Монах-десантник, или к Богу через бесов

В монастыри идут грешники, праведники – обители создают .
(из беседы со священником Н.)

Четвертое столетие в Ивановском поселке Решма, на берегу Волги стоит белокаменный Макариево-Решемский монастырь. В советско-былинные времена он, как и “положено тому быть”, пребывал в запустении и забытьи. Пока в начале девяностых не ступили на эти земли стопы молодых послушников, искавших тихое и благостное место для молитвы, поста и служения, - во славу Господа и во благо людей. С тех пор здесь и ведется непрерывная работа по возрождению обители.

Прошли годы, и с Божьей помощью возродили монастырь, который в народе стали называть “наркологическим”. Когда устроилась монашеская жизнь в обители, задумался настоятель, чем они могут быть полезны мирянам и решили принимать к себе химически и прочих зависимых послушников, чтоб монашеским житием, постом и молитвой изгонять из них нарко-беса. Сегодня в Макариево-решемском мужском монастыре постоянно живут пять молодых послушников и два молодых монаха, с одним из них, двадцативосьмилетним отцом Сергием, душой монастыря, я случайно разговорился, и когда он произнес: “А я о Боге узнал через бесов”, я не удержался и попросил позволения записать его рассказ на диктофон.

Я так и не уверен, имею ли право публиковать этот рассказ (отцу же Сергию все равно, он как, полуюродивый, полуребенок, полумонах - встречаются еще такие люди на Руси, а может и в других землях - которые источают любовь ко всем встречным поперечным, невзирая на их чины, сословия и веры, и если вам посчастливилось встретиться с ним, то от одного воспоминания о таком человеке уже становится светло и покойно на душе. А решился я на публикацию, когда вспомнил о своем друге детства, который после армии стал видеть “черте знает что” и каждый год отлеживался в психушке. В последний мой приезд он спрашивал: “Что мне делать?” Тогда я не знал, чем ему помочь. Сейчас знаю – может быть рассказ монаха и будет моим “ответом”.

Искушения

Пути к Богу бывают разные, лично я пришел к Богу через бесов. Я дожил до 20 лет и не слухом, ни духом ничего не знал о Боге. Были моменты, когда я спрашивал у мамы: Мама, а есть Бог? – “Ну, че-то там, сынок, есть”, - отвечала она. Сама она и городского почитала, и все такое, поэтому, к 20 годам я не знал, даже как перекреститься правильно. Потом уже, когда я в Москву поехал на заработки, там мне встряска была дана капитальная - видать Господь увидел, что пора о себе дать знать. Потому что людей я уже слушать бы не стал. Не то что они мне сразу явились - все было очень тонко и последовательно.

Во время работы я часто напевал разные песенки. А тут слышу, вроде как кто-то за меня напевает и мелодия во мне звучит. Думаю, ого, кокой я стал продвинутый. Потом еду домой в метро и слышу уже явный голос женский: “Будет хуже”. Я оглянулся, думаю: Кто это мог сказать? Все едут с каменными лицами. Потом опять: “Будет хуже”. Думаю, телепат здесь что ли какой. “Нет не телепат, – говорит, - будет хуже”. С этого все и началось.

Потом был следующий этап, что-то типа: “Молодой человек, с вами говорит фирма “Филипс”, мы испытываем устройство, читающее мысли…”. Я стал оглядываться, пытаюсь понять, кто же со мной разговаривает, потому что я отчетливо слышу женский голос. Она продолжает: “…Общение идет на уровне мысли…”. Я что-то хочу ей сказать, она: “Можете ни чего не говорить, общение идет на уровне мысли”. Дальше – больше. Я пошарил за ушами, может они там что прицепили, - вроде нет ничего. Для меня это был вроде как прикол. Иду домой, они все время что-то болтают: “Завтра в метро на “Фрунзенской” все это снимем…”. Я уже домой приехал, говорю: Ладно, пока, мне пора спать. Они не умолкают. Потом я уже их послал подальше и тут вступили мужские голоса: “Ну все, щас ты за слова ответишь - называй свой адрес?”. Думаю, ну вот, еще не хватало, чтоб сюда приехали с разборками, выбежал на улицу. А как в мыслях удержишь свой адрес? Попробуй не подумай где ты живешь – какой твой дом, твоя улица? Что бы я ни думал, они все считывают. Я пробегаю по Елисеевской, они: “Так, он на Елисеевской”. Прохожу около метро, они говорят: “Он около метро”… Весь вечер носился по городу, как загнанный.

