Аппарат Раскрепощения. Часть III: Острие иглы

Окончание.

Фото: Own work by Иеромонах Макарий

Кощей Безсмертный ХХ века? — За что благодарить Фрейда — Иван-Царевич — "Кто эту боль, дитя, тебе нанес?" - От факта к фикции, или рождение психоанализа из пены морской — Страдание и смерть Шандора Ференци — Индустрия разводов, ручные акулы и обжорство на нервной почве — Как назвать ХХ век?

Кощей Безсмертный ХХ века?
Вопреки своему прозвищу, безсмертным он не был. "В море щука, в щуке заяц, в зайце утка, в утке яйцо, в яйце игла, а на острие иглы — смерть моя". Информация доступна; но кому охота нырять за щукой, гоняться за зайцем и уткой, искать, как в известном стоге сена, иголку...
Если внимaтельно всмотреться в этот сюжет, открывается очень интересная и поучительная картина. Смерть Кощея — это победа над злом. Зло в сердце человека, в обществе, во всей нации, как будто и в самом деле безсмертно, непобедимо. Кощею позарез надо именоваться безсмертным: тем только и держится его власть, хотя каждый обязан знать, что это обман. И когда Иван-Царевич отправляется в путь, его дело меньше всего напоминает бой с ветряными мельницами на ближнем пригорке, а больше всего — научную экспедицию, уголовное следствие или творческую задачу, изнурительную раскрутку скрытой цепи причин и связей: поймать щуку — догнать зайца — подстрелить утку — найти яйцо... А в результате он обнаружит свою цель на острие иглы: на первый взгляд нечто тривиальное, ничтожное — но это и есть правда, это и есть победа.
Тут, однако, аналогия нарушается. Кощей мертв, царевна спасена, сказка окончена, — а мы, изо дня в день, снова и снова преследуем щуку, целимся в утку, ищем и находим правду: такова природа нашего земного пути. Кощеи, однако, сопротивляются, цепляются один за другого, мелкие за крупных, молодые за старых. Иногда попадется такой мастер-Кощей международного класса, что один стоит целого легиона: но ведь и в Иван-Царевичах недостатка нет. Надо только не поддаваться Кощеевой лжи, не унывать и примечать, где откроется острие иглы.

***
Была когда-то в Москве одна знакомая пожилая дама, верующая и весьма хорошо образованная, доброжелательная и участливая ко всем. И когда заходила речь о каких-нибудь странных, сомнительных или огорчительных обстоятельствах личной природы — приснится ли кому носорог в очереди за туалетной бумагой, выскользнет ли у кого в неподходящий момент несуразное словечко, разругается ли кто напропалую с родными и близкими, — она с неизменной готовностью и превосходным знанием дела объясняла:
- По Фройду (фамилию его она произносила на немецкий манер; не исключено, что она знакомилась с его трудами в оригинале) это означает, что... —
и далее следовала такая элоквенция, что хоть святых выноси. Однако держалась она при этом крайне скромно: видно было, что излагать материал ей так же неловко, как окружающим — слушать. Свои консультации она давала с тем же чувством, как люди деляться печальными медицинскими новостями: беда, но ничего не попишешь.
Случалось, ей возражали с тех или иных позиций, и она всегда была готова просветить невежд и убедить скептиков. Мне запомнилась ее недоуменная реплика в ответ на чье-то замечание, что, дескать, Фрейд слабо согласуется с Православием:
- Ну при чем здесь Православие? Вы ведь не идете в церковь за вашими трехфазными трансформаторами...
Почему-то эта короткая фраза запала у меня в душу, и за долгие годы из нее как из семячка выросло большое ветвистое дерево. Не мытьем, так катаньем, я убедился, что если человеческую душу уподобить трехфазному трансформатору (простим ей это неумное сравнение!), то именно Церковь оказывается и теоретическим справочником, и архивом документации, и ремонтной мастерской, и бригадой техобслуживания. Конечно, никому не запрещено этого отрицать — но лишь заодно с Никео-Цареградским Символом веры.
А вслед за первым у моего "критического дерева" стал расти и второй ствол. На сегодняшний день, силою исторических и личных обстоятельств, реальность святого Православия скрыта от большинства жителей Земли. С другой стороны, Церковь никак не причастна к современным научным изследованиям, вроде бы пролившим новый, невиданный прежде свет на тайны человеческой души... Если так, то не справедливо ли все же требование моeй московской знакомой — учиться видеть человеческую душу "по Фройду"? Ведь и в самом деле, учим же мы механику по Ньютону, химию по Менделееву, генетику по Уотсону-Крику, — а вовсе даже не по св. Писанию. Ну а если при этом обнаруживаются расхождения с церковной доктриной — не беда, ученые богословы скоро все объяснят и уладят, как уладили несогласия и недоразумения в естественных науках...
Или нет?? Или правы были те заядлые спорщики, те угрюмые ворчуны, которые на любую заманчивую россыпь щедро закутанных в цветной туман сокровищ фрейдизма хмуро отвечали одной и той же не вполне вежливой и не вполне вразумительной фразой: "Бред сивой кобылы"?

