Мельница мифов: Галилей не был богоборцем

Судьба физика, астронома Галилео Галилея, его спор с церковными мракобесами и торжество этого светоча науки над "обскурантизмом попов" долгое время тешили либеральную западную публику и их последователей из числа советской интеллигенции. На поверку "дело Галилея" оказалось не таким, каким его представляли прогрессивно или креативно мыслящие деятели.

В канун Второй мировой войны Бертольд Брехт (Bert Brecht) написал пьесу "Жизнь Галилея" (Leben des Galilei), которая с успехом шла на многих театральных подмостках. В Советском Союзе новую жизнь в нее вдохнул большой поклонник творчества немецкого драматурга режиссер Театра на Таганке Юрий Любимов, в роли ученого блистал сам Владимир Высоцкий. Всем памятна блистательная фраза: Eppur si muove - "А все-таки она вертится!" — якобы сказанная несломленным инквизиционным судилищем Галилео.

Однако к брехтовскому Галилею нужно относиться примерно также, как к пушкинскому Сальери. Созданные гениями образы не совсем портреты их реальных прототипов. Точнее сказать, литературные образы просто позаимствовали у исторических лиц их имена и фамилии.

Испанский философ Ортега-и-Гассет давно подметил, что причины процесса над Галилеем коренятся "скорее в мелких интригах отдельных группировок, нежели в каких-либо догматических установлениях церкви".

Об одном из самых драматичных эпизодов истории европейской науки Нового времени — инквизиционного процесса над Галилео Галилеем 1633 года и о личности уроженца Пизы Галилео Галилея (Galileo Galilei), носившего официальный титул Filosofo e Matematico Primario del Granduca di Toscana, т. е. "философ и главный математик эрцгерцога Тосканы", написано немало книг. Однако среди познавательных, интересных и блестящих работ крайне мало аналитических исследований.

Перелопатив целую гору первоисточников и трудов своих зарубежных коллег, историк науки Игорь Сергеевич Дмитриев в своей книге "Упрямый Галилей" предлагает новую трактовку конфронтации Галилея с католической церковью.

Зарубежные историки, которых цитирует доктор химических наук, профессор кафедры философии науки и техники философского факультета, директор Музея-архива Д. И. Менделеева Санкт-Петербургского государственного университета Игорь Дмитриев, дают следующие оценки Галилею: "Расхожее представление о Галилее как мученике свободомыслия является чрезмерным упрощением. То, что его взгляды отличались от взглядов большинства представителей академического истеблишмента, еще не делает его либералом.

Галилей лелеял надежду (cherished the hope), что церковь поддержит его идеи, и полагал, как и многие его современники, что просвещенное папство станет эффективным инструментом научного прогресса. Но он, по-видимому, так и не понял, что католическая церковь, атакуемая протестантами за пренебрежительное отношение к Библии, будет вынуждена в качестве самозащиты ужесточить свою позицию. И все, что представлялось противоречащим Священному Писанию, должно было истолковываться с величайшей осторожностью". (Shea W. R., Artigas M. Galileo in Rome)

Источник: фотоархив Pravda.Ru

И дополняющая вышеприведенное высказывание характеристика, данная в работе канадского историка науки Уэйда Рауланда "Ошибка Галилея" (Wade Rowland. Galileo's Mistake): Ошибка [Галилея] состояла в его убежденности, будто природа является сама себе интерпретатором. Это не так. Неправильно утверждать, как утверждал Галилей, что существует одно-единственное объяснение природных явлений, которое может быть получено с помощью наблюдений и рассуждений и которое все другие объяснения делает ложными. Ученые не открывают законы природы, они их изобретают (scientists do not discover laws of nature, they invent them)".

Сначала о пресловутом мракобесии священнослужителей. Малоизвестный факт. Между кардиналом Маффео Барберини — будущим римским папой Урбаном VIII — и Галилеем, не позднее 1623 года (точную дату история не сохранила) состоялся разговор, записанный близким другом и биографом понтифика Агостино Ореджи: "[Барберини] высказал все, о чем размышлял в одиночестве, а в конце беседы спросил: способен ли Бог расположить орбиты планет, звезд и всех видимых небесных тел иным образом, изменив при этом все расстояния, координаты и направления движений светил?

Если Бог способен это сделать (в чем Барберини, конечно, не сомневался, его вопросы были сугубо риторическими — комментирует Игорь Дмитриев), то можно ли тогда полагать пределы божественной силе и мудрости? Услышав такие слова, сей ученейший муж [Галилей] погрузился в глубокое молчание (Quibus auditis, quievit vir ille doctissimus)".

"По мнению Барберини, — пишет Дмитриев, — нельзя настаивать на истинности какой-либо теории, если не доказано, что все прочие мыслимые теории противоречивы, поскольку божественное всемогущество ограничено только требованием непротиворечивости (non repugnantia terminorum).

