"Шпион" из «Беллуны»: рассказ из первых уст

Пожалуй, впервые Александр открывает прессе подробности своей биографии. До сих пор все без исключения, что о нем писали, "вертелось" вокруг его якобы "шпионской" деятельности в качестве эксперта норвежской экологической организации "Беллуна". Предыстория нашей довольно откровенной беседы с ним весьма нетрадиционна: прежде чем начать интервью, мы обменялись книжками. Я подарил ему свою юмористическую книжку военно-морских баек и приколов "Срочное погружение", он вручил мне свою, написанную им в соавторстве с известной журналисткой Ниной Катерли: "Дело Никитина. Стратегия победы". Тут же полистали, увидели снимки друг друга в военно-морской форме (я сам капитан 3 ранга запаса, тоже корабельный инженер-механик) — и поняли: да свои мы, флотские, чего уж там скрывать-то друг от друга... Вот и получилась наша беседа очень, на мой взгляд, откровенной.

- Александр, давайте начистоту: как вы "докатились до такой жизни"? То есть как из военного моряка стали человеком, которого государство обвинило в самом тяжком из возможных преступлений — измене родине? В какой среде росли? Что за люди окружали вас в детстве и юности?

- Родился 16 мая 1952 года в маленьком городке на Украине. Мама потом рассказывала, в тот год рано наступила весна, день был очень теплый, уже вовсю цвела сирень. Все мои воспоминания о раннем детстве связаны с этим провинциальным городком Ахтырка, приютившимся на берегу тихой, живописной, еще чистой речушки Ворсклы. По местной легенде, названия и городка, и речки сохранились с петровских времен. Царь ехал будто бы через мост, в котором зияла огромная дыра, куда упала его подзорная труба. Царь воскликнул с досадой: "Ах, дырка!" И добавил: "Эта речка ворует стекло (скло)". С тех пор селение якобы и зовется Ах-тыркой, а речка Ворсклой — "вор скла". Первые годы наша семья жила в крохотной хатке у моей бабушки, матери отца, затем переехала в дом родителей мамы. Обычное провинциальное детство со своими радостями и огорчениями. Самое яркое воспоминание — еще до школы — двухколесный детский велосипед, его подарил мне мой дядя, военный летчик. Это был единственный велосипед на нашей улице, я помню его до сих пор. Отец любил футбол и часто брал меня на стадион, когда играла местная команда. Наверное, с тех пор я и люблю спорт. Учиться я начинал в школе-семилетке. Учился хорошо, мама лупила за тройки. Дневники и табели у меня, а потом и у младшего брата она проверяла вплоть до десятого класса. Когда я был в третьем классе, родители разошлись. Мы с матерью и братом переехали на Западную Украину, где жили многочисленные мамины родственники.

- Кстати, вы какого роду-племени?

- Род наш по маминой линии очень большой. Прадеды, зажиточные крестьяне, имели крепкое хозяйство и много собственной земли на Винничине. После революции большевики все это, естественно, отобрали, но дед, проживший девяносто шесть лет, прекрасно помнил, сколько земли было у его отца, деда и прадеда и где она располагалась. Мы любили слушать рассказы деда о том, как жили они "за царя". Отцовский род — из Вологодской губернии. Деда по отцу я не помню, а вот бабу Улю, мать отца, жившую в Ахтырке, помню хорошо. Она растила меня почти до школы. Последние годы баба Уля прожила в Апатитах под Мурманском — со своими дочерьми, моими тетками. И умерла, когда я был уже офицером и служил на подводной лодке.

Отец скончался десять лет назад. Школу я кончил в городке Новый Роздол на Западной Украине.

- А как на флот попали?

- В школе больше всего любил физику и историю. Любовь к физике, наверное, и определила мой выбор профессии, хотя в Военно-морское инженерное училище я попал довольно-таки случайно. Я собирался стать инженером. О военно-морской карьере серьезно не думал, пока мы с друзьями после окончания школы не поехали в Севастополь. Море я впервые в жизни увидел из окна поезда. Мы с ребятами решили прямо с вокзала поехать на пляж искупаться. Пляж оказался рядом с Военно-морским училищем, красивым старинным зданием, расположенным на горе в бухте Голландия.