***
В пользу того мнения, что творец психоанализа — это Кощей Безсмертный ХХ века, есть масса улик: практически любой аспект современного раскрепощения несложно "подвести под фрейдистскую статью", будь то в семье, в школе, в уголовной сфере, в политике, в гражданском праве, в литературе и искусстве, в развале западного христианства и пр. Однако все это улики косвенные; они никак не намекают, где искать ту самую иглу... Мало помогают и сведения о том, что Фрейд был атеистом, баловался с кокаином, интересовался свояченицей, участвовал в обществе еврейских масонов Б'най Б'рит, и даже что он служил сатане. Последней теме немало страниц посвящает американский автор, психиатр Рэй Джурджевич: возможно, он и прав, однако обвинение это, как и соображение о сивой кобыле, слишком универсально: увы, каждый из нас, совершая грехи, оказывает сатане ту или иную услугу.
И в то же время архиепископ Нафанаил (Львов) находит нужным заметить: "Фрейдизм надо признать вреднейшим из вредных течений человеческой мысли". Значит, чтобы найти правду, надо нырять глубже, скакать дальше, целиться точнее.
Между Фрейдом и знакомыми нам героями-раскрепостителями — мелкими и крупными мошенниками, лжецами-профессионалами и любителями, сексуально-озабоченными профессорами и обычными маньяками-развратниками — огромная разница. Голыми руками его не взять, за пояс не заткнуть, и со счетов цивилизации так просто не скинуть. Если он действительно Кощей Безсмертный, то самый что ни на есть подлинный, со своей потаенной, тщательно спрятанной иглой. Пока не найдем правду, пока не проведем четкую линию между механикой, химией, биологией и научным знанием вообще с одной стороны, и фрейдизмом с другой, все мы, и особенно наши дети, обречены скользить в сторону широких, оборудованных "по Фройду" ворот преисподней.

За что благодарить Фрейда

Н. М. Карамзин в своих "Письмах русского путешественника" (Франкфурт, 29 июля) сообщает следующее:
"В одном трактире со мной живет молодой доктор медицины, который вчера пришел ко мне пить чай и просидел у меня весь вечер. По его мнению, все зло в мире происходит оттого, что люди не берегут своего желудка. 'Испорченный желудок, — сказал он, — бывает источником не только всех болезней, но и всех пороков, всех дурных навыков, всех злых дел. Отчего моралисты так мало исправляют людей?...Вместо всех словесных убеждений надлежало бы им дать несколько приемов чистительного. Безпорядок душевный бывает всегда следствием телесного безпорядка. Когда в машине нашей находится все в совершенном равновесии,... тогда человек разсуждает и действует хорошо; тогда бывает он мудр, и добродетелен, и весел, и счастлив'. — 'Итак, если бы у Калигулы не был испорчен желудок, то он не вздумал бы построить моста в Средиземном море?' - спросил я. — 'Без сомнения, — отвечал мой доктор, — и если бы лекарь догадался дать ему несколько чистительных пилюль, то смешное предприятие было бы через час оставлено...' - Я удивлялся логике г-на доктора."
Помнится, впоследствии этот сюжет получил развитие в истории о бравом солдате Швейке: цитировать ее здесь не будем. Но то была уже другая эпоха; эпоха, когда удивительные идеи прошлого уже столкнули мир на новую орбиту, и людям с выжженной, словно в газовой атаке, душой, остался юмор в качестве спасительной кислородной трубки. А пока, в первый год Великой Французской революции, русский путешественник просто удивляется, благожелательно глядя на этот лучший из миров, примериваясь к планам его дальнейшего улучшения...
Далее, однако, подобные взгляды стали вызывать все меньше удивления и все больше уважения, пока не стали общепринятыми. "В человеке нет никаких иных сил помимо общих физико-химических воздействий," - это уже не анекдот за чашкой чая, а четкий тезис одного из крупнейших ученых и авторитетов ХIХ века, Германа фон Гельмгольца, знакомого всем нам по школьным учебникам физики. Тех же взглядов твердо придерживался и знаменитый физиолог Эрнст фон Брюкке, под началом которого в 1876 г. двадцатилетним студентом начинал свою изследовательскую работу Зигмунд Фрейд.

