Размышления военного обозревателя “Правды” — интернет” Василия ИЗГАРШЕВа

Столько дней и ночей продолжалась Великая Отечественная война... Когда-то известный военный писатель обронил фразу, ставшую крылатой. “Нам бы день простоять, да ночь продержаться”. Советскому народу предстояло пережить все дни и ночи лихолетья, навязанного нам международным империализмом и его оголтелым цепным псом — германским фашизмом.

22 июня 1941-го... Без объявления войны, вероломно и нагло армады фашистских бомбовозов обрушили на спящие города и села мирной державы свой смертоносный груз. Танковые колонны фашистов, развернувшись в боевые порядки, ринулись через границу на нашу землю, сметая огнем, давя гусеницами все на своем пути. Жестокий удар. Страшный удар.

1. Подвиг Брестской крепости

Обо всех днях и ночах не рассказать. Но о некоторых попытаюсь.

Мне было пятнадцать, когда я впервые услышал о подвиге защитников Брестской крепости. Спустя три года я увидел ее святые развалины. Обожженные, искалеченные бомбами и снарядами. Я и мои товарищи-фронтовики, пришедшие к Бресту от Барановичей, где мы вступили в бой с фашистами в 1944-м, диву давались, ну как тут можно было жить и бороться горстке героев гарнизона крепости. Но они жили, сражались, сдерживали без двух дней целый месяц отборные части 45-й пехотной дивизии фашистов. На маленьком кусочке советской земли ее герои-защитники вели кровопролитные бои с фашизмом. “Прощай, Родина! Умираю, но не сдаюсь!” Нацарапанные штыком на крепостных руинах слова, как поэма, как песня, рассказали людям, миру о мужестве, о характере советских бойцов. Потрясающее впечатление. Забыть его нельзя.

У защитников иссякли патроны, не было медикаментов, бинтов, не было воды и пищи. Но было в избытке любви к Отечеству и ненависти к его врагам. И люди держались до последнего вдоха.

Спустя почти три десятилетия мне, уже военному корреспонденту, посчастливилось встретиться с защитниками крепости. ...Страна открывала здесь мемориальный комплекс. Я увидел Брест помолодевшим. Город надел свои лучшие наряды. Расцвел плакатами, флагами, транспарантами, людскими улыбками. Даже природа, еще два дня назад обрушившаяся туманами, нудными дождями, холодиной, вдруг расщедрилась на тепло, на все свои дивные краски. Чародейка-осень возвратила городу “бабье лето”. Выплеснула в голубень над Бугом запасы белой паутины, лихо мазнула охрой по кронам берез и кленов, окропила суриком рябины, свернула в коричневые трубочки листья каштанов.

Засмотрелась в воды Буга и Муховца старая крепость, украшенная скульптурами, обелисками.

Вонзился в небо тот самый солдатский штык, которым, сошедшись в рукопашную, разили врагов солдаты, которым, теряя силы, царапали на камне завещание потомкам. Стометровым титановым исполином-обелиском поднялся штык над крепостью, над городом. Стоит возле штыка, похожего на стартующую ракету, окруженный пионерами человек в летах с Золотой звездой Героя Советского Союза на лацкане пиджака. Через несколько минут его увидит по телевидению вся страна. Он пройдет во главе колонны защитников, съехавшихся в крепость изо всех уголков Союза, и пронесет Знамя крепости. И встанет с ним у Вечного огня.

А пока он, Петр Михайлович Гаврилов, по-отцовски беседует с пионерами дружины, которая носит его имя.

А неподалеку от своего командира, возле скульптурной композиции “Жажда” стоит окруженный однополчанами загорелый, седоголовый, усатый, как положено кавказцу, Самвел Минасович Матевосян. На фирменной довоенного покроя гимнастерке бывшего замполитрука Золотая Звезда Героя Социалистического Труда и депутатский значок. Он всматривается в черты своего товарища, запечатленного скульптором в момент, когда тот, не выпуская автомата, полз к реке за живительной влагой, чтобы спасти от жажды людей. Не дополз, пуля сразила героя... Но каска, которую боец зажал в левой руке, полна воды. И в ней, как в вазе, пламенеет букет живых роз.