Однако данное условие истинности теории является необходимым, но не достаточным: даже если такая единственно непротиворечивая теория и будет создана, всегда возможно в ее опровержение сослаться на potentia Dei absoluta, то есть на то, что Бог в своем бесконечном могуществе и бесконечной мудрости может продуцировать данное обстояние дел (скажем, согласующуюся с текстом Ветхого Завета геоцентрическую космологию) многими способами, включая и те, о которых натурфилософы и математики не имеют никакого представления и даже которые не в состоянии вообразить. Иными словами, Урбан, стоя на позициях "теологического скептицизма", требовал от Галилея признания:

— необходимости учета наряду с естественной причинностью также "причинности" иного рода, а именно учета действия некой сверхъестественной (божественной) "каузальности", причем речь фактически шла не просто о нарушении Богом "обычного хода природы", но о детерминации естественного хода вещей сверхъестественными факторами;

— не просто ограниченности человеческого понимания природной реальности, но и принципиальной непознаваемости истинных причин природных явлений".

Ученый-кардинал и будущий римский папа полагал, если натурфилософское утверждение противоречит библейскому тексту и это противоречие оказывается неразрешимым для человеческого разума, то в этом случае "предпочтительней признать теорию, наилучшим образом согласующуюся с текстом Священного Писания и с теологической традицией, ибо Библия является единственным источником достоверного знания".

"Галилей исходил из иной познавательной предпосылки, — утверждает Дмитриев, — способы "спасения явлений", недоступные человеческому разуму, следует, по его мнению, элиминировать из натуральной философии, то есть они не должны приниматься во внимание в натурфилософских рассуждениях, потому что Бог наделил человека способностью познавать тварный мир (пусть даже в ограниченных пределах). В этом смысле галилеева наука не может претендовать на познание истинных божественных замыслов и путей их реализации, ее цель скромнее — дать, как бы мы сегодня сказали, модель явления, наделенную "внешним оправданием" и "внутренним совершенством" (если воспользоваться терминологией Эйнштейна)".

И далее автор сообщает: "Иными словами, Галилей предлагал выбирать из наличного экзегетического многообразия те толкования Священного Писания, которые наилучшим образом отвечают данной теории (или просто толкуя библейский текст в рамках здравого смысла), а не приспосабливать выбор теории к тридентским (или к каким-либо иным) экзегетическим предпочтениям".

А теперь что касается непосредственно решения суда, по которому Галилею запрещалось упоминать публично о теории Коперника даже как о предмете критики. На это решение повлияла, как пишет Дмитриев, "сложная полифония различных факторов и контекстов (логических, физических, натурфилософских, патронатных, теологических, политических и личностно-психологических) определила в конечном итоге причины, характер и особенности процесса над Галилеем".

И вот вывод, к которому приходит современный исследователь науки, после внимательного штудирования текстов, а не публицистической пропаганды: "В литературе, особенно отечественной, процесс над Галилеем принято трактовать в терминах столкновения науки и религии. При этом Галилей выступает в роли последовательного борца с религиозными предрассудками за свободу мысли. Такая картина совершенно не соответствует действительности.

Во-первых, многие священнослужители поддерживали коперниканские взгляды тосканца или по крайней мере относились к ним сочувственно (среди них Пьеро Дини, Паоло Фоскарини, Фульдженцио Миканцио, Асканио Пикколомини и даже Винченцо. Макулано). Иезуиты Кристоф Шайнер и Орацио Грасси вели острую полемику с Галилеем, но то был натурфилософский спор, а не защита христианской догматики от научных инноваций. В то же время, как было показано выше, далеко не все натурфилософы и математики были на стороне Галилея.

Во-вторых, Галилей был глубоко верующим человеком и вполне добропорядочным католиком, что не мешало ему отстаивать свои научные убеждения. Вопрос о свободе мышления, за которую тосканскому ученому действительно приходилось бороться, на мой взгляд, следует трактовать в рамках христианского понимания свободы. Христос дает свободу от рабства греха и смерти — греха как первородного, так и личного, от которого не свободен никто.

Свобода в христианском понимании — это свобода не зависеть ни от кого и ни от чего, кроме Бога. Человек свободен от страха небытия после смерти, свободен от многих зависимостей (например, от общественного мнения, принятых стереотипов, требований и приоритетов), потому что Христос есть Истина и Любовь. В христианском понимании свобода — в зависимости, но зависимости от Христа, и только от Него. Как только в мире появляется что-то более важное, отгораживающее человека от взгляда на Бога, свобода заканчивается, начинается зависимость".

Читайте также:

Мельница заблуждений: Трибунал инквизиции

Жестокая экзотика смертной казни

Мистики: инквизиторы и "Молот ведьм"

Реабилитация Галилея - покаяние Рима