За что в США ненавидят ученых?

Догнать и перегнать Америку — лозунг, сформулированный век назад, продолжает оставаться жизненно важным для России. Как это сделать? Перенимать международные критерии эффективности или искать свой путь? Об особенностях развития науки в двух странах в прямом эфире видеостудии Pravda.Ru рассказал автор книги "Глобальный экологический кризис", старший научный сотрудник биологического факультета МГУ Владимир Фридман.

Как английский стал языком науки

— Сейчас Россия пытается сделать науку более эффективной. Почему мы никак не можем догнать Америку?

— Соединенные Штаты замечательны тем, что они снимают сливки со всей мировой науки. Конкурсная основа разрушает все национальные системы научного производства. Талантливые ученые, желающие продолжать свои исследования, волей-неволей вынуждены перемещаться ближе к центру миросистемы, и единственный бенефициар этого процесса — США.

Если успешность национальной системы образования и науки может быть оценена по способности воспитывать крупных ученых и хороших профессоров, то взгляните на США: многие их ученые получали образование в других странах. Это сознательная политика, и это началось не вчера.

Знаете, как английский стал языком мировой науки? Наш основной противник в холодной войне, видя паритет в науке и военных технологиях, внедрил активную переводческую программу. Около 80-ти советских научных журналов полностью переводилось на английский, не говоря уже о том, что основные наши разработки печатались с критикой, с анализом. Таким же образом мониторили и выпускали на английском и научные тексты, издававшиеся в других странах. Об этом недавно вышла интересная книга Майкла Гордона, к сожалению, у нас не переведенная — "Научный Вавилон", там показано, как менялся научный язык — с латыни до английского.

Соответственно, при таком подходе любым ученым становилось выгодно учить английский. То есть, если ты выучишь русский, ты будешь иметь доступ только к советским исследованиям, если немецкий — то к немецким. А если английский — то к любым.

Интересно, что после нашего поражения в холодной войне эта тенденция сохранилась. Только теперь, скажем, издательство "Шпрингер" издает специальные инженерные выпуски по советским работам, которые были секретными, а из-за развала СССР попали в общий доступ. В этом смысле позиция США по отношению к науке других стран напоминает питание личинки жука-плавунца. Он прокалывает жертву челюстями, впрыскивает туда пищеварительные ферменты, после чего всасывает полуперевареные остатки.

Наука — трамплин от сырьевой колонии к сверхдержаве

— Россия в нынешнем политическом и экономическом положении может себе позволить частичную систему науки? И как это отразится на производстве?

— Это — вполне четкий политический выбор, некая развилка пути. Либо мы вкладываем средства в рост квалификации рабочей силы, от рабочих до ученых, — образованной, развивающей наукоемкое производство, хорошо защищенной сильными профсоюзами. Тогда у нас — богатая современная страна, мы делаем деньги за счет наукоемкой продукции и ни от кого не зависим.

Или же мы торгуем сырьем — и тогда нам выгоден необразованный, незащищенный работник. К сожалению, все эти годы вектор отклонялся во вторую сторону.

Надежда на рынок как на средство внедрения инноваций так и осталась неосуществленной. Приводной ремень между фундаментальной наукой и производством до сих пор не возник. К счастью, в нашей стране, в отличие от Украины и Белоруссии, есть Российский фонд фундаментальных исследований (РФФИ) и Российский гуманитарный научный фонд (РГНФ), которые поддерживают фундаментальные исследования. Благодаря им какое-то количество денег вкладывается в науку, и это приводит к определенному росту ВВП.

Однако те, кто реально занимается производством, как мне рассказывали знакомые инженеры, предпочитают покупать иностранную технику. По разным причинам — начиная от представления, что она лучше, и заканчивая возможностями поездки за рубеж, контрактов…

— Бонусов от производителя…

— Да, именно так, что обычно для стран третьего мира. Поэтому, собственно, это вопрос политический. Нужно изменение подхода, изменение критериев оценки.

Элементарно, сейчас во многих научных учреждениях есть молодежь, только что окончившая вуз, и есть старики. Среднего слоя нет. Ключевой вопрос — вопрос жилья. Если раньше можно было получить комнату в семейном общежитии, то сейчас это не очень возможно. И рыночные механизмы тут не работают — институту выгоднее имеющееся общежитие пустить под что-нибудь другое.