Майор П. Гаврилов, капитан В. Шабловский, старший политрук Н. Нестерчук, лейтенанты И. Акимочкин, А. Кижеватов, младший сержант Р. Семенюк, рядовой С. Нуриджанян, воспитанник полка П. Клыпа... Их было не так много. Но это была одна боевая семья, состоявшая из представителей тридцати трех национальностей. И для каждого из них окраина далекого Бреста символизировала всю Родину, часовыми которой они сознавали себя по долгу и признанию.

Я прошу художников-архитекторов В. Волчека и Г. Сысоева из творческого коллектива известного советского скульптора А. Кибальникова, автора известного памятника Владимиру Маяковскому в Москве, рассказать о своей работе. Оба в прошлом фронтовики. Виктор Волчек — бывший комбат. Со своими саперами прошел от Сталинграда до Праги. Ранен, контужен. Георгий Сысоев тоже сапер, старший сержант. На войне — от звонка до звонка.

— Что говорить о работе? Вот она, вся перед глазами. И скульптор Кибальников, и мы стремились воссоздать образы воинов, познавших цену жертвам во имя победы, способных отдать все, чтобы их родные и близкие, весь народ не пережили больше того, что пережили на войне наши герои.

...В польском городе Кошалине я разговорился с тогдашним секретарем воеводского комитета ПОРП Станиславом Куйдой. В тридцать девятом в панской Польше его замуровали в политической тюрьме города Петркув-Трибунальский. Куйда бежал из каземата еще до прихода фашистов. Пробрался в Советский Союз. Вступил в Красную Армию. Вскоре после нападения фашистов получил задание установить связи с подпольем в Варшавском и Келецком воеводствах Польши, куда его забросили на самолете. Выполнил задание, доложил по радио. Получил приказ возвращаться. Но шел сорок первый, и фронт все дальше отодвигался на Восток. Послать самолет за одним человеком возможности не было, и Куйда пошел к своим пешком.

— Можете себе представить, что это означало — пройти через Польшу, через всю Белоруссию, через многие области Украины и России, — говорил Куйда. — А я ко всему прочему не ахти как владел русским языком...

— И все же прошли?

— А нечего было делать. Надо было пройти. Но я знал, что защитникам Бреста было куда труднее... К тому же друзей на моем пути было гораздо больше, чем врагов...

Защитники Бреста... Они всегда живут в моей памяти. Вот они стоят рядом с Петром Машеровым, с генералами, приехавшими их чествовать из Минска, из Москвы. Живые участники тех незабываемых дней. Вспоминают дни и ночи мужества и отчаяния, боевых побратимов, закрывших грудью Отечество и оставшихся в этой земле на веки.

Крепость над Бугом. Она не была похожей на Трою и Фермопилы, Верден и Порт-Артур, какими их рисуют военные историки. Ее не защищали метровой толщины стены из камня. Она была крепостью верных Родине человеческих сердец, которые в минуты жестоких испытаний бились как одно огромное людское сердце, преисполненное светлым чувством благодарности стране и гордости за ее свершения.

2. Выше всех Эверестов Земли...

Было лето. Знойный стоял август. Весь пропахший спелым хлебом, арбузами, каспийской и волжской рыбой. Нарядный город весело и беззаботно гляделся в спокойную, золотую от солнца Волгу.

И вдруг прямо у крутояра на невысоком бетонном пьедестале зеленая танковая башня с пушкой, обращенной на Запад. Не более чем в метрах пятидесяти от берега другая такая же башня, в прогале между домами — третья. Так обозначен бывший передний край обороны в городе-герое.

Невероятно! Волга — рукой подать. Вот она подо мной. И передний край? И фашисты были тут же, рядом с Волгой? На расстоянии броска гранаты находились фашисты от защитников Сталинграда. А иногда еще ближе: наши на первом этаже, немцы — на втором.