До пляжа мы добрались на катере от Графской пристани. И только сошли на берег и собрались расположиться на камнях, как к нам подбежал человек в военно-морской форме и, ничего не объясняя, всех нас построил и повел на территорию училища. "С завтрашнего дня — экзамены, — объявил он. — Кто желает поступить в училище, должен написать заявление сейчас же" Вся наша компания дружно написала заявления. Однако повезло лишь мне: я оказался единственным, кто сдал экзамены успешно и был зачислен. Так я попал на флот, где прослужил более двадцати трех лет.

- Я ведь и сам это училище, Севастопольское военно-морское инженерное, заканчивал, только позже, в 1983 году... И как Голландия тогда воспринималась?

- Военная дисциплина, из-за которой многие бросали училище, меня не тяготила — в доме у нас всегда были строгие порядки, кроме того, по характеру я очень терпелив. За неуспеваемость неумолимо отчисляли. Но учиться мне нравилось. Время летело быстро.

-Какие предметы больше всего по душе были?

- По-настоящему интересными были занятия по специальности: электроэнергетические системы, ядерные реакторы и их эксплуатация и другие технические науки. А терпеть я не мог все, что читала нам кафедра марксизма-ленинизма: историю КПСС, партполитработу, марксистско-ленинскую философию, научный коммунизм, политэкономию социализма. Мы должны были тупо переписывать в тетрадь многие труды Ленина, Маркса и Энгельса, и это бессмысленное занятие отнимало более тридцати процентов времени. Позже, когда я был уже офицером, капитаном второго ранга, и поступил в Академию, меня опять пытались заставить конспектировать эти первоисточники. Я показал мои прежние тетрадки, но мне сказали, что это старые конспекты. Мой вопрос: "А что, Ленин новую работу написал?" привел преподавателей в ярость.

- Где служили после училища?

- Училище я окончил в 1974 году и был назначен в 532-й экипаж атомной подводной лодки Северного флота. Экипаж формировался в Обнинске под Москвой и должен был там обучаться еще полтора года. В этом городе нас сразу переодели в форму внутренних войск. Велено было говорить всем, будто мы пожарники. Но каждый подросток Обнинска знал, что в городе учатся экипажи подводных лодок. Мы обучались на базе первой атомной станции и Учебного центра Военно-морского флота.

- Как личная жизнь складывалась?

- Весной 1975 года я женился на своей школьной любви, а в декабре наш экипаж приехал принимать корабль в Западную Лицу, где располагалась Первая флотилия атомных подводных лодок Северного флота. Вспоминаю, какой ужас охватил наших жен при виде северного пейзажа. Настроение всем поднимал наш старпом. Прохаживаясь вдоль автобуса, бодро приговаривал: "Ничего, первых десять лет будет тяжело, а потом привыкнете". После таких "утешений" наши жены совсем скисли.
В Западной Лице я прослужил одиннадцать лет. Это была каторжная работа — без выходных и праздников. Первые пять лет в отпуск ездил только зимой. Зато по служебной лестнице продвигался очень быстро, вовремя получал звания и должности. В экипаже было тринадцать лейтенантов, вместе со мной закончивших училище. Через семь лет я стал главным механиком на корабле, а многие оставались еще на первичной должности командира группы.

Но за все надо платить. Я за мою служебную карьеру заплатил своей семьей. Должность командира БЧ-5, то есть, по-граждански, стармеха на корабле самая тяжелая. Это человек, который отвечает за все корабельное железо. Его хозяйство простирается от гальюна до ядерного реактора. Но главная его ответственность — это люди. Он тот человек, который должен научить экипаж бороться за живучесть. Он тот, кто должен управлять действиями экипажа в самых тяжелых ситуациях — аварийных. И когда тонули "Курск", "Комсомолец", К-219, то во всех случаях была, конечно, и вина стармеха. Такая работа требовала полной отдачи. Но жене нужен был муж, а не человек, которого никогда нет дома — или он в море, или на каком-нибудь судоремонтном заводе. На флоте есть шутка: если жена мешает службе, бросай жену. Как говорится, в каждой шутке есть доля шутки, а остальное правда. Мы разошлись. Дочери в это время было восемь лет.