О чем молчат либеральные реформаторы

— Маленькое уточнение по поводу рыночных механизмов. Вы упомянули, что США переводили научные работы ученых всего мира. Это делалось на самоокупаемости? Или это была целенаправленная финансируемая политика? Грубо говоря, у США наука на самоокупаемости, или они рекламируют этот подход для других, а сами делают неприбыльные вещи, которые принесут какую-то стратегическую пользу?

— Есть такой малоизвестный факт про американскую науку: если американское государство создает какие-то предприятия, оно принципиально ими не управляет. Оно их передает бизнесу за символическую цену.

В США около 60 процентов НИОКР финансируется государством. Это довольно малоизвестная информация. Об этом пишет замечательный корейский экономист Ха-Джун Чанг. Он раскрывает в своих книгах то, о чем обычно не рассказывают либеральные реформаторы. Так вот, наука — это непосредственно производительная сила, выгодная бизнесу. Поэтому в США роль государства во вложениях в науку значительна. И большая часть тех изобретений — включая пресловутый iPhone, — которые обычно приписываются частной инициативе, — это следствие работы государства. Сейчас даже встает вопрос: а не должен ли бизнес как-то отдавать государству деньги, вложенные в развитие технологий?

То есть государство в этом активно участвует, и это правильно. Ведь, понимаете, как крокодила не заставишь не хватать и не кусать, так и бизнесмена не заставишь брать на реализацию то, что принесет прибыль не сегодня и завтра, а послезавтра.

Бизнес старается избавиться от финансирования долгосрочных проектов. Его заставляют либо за счет налогов, либо еще каким-то подобным путем. Собственно, для этого капитализму и нужно государство. Вот как раз Ха-Джун Чанг в "Недобрых самаритянах" очень подробно этот вопрос описывает.

То есть, пока технология не вышла на готовый уровень, пока проходит этап исследований, она должна быть защищена от конкуренции. Возьмем дублирование исследований, от которого сейчас пытаются избавиться в ходе реформ РАН. Один из доводов за укрупнение: зачем нам проводить параллельные исследования в разных институтах? Но ведь как раз в этом — большой плюс. Это позволяет на этапе фундаментальных и прикладных исследований воспроизвести плюсы конкуренции без ее минусов. Поскольку, естественно, в разных институтах одну и ту же тему рассматривают с разных позиций, возникает мультипликационный эффект. Разносторонний подход позволяет увидеть недостатки какой-то разработки до того, как она пойдет в производство.

Естественно, после того, как техника готова, она должна конкурировать, но не раньше. Это точно так же, как мало кто из сторонников рынка и конкуренции отправит своего сына работать, конкурировать и зарабатывать деньги в 10 лет, хотя это было вполне нормально в XIX веке.

Поскольку в ходе 1990-х годов у нас очень многое частью разрушилось, частью отмерло, надо это восстанавливать. Можно, конечно, жить, как при царской России, когда у нас появлялись отдельные талантливые ученые, но они встраивались в научные цепочки западного мира, но нужно ли нам это? Это вопрос не менеджмента, а политики.

Гонка вооружений: заряжаем воду

— Так случилось, что в 1990-е у нас рухнула система знаний, и появились экстрасенсы, черные маги с чакрами, приворотами, отворотами, заряженной водой. И до сих пор нам это аукается. Какие заблуждения вы бы назвали самыми вредными, и как с ними бороться?

— Отвечу вопросом на вопрос: а как вы предлагаете оценивать вредность?

— По ущербу для здоровья, для жизни граждан. По экономическому ущербу для общества, где есть значительная часть таких людей. Например, не так давно была новость, что россиянин продал квартиру, чтобы заплатить за снятие проклятья.

— Если вы почитаете объявления гадалок, экстрасенсов и тому подобной публики, то они двух типов. Первые — "верну любимого или мужа" — про любовь. Вторая сфера — это бизнес. Это две области, в которых человек максимально беззащитен перед действием слепых сил и зависит от случайностей.

Именно беззащитность способствует предрассудкам. Так что все эти гадания, гороскопы возникли не сами по себе. Это лишь верхушка айсберга, которым является религиозность. И в 1990-е расцвет этих предрассудков коррелирует с ростом религиозности, а также, в свою очередь, с ростом социальной беззащитности населения.