От устья Царицы, упрятанной под землю, иду по переднему краю. Вот здесь, неподалеку от речки, давшей в свое время название городу, совершила свой высокий подвиг Валентина Денисовна Стороженко — мать двух сыновей-ополченцев. Фашисты схватили ее на Нагорной улице. Угрожая расстрелом, женщину заставили провести роту эсэсовцев, переодетых в красноармейскую форму к Комсомольскому скверу, где располагался городской комитет обороны. Патриотка привела фашистов к расположению наших войск возле железнодорожного моста. Громко крикнула:

— За мной идут переодетые фашисты. Стреляйте, сыночки!

Враги успели расправиться с отважной женщиной, но от возмездия ни один из них не ушел. Эсэсовская рота была уничтожена.

Потрясающий это памятник — передний край в Сталинграде. То он удаляется от Волги, то подходит вплотную к берегу. То обрывается вовсе. Как за “Красным Октябрем”, у “Баррикад”, возле острова Людникова, как у Спартаковки, у Купороской балки.

После разгрома под Москвой зимой 1941 года фашисты уже были неспособны возобновить стратегическое наступление на нескольких направлениях как в начале войны. Однако на отдельном участке они еще могли, пользуясь отсутствием второго фронта, сосредоточить силы для крупной наступательной операции.

“Я хотел достичь определенного пункта, одного определенного города. Случайно этот город носит имя самого Сталина...” Фашистский фюрер, склонный к фиглярству, безудержному позерству, явно кокетничал. Он заранее выбрал этот пункт, имевший со всех сторон ключевое значение. Перерезать Волгу, главную “улицу” России, именно у Сталинграда — означало лишить центр страны нефти, марганцевой руды, хлопка, хлеба, продовольственных ресурсов юга. Это фашисты понимали. А то, что этот пункт носил имя советского вождя, придавало стратегической задаче глубоко политическую символику. Как же! Какой реванш за поражение у стен Москвы. Москва — голова России, Сталинград — ее сердце, — так утверждали враги.

Впрочем, советские люди еще лучше понимали, что значил для страны этот город на волге. Рядовой боец, снайпер-герой Василий Зайцев произнес тогда слова: “За Волгой для нас земли нет!”. Как в битве под Москвой, слова другого Василия, политрука-панфиловца Клочкова: “Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!” стали лозунгом сталинградцев в двухсотдневном сражении в городе, у его стен, на общирных полях в междуречье двух великих русских рек. По количеству войск, боевой техники, ожесточенности боев Сталинградская битва превзошла все известные истории сражения.

Помню, у нас в стране гостили летчики полка “Нормандия-Неман”. Они прилетели на своих “Миражах”. И когда их спросили, где бы они хотели побывать, то все единодушно ответили: “Сталинград”. Я летал вместе с ними на Волгу. Надо было видеть, с каким интересом и вниманием французы осматривали военные памятники города. Герой Советского Союза летчик полковник Жак Андрэ, сражавшийся с фашистами на нашем “ЯКе” сказал мне на Мамаевом Кургане:

— Сталинград для каждого французского патриота — символ стойкости, отваги в борьбе с “бошами”. Наш писатель-антифашист Жан-Ришар Блок, обращаясь к нации по московскому радио говорил: “Слушайте, парижане! Трех дивизий, которые первыми вторглись в Париж в июне 1940 года, этих трех дивизий — 100-й легкопехотной, 113-й и 295-й пехотных — не существует больше. Они уничтожены под Сталинградом. Русские отомстили за Париж. Русские отомстят за Францию!”

Мамаев Курган... На военных картах высота с отметкой 102,0. Сто два метра над уровнем моря. Не такая уж это и высота. Но тогда, в 42-м, Курган назвали главной высотой России, как написал поэт, она была “выше всех Эверестов Земли”.