В августе 1985 года я второй раз женился. Со второй женой Татьяной мы познакомились в Западной Лице, где она жила с родителями. Ее отец — Герой Советского Союза вице-адмирал Евгений Дмитриевич Чернов — командовал Первой флотилией АПЛ, человек твердый, даже жесткий, не привыкший отступать. Годы службы приучили его к тому, что подчиненные всегда безоговорочно выполняют его указания. Тот же принцип он перенес и в гражданскую жизнь — на отношения с окружающими, в том числе с семьей. И я это тоже иногда чувствовал на себе...

- Вы служили и в святая святых российского ВМФ — "ядерной инспекции"...

- В 1987 году я окончил кафедру ядерных энергетических установок кораблестроительного факультета Военно-морской академии и был направлен в Москву, в Инспекцию ядерной безопасности Министерства обороны. Я был тогда капитаном второго ранга. Служба моя была довольно успешной. Мне исполнилось тридцать шесть лет, когда присвоили звание капитана первого ранга. Новое звание позволяло мне служить, не беспокоясь об увольнении, до пятидесяти.
Работа в инспекции нравилась. Она была творческой, важной и необходимой, была направлена не только на решение военных задач, но и касалась экологической безопасности людей, которые жили и работали в военных гарнизонах и вокруг них. Эта работа позволяла заниматься научной деятельностью, и я начал писать диссертацию. От нас требовалось не допустить ядерных и радиационных аварий или хотя бы предпосылок к ним. Работа приносила настоящее удовлетворение.

- Почему вы ушли оттуда, раз так все хорошо было?

- В стране произошли перемены! При советской власти военно-промышленный комплекс имел столько денег, сколько просил. Надо ли было тогда строить такое количество лодок, ракет — это уже второй вопрос. Но они уже существовали и требовали все новых и новых финансовых вливаний. А с1991 года взять средства было уже неоткуда. Наша работа постепенно становилась бесполезной. Было ясно, что необходимо что-то делать, но делать то, что раньше, уже невозможно. Начали делить Черноморский флот. Украина, где жили моя мама и брат, оказалась чуть ли не врагом России. Велись разговоры о том, что надо будет принимать новую присягу, подписывать новые контракты на службу. В стране шла приватизация, появился частный бизнес. Правительство забыло о людях на государственной службе, они стали нищими и никому не нужными. "Наверху" кипела борьба за власть. Мы понимали и поддерживали демократическую романтику, но генеральский и адмиральский корпус постоянно оглядывался назад, и настроения там были отнюдь не демократическими. Они тосковали по старым временам. Каждый был озабочен только собственным будущим. В то время армия потеряла много нужных, полезных, инициативных людей. Именно они надеялись найти себя в новой, другой жизни. Появилась возможность строить свою дальнейшую судьбу самим, не оглядываясь и не ожидая, что тебе добавят еще десять рублей к зарплате. Многие ушли — в никуда. Так же, как и я. При этом был только один аргумент — хуже не будет.
Мне исполнилось в то время сорок лет, а выслуга для пенсии составляла уже тридцать шесть, благодаря тому, что я служил на подводных лодках. На самый худой конец, думал я, какие-то гроши на хлеб всегда найдутся.

- По какой статье уволились? Ведь и уйти-то со службы не так просто (по себе знаю), тем более капитану 1 ранга...

- Официальная статья, по которой я уволился, называлась — "по сокращению штатов", хотя это де-факто было увольнение по собственному желанию. Иначе из армии было не уйти. Начальники и друзья отговаривали меня — мол, времена меняются, могут появиться новые перспективы. Начальник инспекции адмирал Н.Н. Юрасов даже рисовал заманчивую картину: адмиральское звание в будущем. Но решение было принято, я ушел. И никогда об этом не жалел.

Оставался вопрос: жить в Москве, где у меня была однокомнатная квартира, или переехать в Санкт-Петербург. Я поддался на уговоры жены и выбрал Петербург. Знания и опыт, которые я имел, тянули к старой профессии. Я безуспешно обивал пороги государственных институтов, конструкторских бюро и предприятий, которые занимались ядерными реакторами и всем, что с ними связано. И повсюду слышал: "Идет сокращение". Лучшее место, какое предлагали, было место сторожа в Петербургском отделении Госатомнадзора. Я недолго поработал в фирме по продаже автомобилей, но это было не мое — совсем другие люди, другие отношения, другой мир со своими понятиями и системой ценностей. Единственное, что давала эта работа, — деньги: я зарабатывал до пятидесяти долларов в день.

