Почему не идут российские реформы?

Крайне уродливые формы, которые приобрела здесь эта новая капиталистическая реальность, делает особо актуальным вопрос: почему так происходит? Почему капитализм торжествует на Западе и терпит поражение во всём остальном мире?

Фото: Почему не идут российские реформы?

Почему не идут российские реформы?

Этот последний вопрос поставлен подзаголовком к новой книге «Загадка капитала» известного учёного Эрнандо де Сото, которого журнал «Тайм» включил в число значимых «политических мыслителей XX века».

Ни в малейшей степени не задаваясь целью делать критический разбор этого действительно глубокого, неординарного исследования, обратим лишь внимание на введение им в научный оборот термина «внелегальность» применительно к экономической деятельности, находящейся вне рамок существующего законодательства. Формы этой «внелегальности» (как их описывает де Сото) сводятся к несанкционированной миграции сельского населения в города, где оно «внелегально» пытается вписаться в рыночные отношения, к мелкой рыночной торговле, несанкционированному сооружению лачуг для жилья, созданию несанкционированных кооперативов по строительству того же жилья, организации мелких кустарных производств и тому подобной деятельности. Суммарная стоимость богатства, которым располагает эта часть населения, утверждает автор, огромна, его нужно лишь легализовать, т. е. капитализировать, и проблема равноправного вхождения бедноты в систему современных капиталистических отношений якобы будет решена.

Казалось бы, проблемы «теневой» России и её теневой экономики, мягко говоря, несколько масштабней. Однако судя по тому интересу, который проявляют к этому исследованию определённые слои российской политической, научной и бизнес-элиты, «внелегальность» получит у нас права гражданства, и можно предположить, что усилиями некоторых теоретиков и практиков, возможно, вытеснит из употребления более «жёсткие» определения распространённых у нас «теневых» отношений: «криминальная экономика», «коррумпированная политика», «теневое право» и т. п.

С этим нельзя согласиться.

Любое глобальное обобщение — а доктрина де Сото претендует на унифицированность (в одном перечне у него Гаити и Россия, Египет и страны Восточной Европы) — скрывает в себе опасность упустить из виду принципиальные индивидуальные особенности современной российской модернизации. В России одной из движущих сил ещё во времена горбачёвской перестройки стал криминалитет. Здесь не место для анализа причин этого явления, однако характеристика, данная М. Малютиным ещё в 1994 году, — «криминализация оказалась общим знаменателем и расширенно воспроизводящейся основой „катастройки“ и радикальных реформ» — с течением времени находит всё больше подтверждений, а исследование данного «феномена» предполагает формирование вспомогательной политологической дисциплины — политической криминологии.

Является ли этот феномен сугубо российским? Нет. Это феномен всемирный, общецивилизационный. Исследуя его, авторы коллективной монографии «Гражданское общество. Мировой опыт и проблемы России» отмечают: «…На рубеже веков коррупция предстаёт как некая глобальная проблема, глобальная тенденция, глобальная озабоченность; гвоздь и злоба дня в Латинской Америке и Евразии (СНГ), Китае и Средиземноморье, в царстве дальневосточных драконов и Центральной Европе, в тропической Африке и на Ближнем Востоке. Даже в таких странах, как Германия, Бенилюкс, Канада, где она ещё вчера не ощущалась. Даже там, где она, напротив, составляла привычную, вечную, неотъемлемую часть национального бытия и сознания, атрибут национальной традиции и культуры (Италия, Россия, Мексика, Турция, Япония). Наконец, в большей, чем когда бы то ни было мере (хотя и не повсеместно) коррупция, главным носителем которой по определению выступает госаппарат, чиновничество, смыкается с организованной преступностью и „политическим обществом“ в некую ещё не до конца осознанную и определённую реальность».

И тем не менее даже в рамках этого феномена Россия предстаёт как «особый случай», экстремальное выражение тенденции. Здесь количество переросло в качество давно и бесспорно. Нерасчленённость преступного, «преступающего» (законы) конгломерата, клептократизация общества представляют собой уже не тенденцию, а реальность.

