"Я вытаскивал зеков с того света..."

Мы уже писали об удивительном человеке — пенсионере Викторе Алексеевиче Анисимове. Врач по профессии, будучи на заслуженном отдыхе, он и по сей день не ведает покоя, проводит над своим организмом всяческие эксперименты: питается сырыми овощами, ходит по снегу босиком, по нескольку часов в сутки занимается йогой. Однако исподволь удалось из него выудить, что в свою бытность он врачевал зеков в далеком северном поселке Харп.
Виктор Алексеевич об этом периоде вспоминать не любит, говорит, что без документов все это лишь воспоминания — не более. А осадок, похоже, остался на всю жизнь.
В двух словах, Харп — это поселок на границе тундры и Северного Урала, где расположена колония особого режима, там зеки носят специальную форму в широкую полоску и попадают сюда в основном рецидивисты. Те, которые не единожды и не дважды ступали на тропу совершения преступления.
Виктор Алексеевич врачевал там в далекие годы застоя. Начальник колонии, при котором он работал, нынче на пенсии, поэтому не будем тревожить его и вспоминать лишний раз фамилию.
У молодого наивного врача за три северных года сложилось впечатление, что в большинстве своем администрация колонии была представлена людьми с не совсем здоровой психикой, а атмосфера была пропитана идеологией типа: "Хороший зек — это мертвый зек".
В восьми бараках обитало чуть более тысячи человек. Работали на заводе железобетонных изделий. Начальник не любил не только заключенных, но, казалось, весь мир. Медики хотели быть независимыми, делать как должное лишь свое врачебное дело, поэтому с руководством были на ножах. Если зек умирал, Анисимова не трогали пару недель, не срывали на нем злость. Начальство, казалось, испытывало удовольствие, будто у них вырабатывался какой-то особенный гормон кайфа — мертвитин.
На зека Карпенко свалилась железобетонная плита, поговаривали, что его хотели таким образом прикончить. Наполовину раздробленного страдальца к тюремной больнице привезли в кузове самосвала и вывалили прямо к дверям. Только взялись за операцию, влетел начальник и набросился на врача:
- На хрен ты оказываешь ему помощь? Зека только могила исправит! Ты бы лучше сотрудников колонии так обслуживал!
Или другой случай. Заключенный Литвинко на производстве держал для души собаку — белоснежную лайку. Не сумел спрятать от глаза начальника. Начальник ткнул в собаку пальцем, недвусмысленно произнес:
- Шапка моя.
Это означало, что собаку должно удавить, обработать шкуру и поднести шапку.
Зек воспротивился:
- На чекистов работать я считаю западло.
- Сорок пять суток наряда без вывода на работу.
Это означало: камера ШИЗО (штрафной изолятор), где низкокалорийное питание (хлеб, вода, соль и через какое-то время баланда — пара картофелин на воде). Через полтора-два месяца после этого человек становился дистрофиком.
Этого зека от Анисимова скрывали, при обходе врачей, на камеру, где медленно погибал Литвинко, говорили, что там лежат лишь вещи начальника.
Однажды зек подполз к дверям: "Я умираю". Дежурный доложил начальнику. Начальник: "Когда сдохнет, тогда и доложишь".
Когда Анисимов обнаружил Литвинко, последний при росте 181 см весил 38 кг. Санитар его нес чуть ли не на вытянутых руках. Врачи едва вытащили зека с того света.
Поразило впервые Анисимова, каким образом, к примеру, находили причину для продления срока в ШИЗО. У каждой камеры был свой вентиль системы отопления. Неугодному на ночь вентиль прикрывали, и он от холода не мог заснуть. Наутро вентиль приводили к норме, и зека от жары морило. Он невольно засыпал на бетонном полу, а это нарушение дисциплины и срок по новой.
В отчетах писалось просто: "Наказан за отказ выполнить распоряжение начальника". А что был за отказ — пойди разберись. Если приезжали с проверкой всевозможные комиссии, ничего нельзя было доказать.
Кстати, членам приезжих комиссий начальник выдавал редкие гостинцы — кисы, которые также шили зеки в колониальном КБО. Оленьи шкуры в местных совхозах скупались за копейки, шилась дефицитная обувь, которая стоила недешево, без всяких документов баулы с кисами загружались в "уазик" начальника и увозились в неизвестном направлении.
Тайное когда-нибудь да становится явным. Прошли годы с тех самых пор. Виктор Алексеевич так прямо и скажет: "Я будто в г... обмакнулся".
За то короткое время он спас от истощенческой смерти более тридцати человек.
Времена, как, впрочем, и начальники, изменились, и будем надеяться, что сегодня отношение к зеку в колонии особого режима в Харпе хотя бы слегка изменилось в лучшую сторону.

Сергей Ханин, "Тюменские ведомости"