Впоследствии, когда я был уже арестован, меня упрекали, что я работал в "Беллуне" за деньги. Действительно, с "Беллуной" у меня был трудовой договор, мне платили двести долларов в месяц, но это несопоставимо с тем, что я мог заработать на торговле автомобилями.

- Торговля... А ваша специальность — все-таки ядерная энергетика...

- Честно говоря, продавая автомобили, я пытался не растерять знаний, приобретенных на флоте, часто бывал в Военно-морской академии и даже бесплатно работал там какое-то время. По сути, это было то, расстаться с чем я уже не мог.

- Одно время поговаривали, что вы собирались сбежать в Канаду?

- Да что значит "сбежать"? Жена уговаривала искать работу по специальности, у нее возникла идея попытаться найти работу за рубежом. Речь, конечно, шла о странах, где на достаточно высоком уровне развита атомная энергетика. Выбор остановился на Канаде, потому что там, помимо всего прочего, проводилась благоприятная политика по отношению к иммигрантам. Как я выяснил потом, на Западе осторожно относились к тем, кто прошел через советскую военную систему. Особенно не хотели иметь дела с бывшими политработниками и чекистами, но я таковым не являлся. Всю бюрократическую тяжесть оформления документов для выезда из нашей страны и въезда в Канаду взяла на себя моя жена Татьяна. В 1993 году я получил загранпаспорт. Это, по-моему, являлось свидетельством того, что государство не накладывает на меня каких-либо ограничений в выезде! Правда, потом мне сказали, что ОВИР "как бы" ошибся, выдавая мне паспорт.
Ждать решения канадского посольства пришлось почти два года. И когда у нас уже пропала надежда, мы получили приглашение на собеседование. Был конец 1994 года. У семьи появились новые планы, которым, как выяснилось, никогда не суждено было сбыться... Я оказался за решеткой из-за связи с "Беллуной".

- У журналистов есть такая версия причин наездов на вас: будто спецслужбы хотели проучить не конкретно Александра Никитина, а зятя адмирала Чернова... В общем, мстили "упертым" флотским адмиралам, неугодным окружению Ельцина.

- Это не так. Комментировать, извините, не буду. Здесь другое. Когда вся "уголовщина" у меня закончилась, потребовалось время, чтобы я смог наконец осознать, что произошло на самом деле со мной и моими коллегами. Воспитывался я в советской системе и с детства, со школьных лет, твердо знал: наше государство — гарант прав и свобод всех сограждан и каждого в отдельности. Военное ведомство, где я прослужил двадцать четыре года, не допускало инакомыслия. Командно-партийный аппарат зорко следил за этим.

По образованию я относился к категории инженерно-технического персонала, который на подводной лодке называют "маслопупами". И, как я уже говорил, главная задача инженера-механика на корабле — обеспечить безопасную работу реактора, сделать так, чтобы корабль имел ход, мог погружаться и всплывать, чтобы экипаж снабжался пресной водой, теплом, электроэнергией — в общем, имел все условия для нормального существования. Однако, как и все остальные, я не был свободен от партийно-политического влияния и, может быть, поэтому длительное время искренне верил в справедливость нашего общества и святость государства. Сомнения пришли позже... В 1994-м, уйдя с флота и работая в норвежской экологической организации "Беллуна", я уже многое начинал понимать по-другому. Представлял, какая судьба ждет людей, что живут неподалеку от ядерных "помоек". Что сулит она их детям, внукам и правнукам. Но последующие события убедили меня, что понимал я еще далеко не все...

- Кстати, как вы на "Беллуну" вышли? Или она на вас?