Но если так, справедливо ли в нашем случае экономику (как её ни называй: «чёрной», «серой», нелегальной или «внелегальной») рассматривать, как это делает де Сото, в отрыве от столь же «внелегальных» политики и права?

И действительно, у нас любое серьёзное научное изучение проблем теневой экономики по существу сводится к проблемам политики и права и уровня их криминализации. Особенно наглядно это проявляется в социологических исследованиях. И что характерно: при коррелирующихся в общем результатах полевых исследований разные учёные дают разные, иногда противоположные рекомендации. Более того, эти рекомендации у ряда авторов мы можем заранее предсказать.

В этом нет ничего удивительного — полярны политические и экономические установки авторов. Но эта полярность затрудняет возможность дать однозначный ответ на вопрос: где кончается внелегальность и начинается криминал? Что можно и нужно легализовывать, а что нельзя, так как противоестественно, античеловечно? Когда утверждают, что у нас, мол, всё равно нет иного выхода, — это демагогия. Если нет выхода, значит, внедрённая модель политико-экономических отношений недопустимо ущербна и её надо менять. В конце концов, кроме «бандитского капитализма» есть и другие его формы, иначе капитализм во всём мире сам оказался бы «внелегальным». И ведь не случайно (и не только в рамках будущей избирательной кампании) всё большее число российских политиков, политических партий категорически отвергает те правила игры, которые предлагают обществу влиятельные представители криминального бизнеса и коррумпированной власти. Если ещё несколько лет назад в роли принципиального критика российской модели капитализма выступала левая непримиримая оппозиция, при этом огульно отвергавшая саму возможность капитализации страны, то сегодня в качестве жёстких оппонентов заявили о себе центристские силы, в частности, «Народная партия России». Её позицию можно охарактеризовать следующим образом: нельзя выплёскивать вместе с водой ребёнка, но ведь и в грязной воде его мыть тоже нельзя… А тот, кто это делает, менее всего заботится «о самом ребёнке», а более — о том, какое впечатление производит сам процесс, имитирующий заботу.

Попробуем всё же, опираясь на социологические данные, оценить, можем ли мы решить проблему «теневой России» тем единственным способом, который предлагает де Сото, а именно: легализацией «внелегальных» экономических (а для нас это однозначно предусматривает соответствующие политические и правовые) отношений, или же, напротив, окончательно и бесповоротно создадим тем самым криминальное государство, которое для цивилизованного мира будет представлять не меньшую опасность, чем международный терроризм, со всеми вытекающими отсюда последствиями?

При этом представляется более целесообразным анализировать исследования, относящиеся не к узкоконкретной проблематике (теневая экономика или коррупция как таковые), а более широкого плана — дающие представление о социальном самочувствии населения, степени его удовлетворённости произошедшими переменами, об оценках собственных перспектив. То есть вопрос ставится так: считают ли граждане России необходимым и возможным, чтобы те «понятия», которые сегодня характеризуют отношения в системе «общество — власть — бизнес», получили правовую легитимизацию и, может быть, немного видоизменившись, стали законами?

Заранее упредим возможные обвинения в некорректности сформулированного вопроса. Мы исходим из того, что наша «жизнь по понятиям» представляет собой сложившуюся за десятилетие и достаточно устойчивую систему, сформированную в теневых секторах политики, экономики и права. Формат этой системы в наибольшей степени отвечает интересам данных секторов, а сама она обладает достаточной мощью, чтобы игнорировать все иные интересы. К сожалению, это не научная гипотеза, это констатация факта, и её коллективный автор — научное сообщество, что следует из массы публикаций, лишь одна из которых процитирована нами выше. Но если так, трудно себе представить ситуацию, в которой система пойдёт на саморазрушение. Она может быть разрушена только извне. Не обязательно революционным путём (подразумевается вооружённое насилие), но обязательно — извне. И понимая это, политики и политологи всё чаще стали призывать руководство страны «проявить политическую волю». В это понятие каждый вкладывает свой смысл, но ясно, что это какие-то неординарные действия по преодолению… Но может быть, не всё так плохо? Ведь не с потолка же, а из реальной жизни некоторые уважаемые журналисты берут примеры, когда на территориях, контролируемых преступными группировками, «жизнь по понятиям» организована так, что впору позавидовать. Но завидовать нечему. Надо безмерно глубоко презирать свой народ, чтобы спустя полтора десятилетия в качестве единственной альтернативы советской власти со всеми её пороками предложить ему строить светлое будущее, «возрождать величие и могущество России» под руководством и при патронаже мафии и ОПГ.