Традиционные конфессии все время говорят, что они против колдовства, против магии. В Ветхом Завете не случайно есть фраза, что за колдовство надо убивать. В реальности же социология показывает положительную корреляцию между легитимной религиозностью (традиционной религией) и готовностью верить в такие вещи.

Я уже достаточно стар, так что сам в советское время застал начало этого интереса к НЛО, к снежному человеку, к гороскопам, к спиритизму. И могу сказать, что вера в такие вещи была тем более устойчива, чем менее просоветской была группа или индивид.

— Но ведь всем известна заповедь "не сотвори себе кумира". Религия требует от человека не признавать над собой никаких других высших сил, кроме Бога. Как так получается, что, например, христиане, которые должны быть наоборот менее подвержены подобным суевериям, верят в них чаще, чем атеисты?

— Человек либо склонен верить в сверхъестественное, и тогда ему трудно отделить одно от другого, либо нет. Кроме того, слова и дела у всех конфессий тоже сильно расходятся. Достаточно вспомнить христианство — религию любви к ближнему, однако обе мировые войны велись христианскими странами с благословения официальных церквей.

— Но мы также не можем отрицать и то, что некоторые верующие выступали против войн. Даже попав в армию, они отказывались брать в руки оружие и занимались только санитарной работой, даже под угрозой карательных мер со стороны государства.

— Таких людей среди верующих было мало, соотношение 1 к 10, 1 к 100. При этом нужно понимать, что религия — явление сложное, хотя в целом чем выше в стране уровень религиозности, тем выше доля социальных язв. Она не способствует процветанию общества и науки.

Еще в начале ХХ века известный ботаник и историк науки Альфонс Декандоль показал, что религиозность связана с сопротивлением научному знанию. Верующий человек, даже если он интересуется наукой (а верующих ученых было много, в том числе и очень талантливых), больше боится оскорбить свою веру новым открытием, чем стремится сделать шаг вперед. Например, католик Чарльз Шеррингтон мог бы открыть условные рефлексы до Павлова, но не открыл, потому что это вступало в конфликт с его религиозными представлениями.

В то же время, как вы верно заметили, религия может дать человеку силу сопротивляться несправедливости. Например, человек, верующий в трансцендентного Бога, может меньше бояться насилия со стороны властей и ради этого Бога бороться против подлостей и угнетения. Так, например, появилась теология освобождения в Латинской Америке.

В американском кино ученый — опасный маньяк

— А как с этим обстоят дела в США?

— В большинстве развитых стран отрицательная корреляция между религиозностью и уровнем образования. Особенно ярко это видно на примере США, где довольно высок уровень религиозности. Там, грубо говоря, чем продуктивнее ученый, тем выше вероятность, что он окажется равнодушным к религии или атеистом. Экономика поделила там людей на умных и довольно циничных безбожников, вроде Ричарда Докинза, и, скажем так, "людей с библейского юга" — малообразованных, социально необеспеченных и религиозных.

При этом религия в США, в отличие от Европы, традиционно выступала на стороне бедняков, на стороне негров и вообще сыграла большую роль в развитии страны. Там священники до консервативной волны 1980-х годов шли впереди социума в деле эмансипации, уменьшения расизма, антисемитизма, неравноправия. Они действительно были в этом лидерами, после того как там подавили коммунистов.

В Европе это не так. Там именно с буржуазным развитием связана мощная антиклерикальная традиция, и религиозность падает с ростом уровня жизни.

США же в этом смысле — страна-исключение, и это создает очень интересную ситуацию внутри общества, которое, по сути, расколото и не доверяет ученым. Возьмем, например, кино. В американских фильмах, при том, что США — научная сверхдержава, ученый — это либо опасный маньяк, придумавший какую-нибудь губительную для мира хрень, либо странный чудак. А настоящий герой — это либо журналист, воюющий за "свободу и демократию", либо бизнесмен, "честно" делающий деньги.

Это разительно отличается от советского общества, где ученый был положительным героем фильмов. Иерархия атеистического общества в СССР была гораздо более позитивна в плане науки.

Не случайно астрофизик, почитаемый во всем мире популяризатор науки Карл Сагал и другие американские просветители у себя на родине чувствуют себя в социальной изоляции. Негативный барьер между учеными и широкими массами — один из факторов, почему американская наука живет за счет утечки мозгов из других стран.

Беседовала Ольга Таболина

К публикации подготовил Юрий Кондратьев