- Я впервые услышал о "Беллуне" в начале марта 1994 года, когда находился в Осло. В Норвегии в те дни очень живо обсуждали ее доклад. В сентябре 1994 года в Мурманске я познакомился с его авторами — Томасом Нильсеном, Нильсом Бёмером и Игорем Кудриком. Мне понравился их взгляд на проблему, они близко подошли к обстоятельствам, которые скрывались за военными заборами. Но все-таки их возможностей, знаний и опыта в то время оказалось недостаточно, чтобы заглянуть за эти заборы. Первый доклад, который в основном касался ядерных отходов, накопленных в результате деятельности Мурманского гражданского атомного флота, инициировал проект по приведению в безопасное состояние плавтехбазы "Лепсе" (плавучего хранилища поврежденного отработавшего ядерного топлива, находящегося в акватории города Мурманска). Это была реальная работа, она могла дать реальный результат. Поэтому, готовя второй доклад, посвященный ядерно- и радиационноопасным объектам Северного флота, мы шли по проверенному пути.

Идея нового проекта была предложена Игорем Кудриком и мною в октябре 1994 года. А в ноябре и декабре мы составили его план.

- И сразу же попали в поле зрения спецслужб?

- Так и получается... Уже в это время мы почувствовали внимание чекистов к своей работе. Мы успели подготовить основные материалы для издания доклада. Это была хорошая аналитическая работа о ситуации с ядерными отходами. Нам казалось, эта работа убедит любого в том, что проблема серьезная и Россия нуждается в помощи. Мы кропотливо и добросовестно собирали материалы, отсеивая журналистские домыслы и некомпетентные суждения. Впрочем, спецслужбы утверждают, оказывается, что такая работа называется "аналитическим шпионажем". Но в таком случае журналисты, писатели, ученые, экологи и многие другие люди, профессия которых связана с аналитической работой, легко могут превратиться в шпионов, если кому-то не понравится то, что они делают. Кстати, все эти материалы по второму докладу "Беллуны" были представлены в суде. И суд имел возможность убедиться, что информация, которую я собрал и разгласил, являясь якобы шпионом, вся была опубликована в открытых источниках. Сегодня многие убеждены, что 1991-1994 годы в России были эпохой экологической гласности. Все это относительно. Да, действительно, шесть лет назад академик Алексей Яблоков, экологическая совесть России, был советником Президента Ельцина по экологии, сопредседатель Томского экологического клуба доктор юридических наук Алексей Казанник — Генеральным прокурором России, Свет Забелин, ныне лидер Социально-экологического союза, работал в аппарате Президента советником Яблокова. В это же время вышла в свет "Белая книга" Алексея Яблокова под названием "Факты и проблемы, связанные с захоронением радиоактивных отходов в морях, омывающих территорию Российской Федерации", что само по себе было невероятным информационным прогрессом. Но, с другой стороны, в сентябре 1992 года после публикации статьи Вила Мирзоянова и Льва Федорова о разработках в России химического оружия и их возможных последствиях возникло первое "шпионское" дело, вызвавшее протесты общественности. Дело было прекращено постановлением и. о. Генерального прокурора в феврале 1994 года. Но в постсоветской России это было, повторяю, лишь первым делом о разглашении государственной тайны, которое инициировали "генералы" от военно-промышленного комплекса.

- Но ведь вы встречались и с высшими офицерами при подготовке доклада? И они, кажется, шли навстречу?

- В сентябре 1994 года в Москве, в Главном штабе ВМФ России Томас Нильсен, Нильс Бёмер, Игорь Кудрик и я имели продолжительную встречу с заместителем главнокомандующего ВМФ вице-адмиралом В. С. Топилиным. На встрече присутствовали начальник Инспекции ядерной безопасности атомных установок Министерства обороны РФ контр-адмирал Н. Юрасов и начальник отдела Технического управления ВМФ капитан первого ранга Е. Романов. Речь на встрече шла о вопросах, связанных с накоплением отработавшего ядерного топлива и радиоактивных отходов на Северном флоте и о международном сотрудничестве. Военно-морской флот был заинтересован в том, чтобы норвежская сторона оказала помощь в переоборудовании большого десантного корабля под корабль, который мог бы заниматься транспортировкой отработавшего ядерного топлива. В заключение встречи нам было сказано, что мы можем взаимодействовать с Техническим управлением Северного флота, которому будут даны соответствующие указания. Результат этих переговоров свидетельствовал о полном взаимопонимании и стремлении сторон к сотрудничеству.