На следующий день не выспался, всего час или два дали поспать. Утром еду с мужиками на работу, а эти голоса все время со мной. Мужики видят, что я какой-то невменяемый, оглядываюсь, губами что-то шевелю. Приехали на работу, а мне не до работы. Они говорят: “Давай мы тебя отвезем обратно домой?” Приехали домой и тут все началось уже по настоящему.

До этого все вроде “по земному” выглядело, а сейчас на стене развернулась целая панорама и я уже не только слышал, но и видел каких-то полуобнаженных людей, я их видел в черно-белом свете, а сквозь них видел стену. Они когда перемещались, ни руками, ни ногами не двигали, а просто как тень плывет по стене. Говорили они тоже без движения губ – я знаю кто говорит, но рот у него закрыт. Это было начало.

Когда мужики приехали с работы, я к этому времени уже насмотрелся этих картинок и понял, что они имеют власть над моим телом. Например, они говорили: “Молодой человек, сейчас вы будете терпеть боль”. И, действительно, наступала боль. Или: “С вами говорит высшее собрание института, на вас пал наш выбор…” Я их послал, они: “Молодой человек, мы вас накажем за грубость - мы вас лишаем потенции” - по самому больному били, молодому не очень хочется лишаться потенции. И смотрю, на потолке развернулась целая панорама, там эти тени с кого-то зубами стаскивают кожу. Я застыл, смотрю на потолок, они говорят: “Не двигайся, будет хуже”. И тут мужики приезжают, видят я посреди комнаты застыл, в потолок уставился, с меня пот ручьем течет. “Вовик, Вовик, что с тобой”. Вызвали скорую, скорая не едет, спрашивают, какие у него симптомы. Мужики толком объяснить ничего не могут. В итоге приехала милиция. Думали обкуренный или обколотый - закатали рукава, посмотрели зрачки, дыхнул, - вроде все нормально. Мужики с ними договорились, что они меня домой отправят и двое из них повезли меня в Кинешму.

Когда мы подъезжали к Кинешме они сказали: “Как только ты сойдешь на перрон, душу мы заберем, а тело останется”. Сначала это все было вроде земных приколов, а тут уже про душу заговорили. Я понял, что в любой момент могу умереть. Говорю мужикам: Если что со мной случится, я живу по такому-то адресу. Они ничего не понимают. А сам сошел с поезда и спокойно иду по перрону, вокруг хохот, их самих не видно, потому что светло, только слышу хохот, говорят: “Мы пошутили, зачем им твое тело через весь город тащить, дома умрешь”. Приехали мы домой, я прилег, мужики с мамой на кухне разговаривают, а голоса мне говорят: “Не двигайся, по тебе сейчас лезет главный черт вселенной, - не вздумай его стряхнуть”. Я начинаю искать, где там кто по мне ползет? Они дальше: “Сейчас будешь терпеть боль, от этого будет зависеть, кем ты у нас станешь”. И начинает боль нарастать, руки онемели, слезы на глазах навернулись – как ломка какая изнутри. Они спорить начали, одни говорят: “Не выдержал, зачем он нам такой нужен”, другие: “Нет, он больше всех выдержал”. На стене висел ковер, он сам как-то поднялся, а его рисунок остался, “ожил” и стал перемещаться по стене. Они мне еще сказали время, когда умру. В общем, много чего было.

Когда стемнело, я пошел спать, вижу на дужке кровати сидят какие-то человеческие силуэты. Спрашиваю: Что надо? Говорят: “Мы тебя ждем”. Без всяких рогов и копыт, молодые и красивые, только полуобнаженные и ростом не более метра – я в основном на лица смотрел, лица красивые, только глаза злые и колючие. Они не скрывали, что они бесы. Они мне уже третьи сутки покоя не давали, спать страшно хочется, я говорю: Мама, можно я с тобой лягу? Немножко поспал, встал, вышел на кухню, воды попить, а они уже там. Мне все это надоело, я иду сквозь них. Они говорят: “Ну, ты, уже, вообще, обнаглел”. Только я кружку брать, а она в воздух поднялась и начала крутиться, как цветочек раскрывается и закрывается. Я когда на кухню шел, мимо зеркала проходил, заметил, что на голове у меня какой-то светящийся человечек сидит, теперь он говорит: “Сейчас будешь экзамены сдавать, повторяй за мной фразы”. И произносит какую-то абракадабру, набор бессвязных букв. Кружка остановилась, говорят: “Пей”. Я смотрю, в ней обычная недопитая заварка, выпил. Они расхохотались: “А, - ты не допил до конца, каплю оставил”. Много было еще таких “экзаменов”.