***
Сегодня трудно представить себе, насколько была пронизана, пропитана грубейшим и примитивнейшим материализмом наука о человеке того времени. Вот, например, что пишет в одном из своих эпохальных трудов, "К учению о периодах", долголетний сотрудник и близкий друг Фрейда берлинский доктор Вильгельм Флисс (1858-1928):
"Вечером 24 марта 1899 г. у моей свояченицы начались роды; в тот же вечер у моей жены была менструация... За этим лежит скрытый закон природы. Ведь если прибавить к 24 марта 280 дней (28 * 10), получим 29 декабря — тот самый день, когда за 4 года до того родился мой старший сын. А за 20 лет до того, 29 декабря 1879 г. у моей сестры началась внезапная лихорадка, от которой она скончалась через 30 часов."
Глубина "закона природы", что якобы жизнь и судьба женщины, словно вращение шестерен в часовом механизме, подчиняется 28-дневному периоду (а у мужчин Флисс сумел где-то выискать период в 23 дня) поистине не поддается разсудку: уж кто-кто, а доктор должен был бы знать, что стабильность периода между менструациями не выдерживается с механической точностью, и независимо от наличия или отсутствия "скрытых сил периодичности" все его многомесячные календарные экстраполяции годятся разве что как упражнение по арифметике для младших школьников. А с многолетними и того хуже: корифей "науки о периодах" упустил из виду, что продолжительность календарного года не делится ни на 28, ни на 23...
Нам еще предстоит вернуться и к "теориям" Флисса, и к его не слишком успешной практике: его сотрудничество и дружба с Фрейдом сыграли решающую роль в истории психоанализа. Сам Фрейд, однако, пошел противоположной дорогой: в его системе взглядов душа человека живет и движется по своим собственным законам, никак не сводящимся к "общим физико-химическим воздействиям". В итоге фрейдизм опрокинул механистический взгляд на природу человека, сначала в узком кругу специалистов, а затем и во всей современной западной культуре. Именно за это его можно поблагодарить.

***
Разумеется, нормальным людям — тем, кто подобно Карамзину, лишь "удивлялись логике г-на доктора", но перенимать ее не спешили — Фрейд никакого особого откровения принести не мог. Но в профессиональной среде, особенно медицинской, таких было немного: вспомните Базарова, вспомните "медицинские стихотворения" А.К. Толстого. Как отмечает В. Н. Тростников,
"Фрейдизм нашел 'рациональные объяснения' безсознательным психическим процессам, о которых не испорченные профессиональной выучкой люди знали испокон веков, но на изучение которых в психологической науке был наложен строжайший запрет. Это позволило снять запрет и спасти психологию от грозившего ей удушья."
Однако высказанная нами благодарность Фрейду встречает серьезные возражения. Нам скажут, что его "рациональные объяснения" - в том числе, что за всеми движениями души стоит "принцип максимального удовольствия" с вытекающими отсюда последствиями — ничем не лучше Гельмгольцева механицизма. Именно они, по сути своей, как раз и несут тот страшный вред, о котором говорит архиепископ Нафанаил: уничтожают "то единственное, чем очищается душа — сознание вины и ощущение тяжести греха".
Это вполне справедливо. Забегая немного вперед, заглянем в письмо Фрейда ко Флиссу от 6 декабря 1896 г. (т. е. еще до того, как оформились основные принципы фрейдизма), вплоть до последнего времени неизвестное читателям. Фрейд сообщает о молодом человеке, который
"...Пришел ко мне на прием и со слезами на глазах уверял меня, что он вовсе не мерзавец, каким его считают окружающие; он болен, он страдает от патологических импульсов и реакций..."
Далее выясняется, что отец пациента, извращенец и развратник, в детские годы оставил у него в подсознании омерзительный след. Фрейд продолжает:
"Он терпеть не может извращений и при этом страдает навязчивыми побуждениями. Иначе говоря, в нем подавлены определенные импульсы, взамен которых возникли другие, в форме навязчивости. Такова вообще тайна навязчивых состояний. Если б он мог стать извращенцем, то был бы здоров, как отец".
Могут заметить в ответ, что болезни существуют независимо от достоинств и недостатков человека: дело врача — лечить и праведных, и грешных. Однако именно в контексте этого письма (не публиковавшегося, впрочем, совсем по другой причине), где подробно изложены обстоятельства жизни и детские впечатления пациента и его старшей сестры, до жути ясно видна пропасть между христианским взглядом на грех как на болезнь души и примером "здорового" отца для больного сына... Фрейдизм не спорит с Евангелием, а истребляет в нем смысл: "Покайтеся, приближися бо Царствие Небесное" становится безсмыслицей не столько из-за сомнений в реальности Небесного Царства (еже так или иначе несть от мира сего), сколько из-за явной нереальности покаяния, здесь и сейчас.
К счастью, однако, психотерапия и фрейдизм далеко не одно и то же. Лишь только исчез запрет, о котором говорит Тростников, как практика (а вслед за ней и теория) психотерапии разорвала рамки официального фрейдизма. "Эдипов комплекс", "инфантильный эрос" и тому пододобные прозренья достались в наследство шустрым литераторам и сценаристам, секспросветчикам школ и вузов, да мошенникам: у них это ходовой товар. А у тех, кто добросовестно работает с больными (трудно сказать, в большинстве они или в меньшинстве), совсем другие заботы, совсем другие, гораздо более реальные предметы на уме, пускай даже и с фрейдистским уклоном.