И всё же, что думают люди, которые за исторически мгновенные сроки из тоталитарных «совков» вроде бы уже превратились в демократический «электорат»?

Видимо, стоит начать с исследований, подводящих итоги ельцинскому десятилетию.

В сборнике «Решение есть всегда» российское общественное мнение 1999-2000 годов характеризуется следующим образом: «1999 год стал, пожалуй, особым в оценке населением неумелости, неэффективности и корыстности, коррумпированности власти. Всё десятилетие нарастали скандалы, связанные с нечестностью, своекорыстием, мздоимством высших чиновников. Но никогда ещё эти обвинения не затрагивали в такой мере верхушку власти, крупнейших олигархов и государственных чиновников, окружение президента. Преобладающая массовая точка зрения — что вся государственная власть продажна, коррумпирована, действует только ради своих корыстных интересов, и чем выше по лестнице власти, тем больше. Среди основных стран мира нет аналогов, где бы население в качестве главного коррупционера называло президента страны. Опрос в конце октября 1999 года дал следующее распределение мест в ответах на вопрос «Кого из политических деятелей вы считаете наиболее коррумпированным, корыстным, нечестным?» (среди тех участников опроса, которые назвали конкретные фамилии): Ельцин — 29%, Березовский — 25%, Чубайс — 11%, Лужков — 9%, Черномырдин — 7%, Жириновский — 5%. При этом население не питает надежды, что крупные коррупционеры будут когда-либо привлечены к ответственности. 76% уверены, что крупным чиновникам, чьи счета с миллионными суммами денег обнаружены в зарубежных банках, «удастся уйти от ответственности», лишь 11% полагают, что дело дойдёт до «возбуждения уголовных дел».

Ну а в целом? «Недовольство жизнью, падением своего жизненного уровня, негодование по поводу растущего социального неравенства, недоверие к власти создали в конце десятилетия общую атмосферу отчуждения от власти, фрустрации и пессимизма. Так, последние два года стабильно 40% населения высказывают в опросах мнение, что нынешнее молодое поколение будет жить ещё хуже, чем поколение их родителей, лишь 20% ожидают улучшений в жизни следующего поколения и около 40% полагают, что жизнь останется на прежнем, то есть низком, уровне».

Аналогичную картину рисуют другие опросы, в частности две серии опросов, проведённых среди жителей Москвы (региона, безусловно, привилегированного и демократически ориентированного) специалистами ИСПИ РАН, при участии автора, в декабре 2001 и январе 2002 гг.

Так, ответы на однотипный вопрос «В чём вы видите издержки реформ?» распределились следующим образом.

Можно ли полученные ответы характеризовать как простую констатацию фактов? Выделение какого-то одного из доминирующих факторов, наверное, с натяжкой можно назвать издержкой, «недоработкой». Но когда от четверти до половины населения в качестве основных показателей своего мироощущения называют первые пять перечисленных пунктов в своей совокупности, совершенно ясно, что проблема гораздо серьёзнее. Мало того что перечисленная сумма «издержек» снимает с повестки дня задачу создания, развития гражданского общества, она лишает человека возможности ощущать себя гражданином.