“Сколько раз вершина Кургана переходила из рук в руки, никто не скажет: таких свидетелей и регистраторов нет — их не осталось в живых. Но живут и будут жить в памяти народа были о подвигах героев Сталинграда”. Так писал командир 62-й армии, ставшей 8-й гвардейской, маршал Василий Иванович Чуйков. Его прах теперь покоится на Кургане неподалеку от КП армии, рядом с прахом его героев-солдат, товарищей по оружию. Там же похоронены командарм 64-й армии генерал-полковник Михаил Степанович Шумилов, председатель городского комитета обороны Алексей Семенович Чуянов.

Солдат Василий Марченко первый раз был ранен под Брянском. Лечился в Сарапуле. И снова на фронт. Фашистская пуля нашла его в бою на Украине под Барвенковом весной 42-го. Отвезли солдата в глубокий тыл — в Сталинград. А летом, выйдя из госпиталя, оказался Марченко на передовой, которая начиналась сразу за госпитальным порогом. И солдата определили в охрану городского комитета обороны, что рядом с вокзалом. Бои тут были страшенные. В сентябре вокзал (вернее сказать его руины) тринадцать раз переходил из рук в руки.

Он провел меня в Комсомольский сквер к могиле своего командира генерала Василия Андреевича Глазкова. Сорок один год был ему, уроженцу Тамбовщины.

— Погиб в бою. 168 осколков извлекли из тела отважного комдива, — сказал Марченко. — в Сталинграде и генерал, и рядовой сражались в одном окопе. И погибали, случалось, вместе.

В Сталинграде помнят всех. И погибших, и оставшихся в живых. Поименно. Помните песню про березку, которую так проникновенно поет Людмила Зыкина? Ее написали волгоградцы — замечательная русская поэтесса Маргарита Агашина и талантливый русский композитор-песнетворец Григорий Пономаренко.

История песни такова. К 20-летию Победы в память о героях битвы решили горожане заложить на склонах высоты 102,0 парк. На многих деревцах укрепили самодельные таблички, кому посвящено растение. Так вот на одной из березок висела такая табличка:

“Смертью храбрых погибли братья Рыкуновы:

Иван — 1899 г.

Степан — 1907 г.

Сергей — 1912 г.

Василий — 1914 г.

От брата Федора Ивановича”.

Пятеро их было. Четверо — погибли. Домой вернулся один.

Шумит на Кургане в память о героях парк. В память о матросе Михаиле Паникахе, горящим факелом бросившимся под фашистский танк. О генерале Александре Родимцеве и его гвардейцах, стоявших на смерть на волжском берегу в центре города. В память о защитниках легендарного Дома сержанта Якова Павлова. 24 бойца девяти национальностей, составлявших гарнизон отважных, 58 дней сражались за дом. В память о Герое Советского Союза испанце Рубене Ибаррури — сыне Долорес, революционерки “Пассионарии”. И всех других павших героях.

Испанец Р. Ибаррури, татарин Х. Фаттяхутдинов и русский В. Каменьщиков похоронены в центре города, в Аллее Героев, в Братской могиле, что на площади Павших борцов у Вечного огня, зажженного от искры Сталинградской ГЭС.

Сталинградцы помнят день 23 августа 1942 г. Две тысячи самолетовылетов совершили на город фашистские стервятники. Все рушилось, взрывалось, горело. Гитлер отдал приказ армии Паулюса: 25 августа город взять. В обозе армии везли литографский камень для печатания плакатов с надписью на русском языке. “Сталинград пал”. В том же обозе ехал некий Фриче из ведомства Геббельса. Он снабжал победными реляциями берлинское и прочее печатное чтиво. С ним был именитый художник, спец по медалям, имел поручение изготовить эскизы для медали за взятие Сталинграда.

Двадцать пятых чисел было много и после августа. А камень литографский нашелся аж за Харьковом. И Фриче успел удрать в фатерлянд, и художник остался не у дел, и армия Паулюса была разгромлена, а сам фельдмаршал, его генералы оказались в плену.

Такого поражения фашисты еще не знали.

Слушайте, читатель, я вас сейчас спрошу: вы что-нибудь знаете о битве при Тараве? А при Гуадалканале? А ведь Тараву и Гуадалканал на Западе нынче ставят выше Сталинграда.