На следующее утро мама ушла на работу, а я в таз воды налил, ноги помыть, вижу, из-под таза паучьи ноги вылезли. Ладно, я спокойно ноги мою. Тут занавески ожили, на них рисунок передвигается, составляется в надпись, какие-то угрозы. Из вешалок вдруг вода полилась, смотрю, а на полу луж нету. Одним словом, самые разные фокусы выделывали, чтоб я страх испытал. Когда стало светло, их разглядеть уже трудно, вижу, на косяке сидит тот светящийся человечек. Потом он заколебался как пламя огня и это пламя по всей стене его силуэтом разлилось и он уплыл. И все, это последнее, что было.

Правда ночью произошел случай, сильно маму испугавший. Бесы мне сказали: “Можешь попрощаться смамой, пиши ей последнее письмо”. Я написал. И когда писал, я как-то неосторожно ручкой ткнул в одного из бесов. Они говорят: “Ну все, ты уже обнаглел вконец, готовься”. И вижу оскаленное лицо в углу, но только уже не на плоскости, а объемное, как голограмма, как будто из тонких нитей состоит - и с каждым вдохом оно все ниже и ниже опускается, я чувствую, оно мне уже в пах дышит. А эти, со стены, кричат: "Смотри в низ, умрешь сразу". Я думаю: Еще чего, не буду я в низ смотреть, это вроде получится как самоубийство, - для меня это ниже своего достоинства. "Ну все, тогда готовься", - кричат. И чувствую, через меня какая-то нитка по спирали проходит до самой макушки. "В 12 часов ты рассыпешься на кусочки". Сзади слышу еще голос: "Посмотри мне в глаза". Я подошел, а там на стене крупное мужское лицо, он говорит: "Подойди ближе". Я подошел ближе. Он: "Еще ближе". А между мной и стеной котел газовый и мне пришлось на этот котел встать, чтоб ему в глаза посмотреть. У него на уровне глаз рот, на уровне рта глаза, - смещено изображение. Атут, мама видать что-то почувствовала, вошла и меня увидела на котле: "Вова, Вова, что с тобой!", тянет за руку. А тут еще и предсмертная записка на столе. Одним словом, в дурацкую ситуацию они меня поставили.

Путь к Богу

Мама перепугалась - сын совсем свихнулся, на котел залез, со стенкой разговаривает. Она позвонила в больницу, попросила, чтобы меня положили на обследование, но меня положили в психушку. Я-то не считал себя психом, но думаю, если надо, полежу. Пролежал там месяц, а потом говорю: Мама, ты меня сюда положила, ты и забирай, смотри у меня уже руки от этих таблеток трясутся. Она забрала документы и я опять поехал в Москву, только на этот раз купил себе Евангелие. И с этого начался уже мой путь к Богу. Мужикам конечно непонятно, они сначала посмеивались: “Малой, галюнов насмотрелся, в Бога ударился”. Из Евангелия я узнал, что есть грех, что нет, что хорошо и что плохо. У меня конечно был внутри свой критерий, что такое хорошо и что плохо, - а бесы, кстати, они мне все помянули, всем попрекнули – как я к матери относился, как на работе себя вел, кому и что плохого сделал. Первым моим движением к Господу была исповедь. Ничего не знал, священник мне дал Молитвослов, пометил галочками молитвы, которые я должен был прочитать.

Я тоже у них спрашивал, почему они меня выбрали? Говорили, что я какой-то помазанник, который рождается раз в столько-то лет. Я после этого понял, как становятся виссарионами. Слышали, под Красноярском, бывший милиционер, объявил себя мессией? Они мне тоже предлагали в эту игру сыграть, на самолюбие давили: был плотником и вдруг ты помазанник, - эти сущности обманут по любому. Мне этот случай показал, что да, есть демоны, есть злая сила, а значит и есть Бог - а это было главное.