Такая важнейшая характеристика, как утрата людьми веры в завтрашний день, фиксируется в ряде исследований различных социологических центров уже длительное время и повсеместно. Доминирующие представления респондентов, отражённые в таблице 2, — свидетельства проблемности повседневного бытия, тревожности жизненных прогнозов, низкой степени социальной адаптированности.

Возьмём другой аспект проблемы. Как соотносятся отечественные демократические реалии с нашими представлениями о демократии? Ведь один из главных тезисов «оптимистов» звучит примерно так: «Да, тяжело, да, несправедливо, но зато у нас демократия».

Но и здесь всё далеко не так просто. В опубликованном Московским центром Карнеги докладе директора РНИСиНП В. Петухова «Демократия в восприятии российского общества» констатируется: как «свидетельствуют результаты опросов практически всех социологических центров, россияне не ставят знака равенства между политическими правами и свободами и демократией как таковой. Более того, значительное их число отказывает имевшим место преобразованиям в праве называться демократическими».

Пик разочарований, пишет исследователь, пришёлся на середину 90-х годов, когда со всей очевидностью выявились не только истинные намерения отцов-основателей реформ, но и их практическая политика. Так, по данным Фонда «Общественное мнение» (ФОМ), при выборе из спектра суждений о месте и роли демократии консенсус (поддержка 60-73% при неприятии 3-9%) был достигнут лишь по двум позициям: 1) нынешний государственный строй не является демократическим, демократию России ещё только предстоит построить; 2) демократия в России необходима, но находящиеся у власти демократы её компрометируют. Эти данные характеризуют ситуацию 1995 года.

В обществе имеются социально-психологические предпосылки восстановления нравственных ограничителей и правовых табу, так как в массовом сознании нарастает недовольство процессами морального упадка и демонстративной вседозволенности. Например, 73,9% опрошенного населения считают совершенно недопустимым уклонение от уплаты налогов и финансовые махинации в крупном бизнесе. Однако с тех пор, как показывают данные РНИСиНП, «ситуация принципиально не изменилась. По-прежнему сохраняется, с одной стороны, установка на необходимость демократии, а с другой — невозможность обнаружить её в реальной действительности, поскольку, по мнению большинства россиян, за последние годы произошла „приватизация“ демократических институтов власть имущими. Соответствующим образом оценивается и роль „простых“ граждан в политической жизни страны». Аналогичные результаты получены и в нашем исследовании.

Это утверждение тем более значимо, что имеет самое прямое отношение к процессам всё усиливающейся теневизации не столько даже экономики, сколько политики. Как следует из целого ряда опросов различных социологических служб, теневые структуры, по мнению респондентов, становятся сегодня одним из важнейших социальных аспектов, влияющих на принятие руководством страны решений по важнейшим вопросам её жизнедеятельности. В частности, упомянутый декабрьский опрос ИСПИ РАН дал результаты.

То есть, по мнению опрошенных москвичей, наибольшее влияние на принятие руководством страны жизненно важных для России решений оказывают (в значительной мере определяя тем самым смысл и направление реформ в собственныхинтересах) олигархи, теневые структуры и Запад.

Далее. «Плотность» внедрения в повседневную жизнь респондентов таких теневых явлений, как коррупция, взяточничество (это фиксируется повсеместно; по данным опроса ИСПИ РАН, с ними сталкивались — с разной степенью частоты — около 60% респондентов), признание этих явлений системными дают некоторым исследователям основания строить утверждения о позитивном влиянии некоторых теневых процессов, включая даже коррупцию. Эту крайнюю позицию мы оставим без внимания, однако в ряде исследований таких авторитетных учёных, как И. Клямкин и Л. Тимофеев, позитивная роль теневой экономики представлена достаточно аргументированно. Во всяком случае, у нас нет оснований сомневаться в том, что значительное число граждан не только лояльно относятся к теневой экономической деятельности, но и готовы в ней участвовать, если подвернётся случай.

