Чехов смеется!

Михаил Чехов давно стал легендой — великий артист с трагической судьбой, который так рано ушел из нашего искусства и так тяжко прожил за границей остаток своей жизни. В 1923 году редакция театрального еженедельника "Зрелища" провела среди читателей-зрителей анкету. На вопрос: кого заполняющий анкету товарищ полагает лучшим русским актером? — пришло 90% ответов — М. А. Чехова.

Михаил Чехов — сын Александра Павловича Чехова, старшего брата и друга Антона Павловича Чехова. В своих дневниках Михаил Александрович вспоминал, как в детстве любил навещать своего знаменитого дядю.

Перед своим отъездом из Советского Союза в 1928 Чехов стоял во главе Московского Художественного театра 2-го, который в результате требования своих коллег возглавил после смерти Вахтангова в 1922 году.

Он рано научился изображать пожилых людей. И не только внешней "острой характерностью" угощал наш артист зрителей. Разумеется, повадки и жесты, походка и мимика тридцатилетнего артиста были вполне достоверны в изображении старости. Актер, которому через пять лет предстояло сыграть мальчишку Хлестакова, двигался по сцене в спектакле "Сверчок на печи" затрудненной походкой шестидесятилетнего человека. А потом был еще Мальволио в "Двенадцатой ночи": у Чехова мажордом графини оказался просто дряхлым. А потом еще и Муромский из "Дела" Сухово-Кобылина, сенатор Аблеухов, в чьем образе артист в соответствии с замыслом автора Александра Белого изобразил даже внешние приметы злобного старца.

Еще одна его знаменитая работа — Гамлет. Чехов в этой роли играл...Раскольникова — русского интеллигентного юношу, который в силу тяжелых обстоятельств жизни ввергнут в размышления о допустимости убийства, и более того — сам убивает! Словом, Чехов сыграл русского Гамлета.

"Михаил Александрович Чехов был для меня не только любимейшим актером, — вспоминал его другой великий актер, Михаил Жаров, — но и негласным учителем, которому я подражал, которого я изучал и который ставил меня часто в тупик неожиданностью и парадоксальностью своих талантливых находок. Он раскрывал в образе такие далеко не исчерпанные возможности, что только оставалось диву даваться — откуда это у него? Каким надо обладать запасом жизненных наблюдений, знаний человеческих поступков, психологических ходов и характерных особенностей человека, скрытых от неискушенных и нетренированных взглядов, чтобы потом своим сверхвидением, своей необузданной и неуемной фантазией превратить все нажитое в образы — живые, человеческие, острые, одним словом, невиданные доселе. И если не все в его исполнении бывало бесспорно, то почти все было сверхталантливо и всегда убедительно.

Однажды во время съемок картины "Человек из ресторана", где мы оба играли официантов, я показал Чехову, как надо ловить "ершей", то есть таскать деньги из карманов шуб богатых клиентов. Я делал жест рукой от кармана шубы к карману своих штанов, сопровождая его поясняющим звуком бзззз.. бзззз... Чехову это показалось смешным, и он, сморщив нос, стал, заикаясь, хохотать. Съемки остановили. Сняли несколько дублей, но как только доходило до "бзззз.. бзззз...", режиссер Протазанов кричал: — Стоп! Чехов смеется!

Съемку перенесли на завтра. А вечером, по приглашению Чехова, я сидел в первом ряду Второго МХАТа на спектакле "Дело" Сухово-Кобылина, где Михаил Александрович играл Муромского.

Как Чехов играл эту роль, рассказать немыслимо, — это надо было видеть. Ибо восстановить словами потрясающее воздействие, полученное от игры, недоступно, все равно пропустишь какую-нибудь деталь жеста, рожденную в результате внутреннего волнения персонажа, или взгляд его круглых испуганных глаз, глаз затравленного человека, которые по своей силе и выразительности говорили иногда больше, чем произнесенное слово.

При всей эксцентричности фигуры Муромского (маленький человек на кривых ножках утопал в парадном мундире и высоких лаковых сапогах с козырьками) все было в нем подлинно, правдоподобно, жизненно и искренне выражено. И вдруг в заключительной сцене, когда Муромскому наносят последний страшный удар и зал, потрясенный переживаниями Муромского, замирает, Чехов подходит к авансцене, трясущимися руками (жестом, который я делал утром на съемке) расправляет длинные бакенбарды и трагически произносит: "Значит... бзззз... бзззз!", поворачивается и на разбитых, согнутых, заплетающихся одна за другую ногах медленно уходит. Потрясенный зал молчит, а потом разражается шквалом рукоплесканий.

Так Чехов, даже внеся в игру элемент озорства (в данном случае специально для меня), усилил трагедийный конец роли. Это мог позволить себе только он, блестящий импровизатор.

Наталья Микора
"ПРАВДА.Ру"