Мы не стали откладывать дело в долгий ящик и уже 10 января 1995 года встретились с контр-адмиралом В. Пантелеевым, заместителем командующего СФ по эксплуатации. Присутствовали заместитель начальника Технического управления Северного флота С. Головинский и контр-адмирал А. Смоляков. Адмирал Пантелеев предложил организовать рабочую группу на уровне областной администрации. Вечером этого же дня мы встретились с заместителем главы администрации Мурманской области Моисеевым, и он поддержал идею военных. Была создана рабочая группа, куда вошли представители администрации, Северного флота, а также несколько человек из "Беллуны" (распоряжение главы администрации Мурманской области от 25 09.95, № 271-р). Позже нам стало известно, что контр-адмирал Пантелеев имел объяснения с работниками контрразведки Северного флота . У чекистов, повторяю, были другие цели и задачи. Радиоактивные отходы их мало интересовали.
Позднее, читая материалы своего уголовного дела, я обнаружил, что ФСБ классифицировала все эти наши беседы и совещания как целенаправленные действия по сбору информации, составляющей государственную тайну. Вот и все — даже адмиралы, ищущие благ для России, могут попасть под "колпак". И здесь они бессильны...

Помнится, в апреле 1995 года в "Независимой газете" адмирал Ерофеев, в то время командующий Северным флотом, убеждал всех, что если мы не найдем денег на утилизацию списанных подводных лодок, нам следует ждать ядерной катастрофы. Но одной рукой адмирал писал истерические статьи, а другой — через свою службу контрразведки и отдел по обеспечению секретности (Восьмой отдел штаба Северного флота) способствовал преследованию "Беллуны", пресечению ее деятельности в Мурманском регионе. В том, что адмиралы могут так поступать, нет ничего удивительного. Таких примеров множество.

- Как сейчас вы относитесь к ситуации с вашим "шпионством, которая, по-видимому, осталась в прошлом?

- Вспоминать не хочу. Это наука на будущее. Если хотите, почитайте мою и Нины Катерли книгу "Дело Никитина. Стратегия победы", там все написано... До сих пор наизусть помню решение того "победного" суда. В 12 часов 50 минут 17 апреля 2000 года в зале № 5 Верховного суда России прозвучало решение: "Оправдательный приговор Санкт-Петербургского городского суда в отношении Никитина Александра Константиновича оставить без изменений. Кассационный протест Генеральной прокуратуры — оставить без удовлетворения". Я был оправдан! С этой минуты приговор вступил в законную силу. В этот день с момента возбуждения против меня уголовного дела по обвинению в измене родине исполнилось 4 года, 6 месяцев и 12 дней.

Я знал, что у Генеральной прокуратуры оставалась еще последняя возможность обжаловать это решение в Президиуме Верховного суда, но думать об этом не хотелось. Думал о том, что наконец-то облегченно вздохнет моя семья, на долю которой выпали эти хождения по мукам, мои близкие и друзья, пережившие все это вместе со мной. Вспоминал тех, с кем в конце 1994 года начинал работу над экологическим проектом, приведшим меня на скамью подсудимых.

Целью нашего проекта было очистить Север России от ядерной свалки, образовавшейся в результате тридцатилетней деятельности атомного подводного флота СССР и России Первым шагом этой большой работы и стал доклад, который мы начали писать в 1994 году Тогда мы даже представить себе не могли, что встретим такое яростное сопротивление со стороны государства, которому собирались помочь Позднее я много думал о том, почему так случилось же выводу: несмотря на кажущиеся перемены, Россия, по сути, еще оставалась (да и во многом до сих пор остается) тоталитарным государством — с его обычаями, менталитетом и аппаратом. Ведь мы хотели избавить тех, кто живет в регионе Баренцева моря, от смертельной опасности, которую несут их здоровью и жизни радиоактивные отходы и отработавшее ядерное топливо. Но об этом по советским законам полагалось молчать, как молчали власти, когда после аварии в Чернобыле люди вышли с детьми на первомайскую демонстрацию. Мы же молчать и длить опасность, нависшую над согражданами, не хотели. И за это нас объявили государственными преступниками...

Андрей МИХАЙЛОВ,
специально для "ПРАВДЫ.Ру"