Постепенно все стало исчезать. Сначала голоса еще слышались, потом размылась грань, где моя мысль, где их, а вскоре они совсем исчезли, – вроде как пройденный этап. Уже потом, анализируя, я понял, что все происходило только с моего согласия –– на что я соглашался, то они со мной и делали. Тогда я не знал, что можно было поехать на отчитку от бесов к старцу, в Троице-Сергиеву Лавру или еще куда, но у меня прошло и так.

И я понял, что мне теперь может помочь только молитва и пост. Поначалу было непривычно - приезжаешь на работу, а там в пост тушенку едят. Стал исполнять заповеди – отказался от блуда, от воровства, следил за мыслями, чтоб о человеке плохо не подумать. Но так случилось, что через полгода я успокоился, вернулся к прежней жизни и я разбился на мотоцикле – очнулся только в реанимации на операционном столе. Открыл глаза: на мне простыня, я лежу раздетый; руками ногами пошевелил, – вроде цел. И тогда я понял, что мог вообще не проснуться, а мог проснуться инвалидом. А тут все цело, ничего не болит, только запекшаяся кровь на голове и во рту. И я сказал: Господи, я исправлюсь, дай мне еще шанс. Если ты узнал, что есть Бог, и при этом вернулся к прежнему образу жизни, тебя по всякому накажут. Я сказал, что из больницы выхожу и кончаю с прежней жизнью. Из Евангелия я узнал: у кого какой дар, тем можно и служить людям. Думаю: раз я плотник, этим даром и буду служить людям – я так для себя понял слова Евангелия.

Пошел в церковь на приход, пожил там с ними, молился, работал. Первый пост прошел, Пасха – для меня все внове, все необычно, радостно. Но я у них долго не задержался. Священник меня попросил дверь одному полковнику сделать, а у меня смущение: я сюда пришел церкви помогать, у меня рука не поднималась полковнику вторые двери делать. Полковник, видимо, что-то хорошее для церкви сделал и священник был ему за это благодарен. Священник мне говорит: “Не можешь так, сделай по послушанию”. А я и слово такое не знаю: что это за “послушание” такое? Одним словом, ушел я от них, открыл собственную мастерскую, меня завалили заказами, а на душе все равно не спокойно – вроде бы я опять вернулся к прежней жизни. И как-то в Кинешме, я спросил в церковной лавке, есть ли где поблизости монастырь. Мне посоветовали съездить в Решму. Стал сюда приезжать, сначала по выходным - помолюсь, причащусь и опять домой. С мамой у нас ценности поменялись, стали часто стычки происходить. Я говорю: Мама, ты или со мной, или я один дальше пойду. Стал искать свое место. В храме стою, смотрю: здесь даже каждая плитка на своем месте, а где же мое место? У кого-то это семья, у кого-то служение. Если бы была девушка, которая согласилась тогда со мной жить по христианским ценностям, я, наверно, создал бы семью. Но у меня в тот момент не было такой знакомой, а иллюзий я особых не питал, после того как мама, которую я с пеленок знаю, перестала меня понимать. Поэтому я особо и не искал воцерковленную девушку.

В монастыре

Я приехал в монастырь с одним вопросом: Можно мне с вами пожить? Они разрешили. Пожил неделю. Я к тому времени уже знал, что все дороги ведут к Богу, теперь мне было все равно, кем я буду: монахом, странником или семьянином. Как-то наш батюшка мне рассказал метафору о монастыре: “Монастырь - это крепость, где каждый из нас, как сторожевая башня и враг неможет в крепость войти, если кто-то из братии дверь ему не откроет, только тогда он изнутри нас всех может легко одолеть”. И тогда я понял, что меня от греха удержит – ответственность за других; эта метафора, можно сказать, меня и привела в монастырь; против себя-то я могу согрешить, а что я соблазном для других послужу, это меня от греха удержит. В миру я пытался по евангельским заповедям жить, это очень сложно - сам себе назначаешь, сам исполняешь, никакого наставничества нет. Мирским-то наплевать, что ты делаешь, лишь бы им дорогу не перебегал, - а здесь всегда придут на помощь, все заинтересованы в твоем спасении, как своем собственном.