Будем великодушны: всяк имеет право гордиться теми или иными деяниями. Но посчитаем. В битве под Сталинградом фашистская группировка насчитывала 81 дивизию. Немцы потеряли в сражении 1,5 миллиона солдат и офицеров. При Гуадалканале противоборствующие стороны были представлены так: американцы — 80 тысяч личного состава, японцы — 20 тысяч. За коралловый островок Тараву воевали 15 тысяч американцев против 4 тысяч японцев. Дивизия “схлестнулась” с полком. Американцы потеряли в тех ожесточенных боях 913 человек убитыми.

Не будем ханжами: матери, жене, детям никогда не оплакать потерю и одного близкого человека. Но зачем извращать факты? Мистер Х. Болдуин, выдающий себя за историка, в составленной им табели о рангах одиннадцати битв второй мировой войны отвел Сталинграду шестое место. Разумеется после Таравы и Гуадалканала. Битве под Москвой, Курской битве и многим другим сражениям на советско-германском фронте Болдуин никакого места не определил. Не было их, по Болдуину, и баста.

Зачем это делается? Болдуины полагают, что когда люди вообще забудут о победах нашего народа, их проще заставить пойти на новые авантюры, чтобы переиграть все то, что проиграли германские фашисты.

Напрасно, мистер Болдуин. Урок Сталинграда непреходящ. Он годится на все времена, на все эпохи. Потому как тот стометровый волжский Курган всегда будет выше всех Эверестов Земли.

После Сталинграда, после Курской битвы фашисты уже не помышляли о наступательных операциях. Мы шли и шли вперед. В 44-м летом полностью очистили от оккупантов свою землю, восстановили погранстолбы на границе и пришли освобождать от фашистов Европу.

В 45-м, в мае, победоносно закончили войну. Мы одни, без западных помощников окружили и взяли Берлин. Одни взяли Будапешт и Вену. Вышли к Адриатике, к норвежским фиордам, освободили датский остров Борихольм. От стен Москвы, от берегов Волги, от гор Кавказа прошагали до середины Европы.

И победную точку в войне поставил наш советский солдат, расписавшись на стенах поверженного рейхстага в самом логове фашизма. Там люди видели и подпись Маршала Победы Георгия Константиновича Жукова. Там пела для бойцов и командиров великая певица Русланова и прославленный маршал аккомпанировал ей на своем баяне.

3. Операция “Оверлорд”

Мы выстояли в жестоких сражениях с фашизмом фактически один на один. Обещанного союзниками второго фронта в Европе в 1942 году мы не дождались. А ведь 12 июня того года американское и английское командование утверждало: второй фронт будет открыт. Мы истекали кровью в Сталинграде, на Кавказе, в болотах Новгородчины — союзники лишь обещали помощь.

Прошел 42-ой. О втором фронте ни слуху, ни духу. В 43-м У. Черчилль торжественно и высокопарно обнадежил: не успеют облететь листья с деревьев, как в Западной Европе откроется второй фронт. Облетели листья. Прошла зима и весна 44-го. И новой листвой зашумели деревья. А фронта нет как нет. И уж когда всему миру стал абсолютно ясен исход войны, когда советские войска полностью очистили от фашистской нечисти родимую землю, когда встал вопрос об освобождении стран Европы от оккупантов, союзники в итоге приступили к операции “Оверлорд” — форсированию пролива Ла-Манш и высадке на нормандском берегу Франции.

Мне рассказывал о тех днях генерал армии Николай Лященко, прошедший всю войну, командуя полком, а затем и дивизией. Южный, Юго-Западный, Волховский, Ленинградский, 2-й Белорусский фронты — там пролег его боевой путь. Он был единственным комдивом, сражавшимся на самых ответственных участках фронтов, не получившим за подвиги Золотой Звезды Героя, хотя представлялся к высшему отличию не один раз. За ним числилось невыполнение приказа Сталина. Перед наступлением комдив запретил выдавать бойцам полагавшиеся им сто граммов водки.

