Насколько искусство соответствует реальности. На примере повести "Дубровский" Пушкина

Дискуссии вокруг выдвинутого на "Оскар" фильма "Левиафан" о якобы реалиях русской действительности заставляют взглянуть на соответствие искусства и жизни. Не все в искусстве сделано под копирку из жизни, но и не все высосано из пальца. Лучше всего это можно проследить на примере из классики! Давайте возьмем для рассмотрения пушкинского "Дубровского".

Искусство отдельно, жизнь отдельно

Не часто мы перечитываем классику, но, заглянув в томик изучавшихся в школе писателей, можно открыть для себя много нового и интересного. В моих руках оказался пушкинский "Дубровский" и книга кандидата исторических наук Ольги Елисеевой "Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века", в которой есть глава под названием "Дневник Дубровского". Если чтение шедевра русской литературы доставило истинное эстетическое наслаждение, то комментарий специалиста по русской истории позволил глубже понять ту эпоху.

Кстати, Ольга Игоревна задалась вопросом, к какому времени относятся события повести Пушкина, которую тот писал в 1832-м году. Обычно литературоведы относят сюжет к 1810-м годам, на основании рассказа друга Пушкина — Павла Воиновича Нащокина, который "описал поэту судьбу белорусского дворянина Островского".

Рабочее название повести "Островский" Александр Сергеевич изменил на Дубровский несколько позже. Прототип романтического героя повести, несправедливо лишенный имения, с шайкой беглых крепостных разорял соседей, пока не угодил в острог, где его и увидел Нащокин.

По меткому замечанию писателя и историка Елисеевой, пушкинская повесть "не сочеталась ни с одним предложенным промежутком исторического времени". 1820-е годы не годились по причине не соответствия духу времени, жившего ожиданием социальных реформ и перемен в общественной жизни. Позднее этот отрезок отечественной истории назовут эпохой декабристов.

Читайте также:

История любви: "огончарованный" Пушкин

215-летие Пушкина: вместо милости к падшим...

В какое время жил Дубровский

В тогдашней гвардейской среде, к которой, по мысли автора, принадлежит Дубровский, царили совсем иные настроения, нежели упомянутые в повести. После выхода из Кадетского корпуса Владимир Дубровский ведет заурядную жизнь гвардейского офицера, в свободное от службы время игравшего в карты, участвовавшего в попойках и дуэлях, волочившего за актрисами. Такое времяпрепровождение более характерно для николаевского царствования. Косвенно это подтверждает прототип барина Кирилы Петровича Троекурова.

Генерал Лев Дмитриевич Измайлов родился в 1764 году и после выхода в отставку стал богатым рязанским и тульским помещиком. Благодаря магарычам (сейчас сказали бы взятке), он сделался рязанским предводителем дворянства и завел полезные знакомства как с местной администрацией, так и с высшими сановниками. Хлебосольный барин имел крутой нрав и своеобразное чувство юмора.

Однажды Измайлов "пожаловал исправнику тройку с экипажем и тут же заставил самого выпрячь лошадей и на себе под свист арапника отволочь карету в сарай". Лев Дмитриевич мог заставить отведать арапника — нагайки или кнута — не только крепостных, как своих, так и чужих. В подвале барского дома мог оказаться и местный чиновник и живущий по соседству обедневший дворянин.

Был случай, когда одного соседа-помещика привязали к крылу ветряной мельницы, а другого вымазали дегтем, вываляли в перьях и с барабанным боем водили по деревне. Травля гостей медведем тоже не выдумка остроумного Пушкина, а реальные случаи из жизни самодура Измайлова.

При этом Измайлов уважал людей, которые могли за себя постоять. Как-то высеченный по его приказу чиновник пригласил Льва Дмитриевича крестить у него первенца. После обряда он приказал своим крепостным выпороть крестного отца. Вернувшись домой, избитый Измайлов отписал крестнику деревню в подарок.

Измайлов не только измывался над слабыми и убогими, но и спорил с сильными мира сего. Так он повздорил с военным генерал-губернатором Рязанской, Тульской, Тамбовской, Орловской и Воронежской губерний, генерал-адъютантом Александром Дмитриевичем Балашовым (1770-1837) — бывшим министром полиции. В 1818 году крепостные Измайлова, согнанные по его распоряжению, вырубили у Балашова весь строевой лес и сплавили его по реке в вотчины Льва Дмитриевича.