***
Необходимо отметить еще, что среди психотерапевтов многих стран есть и православные верующие. Насколько это возможно, они пытаются привлечь вековую мудрость святого Православия на помощь всем тем, у кого психика и нервная система искорежена нынешним веком. "Православная психотерапия: наука св. отцов" - заглавие одной из книг греческого епископа Иерофея (Влахоса). Все, что есть доброго и полезного в современной практике психотерапии входит как неразрывная составная часть в церковное сознание.
Если же за последнее положение "прогрессивные специалисты" поднимут нас на смех, мы обратимся за помощью к основоположнику. В хорошо известной работе "К истории психоаналитического движения" Фрейд пишет:
"Я полагал, что моя теория [психического вытеснения] вполне оригинальна, пока Отто Ранк не показал мне отрывок в книге Шопенгауэра "Мир как воля и представление"... как человек сопротивляется восприятию реальности, когда она для него болезненна. Это настолько точно соответствует моему понятию о вытеснении, что мне остается снова признать, что своим открытием я обязaн своей недостаточной начитанности".
Как видно, Фрейд не возражал, что накопленный человечеством опыт содержит сведения о лежащих в основе его теорий "безсознательных психических процессах". Это же подтвердит вам любой православный верующий, да и всякий, кто знаком с литературой о православном образе жизни и мысли, от древности до наших дней — о духовной борьбе, трезвении, разсуждении и внимании к себе. То же самое относится и к другому фундаментальному принципу психоанализа — перенесению эмоционального фокуса на того, кто входит во внутренний мир страдающего человека (в терминах фрейдизма — на "аналитика"): достаточно заглянуть в любое православное пастырское руководство, начиная от Златоустовых "Шести слов". Теперь возвращаемся назад ко Фрейду и на следующей странице читаем:
"Всякое направление изследования, принимающее в расчет эти два фактора [вытеснение и перенесение] и исходящее из них, заслуживает названия психоанализа, даже если его результаты отличаются от наших."
Возможно ли более авторитетное мнение в защиту "православного психоанализа"?