“После боя и по двести не пожалею, — говорил комдив. — А раньше ни-ни. Пьяному море по колено, пьяный не чувствует меры опасности. А похоронок подписывать не люблю”.

“Не получил ни Золотой Звезды, ни генеральского звания, — говорил мне Лященко. — После войны хотели комендантом Москвы назначить, ростом подходил, голосом. Попало дело к Г. Маленкову. Тот приказал возвратить дело кадровикам. Без последствий”.

— А насчет “Оверлорда”, — продолжил Николай Григорьевич, — скажу так. В летне-осенней кампании мы наступали на фронте протяженностью более 4 тысяч километров. Союзники на западе — на 600-километровом, а на юге в Италии — 300-километровом. Мы прошли на отдельных направлениях до 1200 километров. Союзники продвинулись на 260-400 километров. В ноябре же это наступление вообще захлебнулось, а спустя некоторое время их крепко потрепали фашисты в Арденнах.

Черчилль обратился к Сталину с просьбой ускорить наступление на Восточном фронте, чтобы спасти попавших в беду союзников. И 12 января 45-го от Балтики до Карпат наши фронты пошли вперед. Погода была — хуже не придумать. Позвонил Лященке на КП Маршал К. Рокоссовский:

— Как наступление?

— Трудно. Туман. Своего начальника штаба, а он в трех шагах, не вижу.

— Ничего. Бывало и потруднее. Надо союзников выручать, Николай Григорьевич.

Лященко с ними потом встречался. Его дивизия стояла в Германии бок о бок с 51-й шотландской дивизией. Как-то ее командир генерал Барбер предложил провести футбольный матч. Собрали любителей-футболистов, еле-еле одинаковые трусы нашли, футболок не было. Англичане вышли в новой отутюженной форме. И вдруг все бросились к нашим футболистам. Ощупывают их, обнимают. Оказывается, привлекали следы от ран, шрамы, которыми вдоволь были разукрашены наши любители футбола.

Барбер недовольно сказал через переводчика:

— И тут вы не обошлись без политики. Раны напоказ выставили.

— Мы четыре года воевали, генерал, — ответил ему Лященко. — Мы воевали, а вы вместо открытия второго фронта в футбол резвились. Вот где политика.

И еще напомнил англичанину. 22 июня 1941 года будущий президент США Трумэн пожелал, чтобы русские и немцы как можно больше убивали друг друга. Расчет был прост: господа союзники выжидали, когда СССР обескровит в единоборстве гитлеровскую коалицию и в этом единоборстве ослабнет сам, потеряет значение великой державы, тогда они, союзники, придут и продиктуют свою волю.

Напрасный расчет, обреченный на полный провал...

4. Никто не забыт

Лозунг верный. Но, увы, реальность он отражает не всегда. До сих пор ребятишки отыскивают в лесах не преданные земле останки героев. Не все братские могилы, воинские погосты в надлежащем порядке. Облупились обелиски, покосились кресты, обвалились надгробья... Это, к слову сказать, сплошь и рядом: и в опустевших российских селениях, и в больших городах. Тут и столица не исключение.

Недавно высший православный иерарх походя бросил фразу насчет погоста на Красной площади. За нее тотчас ухватились демократы-реформаторы. Почему-то свели слова Его Святейшества лишь к саркофагу Ленина, хотя — сам слышал — этой фамилии Патриарх не выговорил.

Не лучше ли было бы пока вообще не подливать масла в огонь, не разделять народ, а объединить его идеей захоронения всех погибших на войне. Вот уж 55 годовщина Победы на носу, а последний солдат все еще не предан земле.

Говорят, что у нас нет семьи, которая бы не потеряла на войне родного, близкого человека. И тут не могу не сказать о личном. На Калужской земле, в Жуковском районе, на окраине Нижней Вязовни, что на сельском тракте из Обнинска в Серпухов, стоит на Братской могиле бойцов 49-й армии обелиск.

Раньше на том месте возвышался скромных размеров памятник. И всего несколько фамилий. Последней в траурном списке значилась фамилия Шестова Герасима Ивановича.