Генерал-губернатор и член Государственного совета, вовсе не пешка в иерархии Российской империи, судился с Измайловым на протяжении восьми лет. Конец чудачествам помещика, ставшего литературным Троекуровым, положил император Николай Первый. И вовсе не по причине тяжбы с Балашовым.

В марте 1826 года по распоряжению Николая Павловича вышел указ, запрещавший помещикам применять кандалы и цепи, а также надевавшиеся на шею рогатки для наказания крепостных. Вскоре на Измайлова от его дворовых поступил донос, где, в частности, указывалось, что помещик использует для наказания "железные вещи". Следствие по этому делу затянулось на два года. Настойчивый царь не поверил заверениям чиновников на местах и повелел провести собственное расследование.

Жандармский полковник не только подтвердил правдивость жалобы дворни, но и установил, что Измайлов "дал взаймы" проводившему следствие чиновнику 15 тысяч рублей. По высочайшему повелению расследование поручили Тульскому губернатору, но дворовые Измайлова были биты кнутом и брошены в острог. Император не сдавался. Делом Измайлова поручил заняться в Рязани. Рязанский губернский суд оправдал помещика, а в тюрьму угодило еще несколько человек.

Потребовалось повеление государя и только в феврале 1828 года имения Измайлова передали в опеку, а с него самого взыскали судебные издержки в тройном размере. Дворню выпустили на свободу и принялись за чиновников-взяточников. Николай Павлович знал о чем говорил, когда после просмотра гоголевского "Ревизора" тоскливо заметил, что Россией правит не самодержец, а чиновники.

Читайте также:

Мельница мифов: о Бироне и "бироновщине"

Мельница мифов: Лермонтову приписали русофобию

А был ли Дубровский?

Исследовательница обращает внимание читателей на несоответствие поведения Владимира Дубровского и реальных дворян первой половины XIX столетия. Как мы помним, узнав о случившемся дома, молодой человек решает ехать к батюшке и выйти в отставку. Тут уж какое десятилетие не возьми (1810-е — наполеоновские войны, 1820-е — Русско-персидские и т. д.), кто добровольно отпустит готового офицера, только вчера закончившего Кадетский корпус?

Более того, военная каста — это настоящее братство или корпорация, где все связаны между собой невидимыми нитями. Отцы-командиры не чурались принимать участие в семейных делах своих подчиненных. Более того, в старину существовали большие семьи. Лишившись своих родителей, Володя вовсе не оставался одиноким волком. Не считая его сослуживцев, у него просто обязана была быть большая родня. Историк верно указывает, что "атомизация героя" и "его выпадение из круга себе подобных", разрыв с привычной средой потребовалось для создания образа романтического героя-одиночки.

Скорее всего, Владимир Дубровский — между прочим, в повести грезивший о богатой невесте — живи он на самом деле, обратился бы за помощью в суд или к государю. Кто-то из членов правящей династии, если не сам император, обязательно был шефом полка, в котором служил Дубровский. После службы, особенно после военных походов, наверняка наград и чинов, Дубровский смог бы выйти в отставку и жениться на Марии Кириловне, избежав судебной тяжбы с ее батюшкой.

Только байроновско-романтического героя можно заставить бросить свои привычки и возглавить сброд крепостных, от которых Дубровский так же далек, как обитатели нынешней Рублевки от прочих замкадышей.

Нельзя не согласиться с точкой зрения историка, что разнузданные помещичьи нравы, описанные в романтической повести "Дубровский", более соответствовали не коренным русским землям, где еще со времен Московского государства по местническим и земельным вопросам обращались к государю или в суд, а не творили наказуемый произвол.

Ольга Елисеева пишет: "Романтическому праву силы противолежала весьма прозаическая, но действенная практика решения спора законным путем. Которая, впрочем, не исключала ни бытового самодурства, ни нравственной потребности дать отпор. Один из биографов Льва Измайлова — С. Т. Славутенко, кстати тоже выходец с бывшей польской "украины", — вспоминал о своей собственной родне: "История моего деда, отца матери, несколько похожа на повесть Пушкина "Дубровский"… богатый помещик разорил бедного (такие случаи бывали повсеместно)".

Читайте также:

Истории любви: муж-солдафон и жена-философ

"Эротическая серятина" возглавила список Forbes