В монастыре я уже седьмой год, здесь передо мной открылся целый горизонт. Раньше я жил в одной плоскости: столяр-плотник, клиенты, расценки, заказы. А тут сначала стал алтарником, затем в воскресной школе поручили детей учить – я сам им завидовал, мне бы кто в детстве об этих вещах рассказывал - а потом и священнический сан получил. Теперь я в монастыре всем хозяйством заведую: огороды, заготовка дров – это все мое. Появилась у нас нужда в иконах – освоил и иконописание,теперь кружек иконописный веду.

В воскресной школе я даю детям еще один вариант поведения: есть обычное поведение, как мама, папа поступают в жизни, а я их мир обогащаю еще и христианским поведением. Я им ничего не навязываю, сейчас я в этих детишек только зерна бросаю, а когда-нибудь они обязательно прорастут, в каждом по-разному.

Еще на мне лежит переписка с заключенными. Многие пишут нам, как правило просят выслать что-нибудь, что человеку более всего надо, - обычно письма на три четверти состоят из перечня гастрономических услуг. Я им пряники, печенье положу – все, чем со мной бабушки делятся - книжки церковные посылаю, всего по чуть-чуть, много тоже нельзя, дорого пересылка стоит. Мне батюшка сказал, по пятьсот рублей в месяц давать будет. А это разве деньги?! Поэтому иногда свои средства приходится кроить, подрабатываю как столяр, местные много что заказывают.

Монахом не сразу становятся. Сначала ты монах по жизни, а потом тебе одежды даются, как приложение. Ты можешь жить и без монашеских одежд в монастыре, все и так знают, что ты монах. У меня был вопрос, когда мне сказали, “иди на примерку, чтоб тебе подрясник пошили”. Я иду и думаю: А что изменится? Служение не изменится, духовник тот же останется, ответственность та же, образ жизни тот же. Зачем мне тогда эти одежды, какой-то маскарад получается? А потом понял: Я же для мирских буду как инок Божий. Я буду просто лишний раз свидетельствовать, что я со Христом, а одежда мне поможет сохраниться от греха.

До монастыря

Еще в школе я решил, что буду плотником, хотя учеба мне легко давалась, все советовали идти учиться дальше. А почему решил плотником стать? Мама меня воспитывала одна с трех лет, отец стал пьянствовать и они разошлись. Мы тогда жили в Брянске, а в Кинешму переехали после радиации, в 86 году. Мама у меня грамотная, после взрыва, когда от населения скрывали приборы, она поняла, что тут нечисто, собрала вещи - что продала, что отдала - и уехала в Кинешму, тут она родилась, здесь живут ее сестры. Но здесь ей тоже пришлось хлебнуть лиха. Купили дом, через два года он выгорел изнутри. Тут и ропот был: "Почему я такая несчастная, за что меня Бог наказывает?" Когда плотники наш дом отстраивали, я думал: Вот профессия хорошая, всегда при деньгах.

Поэтому после школы для меня вопросов не было, пошел в ПТУ, выучился на плотника. Потом армия, попал в десантные войска. Когда из армии пришел, зарплата не очень устраивала, поехал в Москву на заработки. Сезон в Москве поработал, потом уже это все началось.

“Наркологический” монастырь

Наш монастырь в миру еще называют “наркологическим центром”. Когда батюшка увидел, что нарастает проблема наркомании, он стал общаться с врачами-наркологами, с людьми, имевшими опыт наркотической зависимости и, постепенно, сам набрал опыт и стал писать об этом книги, только уже с позиции православного священника. Кто-то из читателей захотел приехать, послужить здесь. Было время, когда у нас жило помногу наркоманов. И сейчас время от времени принимаем химически зависимых, - они здесь учатся жить со Христом - не по тем законам, по которым они жили в мире, а по христианским. Но сейчас редко принимаем. Пока здесь живут, вроде все хорошо, а возвращаются в мир и опять срываются. Или мама, скажем, из добрых побуждений денег пришлет, а те бегут за дозой, и все, наш батюшка в этом случае строг, сразу “благословляет” собирать вещи. Сейчас мы в основном проводим семинары. Наше дело организовать прием, питание, проживание. На фоне занятий уже происходит обмен ценностями, каждый делится своим опытом, люди уезжают счастливые, обогащенные новым опытом, да еще и в монастыре пожили. Где еще такое возможно?

Андрей Сотников
Источник: Независимый альманах "Лебедь" "> Независимый альманах "Лебедь"