Мотивация почти 40% респондентов, готовых работать в сфере теневой экономики (но что показательно: только там, «где начальство, может быть, и связано с теневым бизнесом, но так, чтобы это меня не касалось», или: «даже если это будет касаться меня самого, лишь бы не грозила тюрьма и хорошо платили»), очевидна. Громогласно объявленная «деидеологизация государства» на деле свелась к его аморализации и вместе с этим к аморализации значительной части общества. Здесь объяснения и того, что 38% опрошенных не возражали бы против соучастия в криминализации власти посредством выборов (но при этом 32% из них ставят непременным условием: «если бы был уверен, что жизнь при нём станет лучше»).

Удивительны не эти цифры, которыми оперируют И. Клямкин и Л. Тимофеев, — жизнь вынуждает. Более удивительно следующее: несмотря ни на что, эта часть людей, смирившихся, казалось бы, с неизбежным, остаётся относительно небольшой (тем более, с учётом оговорок), во всяком случае, недостаточной для общественной поддержки процедуры легализации тех теневых отношений, которые только соображения политкорректности не позволяют называть криминальными. Более того, число таких людей не увеличивается, как следует из некоторых теоретических выкладок, а уменьшается.

Как утверждает директор центра В. Бойков, в обществе имеются социально-психологические предпосылки восстановления нравственных ограничителей и правовых табу, так как в массовом сознании нарастает недовольство процессами морального упадка и демонстративной вседозволенности. Например, 73,9% опрошенного населения считают совершенно недопустимым уклонение от уплаты налогов и финансовые махинации в крупном бизнесе. Вызывает большое раздражение у многих людей, особенно у руководителей предприятий, вымогательство денег в медицинских учреждениях и учебных заведениях, в дорожно-патрульной службе и криминальной милиции, в судах и прокуратуре, в целом в органах власти. В массовом сознании растёт понимание того, что теневая экономика наносит обществу больше вреда, чем пользы, о чём свидетельствуют сопоставимые материалы опросов, проведённых в мае 1990 г. и в феврале 2001 г.

Несмотря на то, что в 2001 г., в сравнении с 1990 г., в оценках теневой экономики утратила значение ориентира идеологическая сторона, направление вектора распределения мнений о ней изменилось — от положительного полюса к отрицательному. Среди руководителей предприятий, опрошенных в феврале 2001 г., примерно такое же распределение мнений: ответили, что от теневой экономики больше пользы 2,7%; и польза, и вред — 29,5%; больше вреда — 54,9%; затруднились ответить — 12,9%.

Такое настроение массового сознания в принципе является благоприятной основой для инициатив высших эшелонов государственной власти по оздоровлению экономических отношений и системы их регулирования.

И напоследок вопрос, который лежит вне сферы социологии, но который нельзя не задать, хотя нельзя рассчитывать и на откровенный ответ: а так ли уже спешит наша криминализированная «тень» легализовываться? Если да, то зачем, и чем тогда объяснить остро ощущаемое на разных уровнях противодействие законодательным и административным инициативам, направленным на формирование жёстко обусловленных взаимоотношений бизнеса и государства, введению бизнеса в рамки цивилизованного функционирования?

Может быть, столь подробно изложенные размышления послужат лишним доказательством того, что нашу теневую экономику, по крайней мере её важнейшую, преобладающую часть, тесно завязанную на теневую власть, нельзя рассматривать всего лишь как «внелегальную». А «внелегальную» лишь потому, что власть, отказываясь её легализовать, демонстрирует «политическую слепоту». Российская «тень» таит в себе смертельную опасность для всего общества независимо от политических ориентаций, уровня либерализма или консерватизма. Чтобы бороться с опасностью, прежде всего её надо чётко квалифицировать. Квалификация, предлагаемая уважаемым южноамериканским политическим мыслителем, для нашего случая неприемлема.

Кстати, не только для нашего. Известно, что попытка реализовать собственную доктрину в Перу, где де Сото был главным советником президента Фухимори, потерпела полную неудачу…

Валерий Воротников, депутат Государственной Думы РФ