и анализа процессов в медиа Фонда развития гражданского общества Станиславом Апетьяном (блогер Politrash).

Закон об Интернете: не путать цензуру с запретом

На протяжении последних двух лет в российском обществе ведутся дискуссии о допустимых границах государственного регулирования контента в Интернете. Одним из последствий этих дискуссий стало принятие закона № 139-ФЗ от 28 июля 2012 года, в рамках которого появился "Единый реестр запрещенных сайтов", доступ к которым был заблокирован российскими операторами связи.

Во время дебатов по поводу этого закона его сторонники и противники, которые составляют большинство среди лидеров мнений российского сегмента Интернета, активно апеллировали к международному опыту регулирования Сети.

При этом с обеих сторон имело место манипулирование информацией и использование различных штампов, имеющих весьма отдаленное отношение к реальности.

Между тем, на Западе регулярно публикуются рейтинги "свободы интернета". Один из них составляется правозащитной организацией Freedom House. И неизменно находит отклик в России…

— Как вы оцениваете рейтинг Freedom House?

— Я слежу (за ним) с самых первых рейтингов. Они появились в 2011 году и стали реакцией на заявление госсекретаря Хиллари Клинтон о важности свободы слова и свободы в интернете для продвижения демократии.

И могу совершенно честно сказать — в отношении России все рейтинги Freedom House абсолютно русофобские. Я говорю так не потому, что мне не нравится руководство этой организации. Хотя оно мнедействительно не нравится. Девид Кремор известен тем, скажем так, что недалеко ушел от сенатора Джона Маккейна в своем отношении к России.

Однако дело в том, что если мы посмотрим на обоснование той оценки, которую ставят аналитики Freedom House в России, то увидим, что это обоснование ничем не отличается от тех стран, которые находятся вверху рейтинга — например, Франция или США.

Всем очевидно, что Интернет в России это абсолютно свободное пространство. И особенно оно свободно по отношению к политическим дискуссиям. У нас в Рунете нет политической цензуры. Более того, ее никогда не было.

Вся фильтрация контента, существующая в Рунете, направлена на определенные категории ресурсов, которые не имеют отношения к политической жизни страны. И когда мы смотрим, например, почему ставят России низкие баллы по отдельным категориям, мы видим, что это натягивается из последних сил лишь бы занизить место России в списке, лишь бы она оказалась между Угандой и Зимбабве. Хотя никаких объективных предпосылок для этого нет.

— Насколько я знаю, исследователи по позиции России Freedom House предпочли остаться неизвестными.

— Да, очень забавный момент. С 2011 года, когда вышел первый доклад, по 2013 год — это третий уже доклад Freedom House. Большой доклад, порядка 600 страниц, а в конце написаны эксперты, которые давали экспертные интервью по поводу тех или иных стран. Обычно одна страна — один эксперт.

И мы видим забавную картину, почти по всем странам эксперты названы, а по России, Сирии и еще нескольким странам написано, что эксперты пожелали остаться анонимными. В итоге, мы не можем понять, а кто это сочинял про Россию, кто написал о том, что правительство страны мешает людям подключаться к интернету. Абсолютный абсурд.

— Вы входили в состав авторов, которые готовили доклад о правовом опыте фильтрации в сети. Собственно говоря, по каким принципам вы отбирали страны для мониторинга?

— Появление этого исследование стало некой реакцией на принятие в России закона №139, закона связанного с созданием реестра запруженных сайтов.

Я напомню, что согласно эту закону было определено три категории ресурсов, которые должны блокироваться операторами связи: это ресурсы, связанные с детской порнографией, ресурсы, связанные с призывами к суициду, и ресурсы, связанные с продажей и пропагандой наркотиков. А сейчас к этой категории, через судебные решения, добавилось еще четыре — это различные онлайн-казино.

Нас заинтересовало, а каким образом осуществляется фильтрация негативного контента в других странах. Все мы знаем о том, что в Китае существует очень серьезная, разветвленная система интернет цензуры. Мы не знаем, каким образом это проводится в странах Европы и в США. И нам стало интересно. Ведь по большому счету правительство всех стран, так или иначе, пытается бороться с криминалом, который в сети плотно поселился, например, разгул детской порнографии.

Как с этим всем борются разные правительства? Мы разделили все страны по нескольким категориям в зависимости оттого, какие ресурсы они блокируют, и при помощи каких технических методов осуществляется это блокирование.

И что мы увидели? Россия принадлежит к континентальной модели интернет-фильтрации, более того, российская модель строится 139-м законом и является калькой, не полностью, но преимущественно с британского закона. И методы фильтрации, в принципе, скопированы у Британии, однако с некоторыми недочетами. Сейчас как раз все недочеты, которые были допущены при копировании британского опыта, в настоящее время исправляются.

Одна из главных претензий интернет-сообщества к этому закону является то, что блокирование осуществляется по IP-адресу. Из-за того, что заблокирован IP-адрес, могут быть недоступны другие ресурсы, которые находятся на одном заблокированном сервере. Хотя ресурсы ни в чем не виноваты. Вы же не виноваты, что ваш сайт оказался на одном сервере с педофильским форумом? Не вы нарушили закон, тем не менее, ваш ресурс тоже будет недоступен.