***
Прогрессивным учением, "что нету души, но одна только плоть, и что если и впрямь существует Господь, то Он есть только вид кислорода", в наши дни не только никого не удивить, но даже и не разсмешить. Однако же именно с таких позиций нападает сегодня на Фрейда "научная" (в очень жирных кавычках) идеология:
"Представьте себе, что вы сломали ногу или страдаете сахарным диабетом: как бы вы отнеслись к "врачу", который вместо гипсовой повязки или инсулина предложил бы вам серию терапевтических бесед на тему о вытесненной сексуальности? С тем же успехом вам могут заявить, что вы одержимы бесом и позвать священника! Нет никакой разницы между изгнанием бесов и психоанализом" (Skeptic's Dictionary).
Разница есть, и весьма серьезная; о ней будет сказано ниже. А пока заметим, что от подобных союзников по борьбе с фрейдизмом надо держаться подальше. Они душу готовы положить за постулат об "одной только плоти"; ради него они и воюют с Фрейдом... Однако, как бы ни был абсурден их постулат, по крайней мере со своей точки зрения они действуют совершенно честно: если согласиться с лечением физических разстройств путем психотерапии (а также "неконтактного массажа", иглоукалывания и прочих непринятых в официальной медицине средств), то есть с реальностью нематериального воздействия на явления физического мира, придется им допустить и изгнание бесов, и исцеление по молитве.
"Вредность учения Фрейда особенно глубока именно потому, — пишет архиепископ Нафанаил, — что включает в себя отдельные элементы истины." Элементы эти мы видели; как отделить их от лжи? "То, что в теориях Фрейда правильно, можно и нужно признавать,... — продолжает вл. Нафанаил, — Факты, им открытые, надо признавать, но с выводами его, проповедающими атеизм, нельзя соглашаться... Это нелегко, но можно".
Владыка ясно видит стоящую перед нами серьезную проблему: если принять факты, и если в выводах из них нет ошибок, то придется принять и выводы со всею их богопротивной идеологией. Ни ахинеи, как у Флисса, ни подлога, как у Кинзи, мы не найдем: не тот случай. Следовательно, что-то должно быть не в порядке с самими фактами. Но где, и что именно?? Мы как будто угодили в ту же самую яму, что упомянутые выше материалисты: упрямо отвергаем обоснованные выводы, не имея против них обоснованных возражений.
Весьма существенно, что именно мы, а не специалисты-психоаналитики, остановились перед этой проблемой. Их интересует, что "работает" и что "не работает" в клинической практике, какие теории популярны и непопулярны в научных кругах, — а мы ищем правду как она есть, суть дела. Всякий, кто хоть немного знаком с Фрейдом, засвидетельствует, что наш подход гораздо ближе к его собственной сфере интересов; вообще, в столкновении идей часто оказывается, что смертельные враги ближе друг другу, чем теплохладные союзники с той или другой стороны.
"На фрейдизм, насколько я знаю, никто с христианской точки зрения не ответил, — подводит итог своему письму владыка Нафанаил, — Эта работа большая и трудная". Христианская точка зрения — это точка зрения правды. Дать прямой ответ на фрейдизм с христианской точки зрения — значит найти фикцию среди открытых Фрейдом фактов и разобраться, каким образом она туда попала.
Знал ли владыка, что в то самое время, когда он писал эти строки, некий Иван-Царевич уже седлал коня, готовясь к большой и трудной работе? "В море щука, в щуке заяц..."

Иван-Царевич
Глава под таким названием есть у Достоевского в "Бесах". Не дай Бог иметь хоть каплю общего с описанным там персонажем... Но с тех пор утекло столько воды, и мир настолько сильно изменился (хоть и не в лучшую сторону), что мы можем безбоязненно употребить его снова, не рискуя навлечь тень на ныне здравствующего д-ра Джеффри Мэссона.

***
Какой раздел в любой печатной работе вам покажется наименее интересным? За редким исключением это будет скушный перечень — "Автор выражает искреннюю признательность..." - который никто не читает.
Но когда вы возьмете в руки книгу Джеффри Мэссона "Посягательство на правду", потрудитесь прочесть в первую очередь именно этот раздел. Он послужит вам и как введение в книгу, и как первое знакомство с ее автором. А ведь первое впечатление, говорят, самое важное... Впрочем, судите сами:
"Вероятно, многие из тех, кто помогал мне тем или иным образом в этой работе, из-за острой полемики по ее поводу предпочли бы, чтобы их фамилии здесь не упоминались. Я могу лишь подчеркнуть, что никто из перечисленных ниже лиц не несет ни малейшей ответственности за мои суждения: они исходят от меня и только от меня.
"Эта книга не увидела бы света без щедрой помощи со стороны Курта Эйслера (директора Архивов Фрейда при Библиотеке Конгресса США, 1908-1999 — пер.), Анны Фрейд (младшей дочери З. Фрейда, 1895-1982 — пер.) и Мюриел Гардинер (близкого друга и сотрудника первых двух, 1901-1985 — пер.). Благодаря им я получил доступ к обширному хранилищу уникальных неопубликованных документов. Поскольку с выводами, сделанными мной на основании этих документов, они не смогли согласиться, наше первоначальное сотрудничество к сожалению прервалось. Тем не менее, я сохраняю глубокую признательность им за все то доброе, что они для меня сделали..."
Здесь, вероятно, самое время и составителю обзора вспомнить обо всех, кто ему помогал, и сердечно поблагодарить их. Только у нас и речи нет ни о какой полемике, ни о каких недоступных или неопубликованных документах, ни о каких поисках или изследованиях: просто взять несколько известных книг и журнальных статей, проверить материалы по независимым источникам, да изложить в сжатом виде... Мы идем по следам Иван-Царевичей. Характерно при этом, что царство им как правило не достается (а иные и вовсе остаются у разбитого корыта), но дело их от этого ничуть не страдает. Знают они о том, или нет, — но правда, которую они добывают на острие секретной иглы, имеет немалую цену совсем в другом Царстве.