К 50-летию Победы Совет ветеранов воевавшей под Серпуховом дивизии провел большую поисковую и мемориальную работу. В братской могиле были погребены останки многих погибших героев. Составили новые списки. Строчки для фамилии Герасима Ивановича, увы, не нашлось. Потому как она не значилась в списках личного состава ни этой, ни какой другой дивизии. А не значилась потому, что Герасим Иванович в Красной Армии не служил.

Он служил еще в прошлом веке в дивизии известного русского командира суворовской школы — генерала Гурко. Служил в Варшаве, других гарнизонах Варшавской, Лодзинской губерний, участвовал в русско-японской войне... Великую Отечественную встретил в лесной подмосковной деревне Воронцовке, оказавшейся на самой линии фронта. Старый слепой солдат не мог никуда спрятаться от войны. Фашисты сожгли деревню. Жители ушли в лес. Герасим Иванович, а он был моим делом, пропал без вести. Когда моя мать поехала в Воронцовку, то следов своего отца не обнаружила.

И вдруг однажды знакомая прибегает к маме и сообщает, что деда Герасима нашли в Нижней Вязовне.

Мать меня за руку, и вдвоем мы пошли в эту деревню. На ее окраине, в неглубокой лощине, в снегу лежали погибшие бойцы. И рядом мой дед. Раздетый, босой. Руки связаны колючей проволокой, ноги тоже. На руках и ногах раны от проволоки, в кровоподтеках и синяках.

Я стоял, потрясенный увиденным на краю лощины, не шелохнувшись, не уронив ни единой слезинки. Ко мне подошел командир с четырьмя шпалами в петлице. Полковник.

— Кто он тебе, малец? — спросил командир, указывая на деда.

— Мой дедушка.

— Как его фамилия?

Я ответил. Он записал.

— Ты можешь гордиться им, парень. Фашисты не всякому связывают колючкой руки и ноги. Герасим Иванович погиб как герой, и мы похороним его вместе с нашими бойцами, в братской могиле, как героя.

Так сказал командир. Спустился в лощину, взял под руки маму и подвел ее ко мне. Распорядился, чтобы распутали проволоку, освободили руки и ноги погибшего.

Состоялись похороны. С музыкой, с оружейным салютом. На деревянной пирамиде укрепили список с фамилиями преданных земле. Потом возвели кирпичный обелиск, поштукатурили. И в новой табличке замыкающей строкой значилась фамилия деда.

Нас пятеро внуков у него. И всякий раз, бывая на жуковской земле, мы приходим к солдатскому обелиску в Нижней Вязовне, чтобы отдать дань памяти деду Герасиму, погибшим в боях воинам.

И вот фамилия Шестова Г. И. с обелиска исчезла. Если эти строки прочтут ветераны армии генерала Захаркина, офицеры Жуковского военного комиссариата, то пусть не обременят себя хлопотами еще раз взглянуть на списки захороненных в Нижней Вязовне. Никто не должен быть забыт, ничто не должно быть забыто.

Если бы это был даже единственный факт, то и с ним нельзя мириться. Но по опыту работы в “Правде” приходилось не раз вести переписку с местными органами военного управления на подобные темы. Впрочем, что значит боль одного человека: великую народную войну пережил наш народ. Выстоял, победил.

От большой войны и гордость осталась в сердцах большая. Но и непреходящая боль, и глубокая саднящая душу скорбь — они тоже огромны и навсегда останутся с нами.

Но самая большая наша боль от того, что не сумели сберечь плоды Великой Победы. Развалился Союз. Развалилось содружество социалистических стран. Россия лишилась морей, многих земель, с таким трудом, с такими жертвами собранных в единое великое государство нашими предками. Невероятно, но за какое-то десятилетие из могучей супердержавы превратилась Россия в третьеразрядную страну — попрошайку, попавшую в экономическую кабалу...

Стыдно и обидно.

Василий ИЗГАРШЕВ,
Полковник, участник Великой
Отечественной войны,
Заслуженный работник культуры РСФСР