Для того, чтобы этого избежать, в России будет осуществлена так называемая двухэтапная блокировка. То есть, сначала будет осуществляться проверка по IP-адресу, а вторичная проверка будет по адресу страницы, как это делается в Великобритании. Таким образом, будет заблокирован именно тот ресурс, который внесен в запрещенных реестр, а не все остальные, которые могут оказаться раньше.

Важным отличием континентальной модели является то, что существуют очень четко обозначенные категории ресурсов, которые подвергаются блокировке. Среди этих категорий нет политических ресурсов, это только те ресурсы, которые связаны с различными преступлениями или с социально чувствительными вещами, как например, вопросы, связанные с пропагандой суицида.

Для меня, честно говоря, это весьма сомнительная категория, в интернете не так часто можно встретить ресурсы, связанные с пропагандой суицида.

— Вы в своем докладе упоминаете такое понятие как Twitter-революция.

— Мы отдельно проанализировали опыт Twitter-революций и пришли к однозначному выводу, что роль социальных медиа во всех событиях и в Молдавии, и в арабских странах, конечно, переоценена.

И, скажем так, появление мема "Twitter-революция" связано, прежде всего, с тем, что западные наблюдатели следили за событиями как раз через призму соцмедиа. Но это совершенно не означает, что соцмедиа оказали решающее воздействие на сами события в этих странах.

В той же Молдавии количество пользователей Twitter в стране было крайне незначительным, где-то тысячи две на всю страну. Понятное дело, что в данном случае, говорить о каком-то серьезном факторе Twitter, как об инструменте свержения режима, не приходится.

Основным инструментом были смс-сообщения, потом — "Одноклассники", как самая популярная социальная сеть тогда и сейчас. И Twitter играл третью роль. Прежде всего, это был инструмент для тех людей, которые живут за пределами Молдавии.

Точно так же, как, например, в Египте, когда происходила "арабская весна". Большинство пользователей, которые писали о происходящем в Египте в Twitter, жили за пределами Египта. Более того, больше половины сообщений были написаны на английском языке, а не на арабском. Поэтому говорить, что Twitter стал каким-то локомотивом событий в Египте, будет очень большим преувеличением.

Я понимаю, что с точки зрения аналитиков и журналистов, говорить о Twitter-революциях очень красиво, это привлекает внимание и читательский интерес. Сваливать диктаторские режимы с помощью 140 символов -естественно, это не так.

— Но живем мы не в Молдавии, а в России. Здесь не 2000 человек в Twitter, здесь в социальных сетях у лидеров оппозиционного движения десятки тысяч людей. Для России — это мощный инструмент?

— Это один из инструментов политической работы, политической агитации, мобилизации. Мы видим широкое использование инструмента соцмедиа для мобилизации людей на митинги протеста 2011-2012 годов.

Понятно, что именно в этих событиях инструменты соцмедиа играли очень высокую роль. Я бы не сказал, что определяющую, но высокую. Более того, имеет место четкая корреляция между, так называемым, креативным классом и его приходом на площадь, и мобилизацией этого креативного класса в соцмедиа.

То есть, если мы построим графики, например, численности протестных сообществ, привязанных к тем или иным митингам, и, собственно, структуре этих митингов, то увидим, чем выше количество людей заявили в соцсетях, что придут, тем больше на митинге самом людей, представляющих офисных сотрудников, различных деятелей креативных профессий: дизайнеры, пиарщики, студенты. А как только численность сообществ этих падает, меняется социально-демографический состав митингов, то есть там появляется больше пенсионеров, больше людей рабочих, падает уровень образования.

Поэтому да, корреляция такая существует, соцмедиа являются важным фактором агитационной работы. Опять же, не стал бы переоценивать, потому что на одних только соцмедиа выехать невозможно. Яркий пример, избирательная компания, выборы мэра Москвы, 8 сентября. Мы видим, что даже самый соцмедийный кандидат Навальный использовал соцмедиа как инструмент для мобилизации своего электорального ядра, однако основная работа осуществлялась в оффлайне. Поэтому нельзя абсолютно забывать про основную оффлайновую составляющую.

— Какие рекомендации, если коротко, для нашей страны в этой сфере?

— Рекомендации очень простые. Первое, самое главное, сохранять адекватность в области государственного регулирования. Понятно, что государственное регулирование интернета будет. Все, прошли времена, когда интернет был абсолютно свободный площадкой, Диким Западом. И государственное регулирование будет и будет оно только возрастать. Но очень важно сохранять адекватность и заниматься блокировкой только тех ресурсов, которые действительно опасны, и с социальной точки зрения опасны для общества. Это раз.

А второе, очевидно, что закон, 139-ФЗ, требует определенных доработок для того, чтобы не наносить ущерба всему интернет-рынку. Работа в этом направлении ведется.

Третий пункт, который мы указали, у нас есть, например, законодательство, связанное с противодействием распространению экстремистских материалов. К сожалению, оно написано таким образом, что не работает в интернете. И просто требуется переработка этого законодательства для того, чтобы можно было действительно его использовать, например, для блокировки призывов к насилию, которые могу распространяться. И мы знаем, что по существу, они распространяются в интернете.

На текущий момент, скажем так, блокировка призывов к насилию в отношении тех или иных социальных групп, я говорю, не обязательно про политиков, например, если кто-то будет писать о необходимости переубивать всех митингующих, к примеру. Конечно же, с этим нужно бороться. Однако в законе отсутствует адекватный механизм борьбы с подобными вещами. Вот это нужно создавать. Это базовые вещи.