***
Джеффри Мэссон защитил докторскую диссертацию в 1970 г. по специальности с фрейдизмом решительно никик не связанной: древне-индийская поэзия. И быть бы ему профессором-санскритологом в Торонто, и не знать бы ему горя — сиречь неприятностей по службе, склок, скандалов, угроз, предательства, клеветы, судов, увольнений и разочарований — если бы жажда знаний снова не сделала его студентом. Еще восемь лет ушло у него на второе высшее образование в Торонтском Институте Психоанализа.
Как легко догадаться, мы имеем дело с человеком далеко не заурядным. Неслучайно поэтому в 1980 г. ему была поручена работа над новым изданием писем Зигмунда Фрейда к Вильгельму Флиссу. Письма эти частично уже выходили под редакцией Анны Фрейд под внушительным заголовком "Происхождение психоанализа" и послужили источником практически всех сведений на данную тему: в самом деле, кроме Флисса, в 1890-е г.г. у Фрейда не было друзей, не было никого, с кем бы он мог серьезно и откровенно делиться своими медицинскими наблюдениями и находками, гипотезами, планами, взглядами. Надо сказать, что влияние Флисса сильно меняет "официальный портрет" Фрейда как независимого мыслителя, ниспровергателя основ: он безусловно нуждался во Флиссе, как будет потом нуждаться в своих учениках и последователях. Приходится также добавить, что в тех кругах подобные отношения между двумя мужчинами не могли не получить определенной окраски, чему находят подтверждения в переписке Фрейда и приближенных к нему лиц... но к счастью, эта помойная яма лежит в стороне от нашего маршрута.
Для работы с литературно-архивным наследием Фрейда — в самом деле очень большой и очень трудной (около 75 тыс. документов на разных языках) — Мэссону предложили поселиться в Мэрсфилд Гарденс, лондонском доме Фрейда, где тот провел последний год жизни и умер в 1939 г. Работа, очевидно, горела в руках у д-ра Мэссона: в Мэрсфилд Гарденс он обнаружил и привел в порядок множество неизвестных ранее документов, записок, заметок, писем, принадлежащих Фрейду и его ближайшему окружению. Мало того: он разобрал оригиналы опубликованных материалов и сделал безсчетное число дополнений, вставок и исправлений в переводе с немецкого — совершенно, кстати, независимо от того, шли они "на пользу" или "во вред" его позиции, в чем можно убедиться по упомянутой выше книге и особенно по примечаниям к ней.
Так что не прошло и года, как Мэссон был назначен заместителем директора Архивов Фрейда, с тем чтобы вскорости занять должность директора взамен уходящего на покой Курта Эйслера. Кроме того, он стал одним из четырех со-председателей Совета по авторским правам Фрейда. Мэрсфилд Гарденс должен был стать его постоянной резиденцией, где ему предстояло оборудовать музей и изследовательский центр... И все выглядело как нельзя лучше, пока вдруг не стало как нельзя хуже. Слово д-ру Мэссону:
"Когда я учился психоанализу, я был убежден, что Фрейд безстрашно искал правду, что он пытался помочь пациентам разобраться в том, что с ними происходит и что с ними случилось в прошлом, как бы это ни было неприятно. Хотя я знал, что далеко не все в наше время разделяют подобные взгляды, я верил, что в науке психоанализа остались честные и безкомпромиссные искатели правды. Именно благодаря этому — говорил я себе — мои изследования получили такую широкую поддержку безо всяких предварительных условий...
"Я не делал секрета из своего критического отношения к психоанализу в нынешнем его виде и знал, что многие из моих коллег со мною согласны... Однажды я поделился с г-жой Фрейд своим разочарованием как учебой в Торонто, так и последующей работой в Сан-Франциско, и положением дел в прихоанализе вообще. Я спросил ее, будь жив ее отец, стал ли бы он участвовать в организациях психоаналитиков или хотя бы просто заниматься психотерапией? "Нет, — ответила она, — не стал бы".
"Таким образом я видел, что Анна Фрейд разделяет мой критический взгляд и поддерживает мои изследования. Однако когда они привели меня к личности самого Фрейда, эта поддержка прекратилась."
Надо заметить, что и в сказках персонажам вроде Иван-Царевича присуща простота сердца на грани с наивностью и неосмотрительностью... На совещании ведущих психоаналитиков в Лондоне, где Мэссон по приглашению Анны Фрейд сделал первое сообщение о своих находках, ему дали понять, что они наносят ущерб престижу психоанализа. Но д-р Мэссон, как он пишет,
"...счел подобные соображения недостойными внимания серьезного изследователя. В июне 1981 г. меня пригласили сделать более подробный доклад на закрытом совещании Психоаналитического Общества в Нью-Хэйвене... Злоба, вызванная моим докладом, направленная не столько на предмет моей работы, сколько на меня самого, открыла мне глаза на истинное положение вещей... Подлинность фактов и справедливость выводов никого не интересовала; речь шла лишь о последствиях их публикации, которая, по мнению моих критиков, наносила удар в самое сердце психоанализа.
"...Когда в августе сообщения о найденных мной материалах появились в газете 'Нью-Йорк Таймз', разразился крупный скандал, и меня, к большому облегчению всего фрейдистского сообщества, уволили. Как мне заявили, я "не оправдал доверия", обнародовав результаты своей работы."

