«Париж, ты мой второй Витебск!»

В Париже одновременно проходят сразу четыре выставки российских художников — классиков века минувшего: Казимира Малевича, Николая де Сталя, Ивана Пуни и, наконец, Марка Шагала.
Последняя, которая только что открылась в Гран пале, называется "Известный и неизвестный Шагал". Здесь представлено 179 работ живописца. Свои лучшие работы прислали Третьяковка и Русский музей. Экспозиция состоит из разделов, посвященных русским годам, его первой жене Белле, еврейскому театру, Библии, басням, французскому периоду и др.
Западная критика и поныне считает, что есть как бы два Шагала. Первый, который в России создавал немеркнущие шедевры "сурового" стиля, и второй, который, окончательно обосновавшись во Франции в 1925 году, в поисках быстрого спроса растиражировал свой талант на картины, потакающие вкусам обывателя. Это сусальные изображения влюбленных, летающих над Эйфелевой башней, цветов, пейзажей и прочей мещанской атрибутики, недостойной кисти великого мастера. Поэтому организаторы нынешней экспозиции ставят, среди прочего, задачу "реабилитации" французских годов Шагала.
Экспозиция открывается известным "Автопортретом художника с 7 пальцами". Он был выполнен им во время первого приезда Марка Захаровича в Париж в 1910-е годы, когда он поселился в общежитии художников "Улей", который по-прежнему существует и отмечает в этом году свое 100-летие. В то время в " Улье" обосновалась целая колония художников и скульпторов — выходцев из России: Сутин, Кикоин, Кремень, Штеренберг, Архипенко, Цадкин. Анатолий Луначарский, побывав в ту пору в "Улье", назвал его "Вавилоном № 2", а Шагала — "маленьким Гофманом околовитебских трущоб", поэтом, стремящимся "выразить свою душу графически, красочно".
Тогдашний нарком просвещения задал вопрос, которым и поныне задаются поклонники Шагала, а именно: почему художник нарисовал еврея на крыше дома в Витебске. Шагал ответил, что это не выдумка, а реальность: "У меня был дядя, который, когда ел компот, забирался на крышу, чтобы его не беспокоили".
Сам Шагал, по свидетельству современников, предпочитал одиночество, избегая шумной жизни "вавилонян". Его часто можно было встретить гуляющим или читающим стихи на аллеях, примыкающих к "Улью". На него смотрели как на чудака, фантазера. Картины, которые у него не получались, Шагал засовывал в мусорные баки или выбрасывал прямо из окна.
Сам художник с большим чувством вспоминал об "Улье": "В то время как в русских мастерских плакала обнаженная натурщица, в итальянских пели и играли на гитаре, а в еврейских вели дискуссии, я был один в комнате, где горела керосиновая лампа. Мастерская была заставлена картинами, холстами, которые, собственно говоря, были не холстами, а разорванными на куски наволочками, простынями, ночными рубашками... Никто не покупал моих картин. Я думал, что это вообще невозможно... В "Улье" либо околевали от голода, либо становились знаменитыми".
Еще в Петербурге знаменитый Лев Бакст советовал будущему мэтру не ездить в Париж, где он может умереть с голоду. " А вы все-таки приехали !" - сказал Бакст Шагалу, который разыскал его за кулисами парижского театра, где выступал дягилевский балет.
"Никакая академия, — вспоминал Марк Захарович, — не смогла бы мне дать то, что я нашел на выставках в Париже, в его витринах и музеях".
В Париже, где он жил с 1910 по 1914 год, Шагал продолжал упорно писать Россию, создал серию знаменитых полотен. На них запечатлены на фоне русского деревенского пейзажа скрипач, кучер, шарманщик, почтальон. "Париж, ты мой второй Витебск!" - повторял художник. Когда же началась война, Шагал вернулся в Россию. Вскоре после Октябрьской революции его назначили комиссаром искусств в Витебске. В своем родном городе Марк Захарович, писал искусствовед Абрам Эфрос, "по-своему делал революцию. Он был там кусочком новой власти". В ту пору под его началом находились такие мастера, как Малевич, Лисицкий, Пуни.
Сам художник вспоминал, как он вернулся в Витебск накануне первой годовщины Октября: "Мой город, так же как и другие, готовился отпраздновать ее, украсив свои улицы громадными плакатами". Для этого он мобилизовал всех художников и воздвигнул триумфальные арки на городских площадях. А над художественным училищем развевалось знамя с изображением человека на зеленой лошади с надписью: "Шагал — Витебску". Два года он был комиссаром искусства, а затем его "сверг" Казимир Малевич. Автор знаменитого "Черного квадрата" обвинил Шагала, что он всего-навсего "неореалист", который все еще возится с изобретением каких-то вещей и фигур, тогда как подлинное "революционное" искусство должно быть "беспредметным".
"Он всю жизнь увлекался стихами, любил Пушкина и Блока, все русское — язык, литературу, музыку и, конечно, природу. И выше всех живописцев ставил Левитана и Врубеля", — - рассказывала Валентина Григорьевна Шагал, жена художника. Французский искусствовед Жан-Клод Маркаде, главный здешний специалист по русскому искусству, считает, что поэтический мир Шагала близок и есенинскому. Это проявилось в любви к деревенским мотивам, домашним животным, и прежде всего к коровам и лошадям. Маркаде отмечает, что, подобно другим русским художникам, начавшим писать в 10-е годы (Гончарова, Ларионов, Филонов), Шагал также "вышел" из лубка — народных картинок. Некоторые искусствоведы называют это течение "неопримитивизмом".
В разные периоды своего творчества Шагал общался с кубистами, с суперматистами, восхищался сюрреалистами, которые — Макс Эрнст и Поль Элюар — приглашали его вступитьв их ряды, но он предпочел сохранить свое "я" : "Искусство — вот моя единственная школа". И в течение долгих 70 лет он был верен своей собственной эстетике.
Почему на полотнах Шагала влюбленные летят над городом? Почему он изображает человека, ходящего по потолку, а корову — на крыше? Эти вопросы часто задают люди, которые не сразу постигают его особое видение мира.
"Я ходил по Луне, — говорил он, — когда еще не существовали космонавты. В моих картинах персонажи всегда были в небе и в воздухе".
"Он никогда не объяснял своих картин, — вспоминала Валентина Григорьевна, — и каждый волен толковать их на свой лад".
"Небо, полет — главное состояние кисти Шагала", — писал Андрей Вознесенский.

Юрий Коваленко, "Русский базар"