***
Казалось бы, сказке конец. Но не тут-то было: теперь предстояло расплачиваться за сломанную иглу. Дальнейшее тоже напоминает волшебную сказку, только уже в современном северо-американском стиле. В конце 1983 г. журнал "Нью-Йоркер" опубликовал серию статей журналистки Джэнет Малколм о д-ре Мэссоне, а в следующем году она напечатала о нем книгу. Входить о них в подробности нет большого смысла, хотя работа была выполнена весьма профессионально: как заметил независимый обозреватель,
"Эти материалы появились как раз накануне выхода в свет книги д-ра Мэссона... Если бы не они, ее обсуждение было бы гораздо справедливее и спокойнее".
Надо полагать, Мэссон не видел, какова связь между ними и заповедью "Блажени есте, егда поносят вам, и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы, лжуще, Мене ради" (а также и ради Кого в конечном итоге все это происходит) и обратился в суд с иском о клевете. Не секрет, насколько трудно в Америке привлечь к ответственности печатный орган, если понятие "свободы слова" растянуто либеральными судьями до порнографии включительно. Тяжба продолжалась десять лет: сначала клеветники пытались оспорить правомерность самого иска, и по аппеляционной лестнице довели дело до Верховного Суда США, который вынес решение в пользу Мэссона, т. е. потребовал разсмотрения иска. Далее состоялось судебное разбирательство; суд присяжных постановил иск удовлетворить — но не смог вынести решения о сумме нанесенного ущерба. В результате повторного разбирательства иск был отклонен.
В связи с подготовкой данного обзора я дважды письменно обращался к д-ру Мэссону. Оба раза он отвечал мне очень быстро, очень вежливо и очень коротко:
"Благодарю Вас за Ваше письмо, но никакими сведениями на этот счет я не располагаю и ничем Вам помочь не могу: уже много лет как я с психоанализом и психиатрией ничего общего не имею и занимаюсь изучением эмоциональной сферы у животных. Примите, и проч."
Очень жаль. Но его можно понять.

"Кто эту боль, дитя, тебе нанес?"
История эта началась примерно за десять лет до решающих событий в истории психоанализа. В 1885 г., когда Фрейд завершал свое медицинское образование, он получил стипендию для занятий под руководством Жана Мартэна Шарко, одного из основоположников науки о нервных и психических болезнях. Пять месяцев, проведенные в Париже, оказали огромное влияние на Фрейда и его научную карьеру.
Ж. М. Шарко доказал, что распространенные симптомы истерического невроза — дрожь, паралич, нечувствительность к боли, и др. — могут возникать и исчезать под воздействием одного внушения, без участия каких бы то ни было физических факторов. Ктоме того, он пришел к выводу о травматическом происхождении ряда нервно-психических разстройств, в том числе и в детском возрасте. Именно эти изследования Шарко легли в основу научных интересов Фрейда на ближайшее десятилетие; в своих работах последующих лет он называет Шарко "великим учителем" и отводит ему важное место в развитии основ психоанализа. Все это хорошо известно.
Однако парижская стажировка дала Фрейду специальные знания и в совсем другой области медицины. В своем отчете университету, как и в частном письме к жене, Фрейд указывает, что, помимо Шарко, он неукоснительно посещал лекции всего лишь одного профессора — судебного медика Поля Бруарделя (1837-1906).
Впоследствии Фрейд писал:
"Во время занятий у Шарко в Париже в 1885 г. я был глубоко заинтересован анатомическими лекциями Бруарделя. Он наглядно демонстрировал нам в морге, сколь многое должно бы быть известно докторам, но что наука предпочитает не замечать".
Что здесь подразумевает Фрейд? Что именно "предпочитает не замечать наука"? Намек на ответ есть в упомянутой выше работе "К истории психоаналитического движения", написанной почти 30 лет спустя. Фрейд разсказывает, как в Париже он оказался невольным свидетелем частного разговора между Шарко и Бруарделем о каком-то невропатологическом случае. Бруардель говорил тихо, и существо вопроса осталось Фрейду не вполне ясным. Но Шарко отвечал во весь голос, оживленно жестикулируя:
"'...Говорю вам, в подобных случаях дело всегда в половой сфере... всегда... всегда!' Я помню как на секунду я опешил и в полном изумлении подумал: 'Почему же, если он это знает, он никогда об этом не разсказывает?'"
Однако какова связь между "половой сферой" (Шарко выразился более конкретно) и судебно-медицинскими вскрытиями? Ради ответа на этот вопрос Мэссон изучает море литературы, включая архивы и библиотеку парижского морга. Оказалось, что как сам Бруардель, так и его предшественник по кафедре судебной медицины Амбруаз Тардье (1818-1879) в те годы занимались изследованиями извращений и половых преступлений, жертвами которых становились весьма часто (а в определенных случаях — исключительно) дети. Изучив более 10 тыс. судебных дел об изнасиловании, Тардье обнаружил, что 79% из них было совершено над детьми. К такому же результату — 79% - пришел другой изследователь, Поль Бернар (1828-1886) на основании еще более обширного материала, свыше 45 тыс. случаев половых преступлений.
Излишне говорить, как сложно разследовать подобные дела, особенно когда обвиняемый и жертва стояли на противоположных концах социально-классовой лестницы. Но судебные медики указывали на вполне определенные методы и закономерности, позволяющие найти истину и доказать вину развратника, растлителя, а иной раз к тому же и убийцы. Именно таким случаям, как выяснил Мэссон, часто посвящал свои лекции в парижском морге Поль Бруардель в тот самый период когда Фрейд был в числе его внимательных слушателей и зрителей. И более того: в личной библиотеке Фрейда он обнаружил книги именно этих французских авторов — Тардье, Бернара, Бруарделя — именно на эту малопривлекательную и малопопулярную тему.

***
Заслуживают пристального внимания слова Фрейда, что наука предпочитает этого не замечать: десять лет спустя он испытает это на самом себе. А пока попытаемся понять отношение современников к судебно-медицинским изследованиям Тардье и его школы. Оно было далеко не простым; обыватели сомневались, что "такое в принципе возможно". В медицинской науке это мнение поддерживалось ученым медиком Альфредом Фурье (1832-1914) и его последователями: они настаивали на том, что доверять показаниям детей в делах по обвинению в половых преступлениях просто нельзя... Мэссон приводит несколько выдержек из подобных работ, показывая их классовую окраску — в судебной практике сплошь и рядом приходилось защищать людей из "общества", когда свидетели обвинения были из низших сословий — и демонстрирует их явную несостоятельность на основании современного опыта. Полезно, однако, посмотреть на проблему несколько шире: какие факторы определяли в то время взгляды французов (и европейцев в целом) на реальность, или, наоборот, нереальность, половых преступлений против детей?
Ответ получим, если вспомним европейскую историю ХIХ века — когда издавна засеянные семена взошли по всей Европе дружными всходами (плоды они принесут только в следующем, ХХ веке), когда революции взорвали изнутри вековой жизненный уклад и стало заваливаться здание европейской цивилизации — а люди все еще пытались измерять окружающий мир привычными мерками. В этих условиях прежде всего бросается в глаза неоднородность общества, не столько на внешнем уровне богатства и власти, сколько на внутреннем, гораздо более близком к обсуждаемой теме. "Половые преступления против детей, — замечает Поль Бернар, — особенно характерны для крупных городов и индустриальных центров". В современном западном обществе это все равно как сказать, что снег характерен для зимы: любые преступления, любое зло характено для крупных городов, тогда как "отсталая" деревня и провинция еще сохраняют остатки цивилизации. Но тогда это было внове...
В этой связи полезно заглянуть в работы по истории семьи. Современный историк Жан-Луи Фландрен приводит интереснейшие документальные данные о жизни и обычаях французской деревни: выясняется, что "золотой век" - во всем том, что относится до воздержания, до целомудрия, до чистоты добрачных отношений среди молодежи, до сохранения супружеской верности — в большой мере был осязаемой реальностью лишь немногим более ста лет тому назад. Какой же реакции можно было ожидать от тех людей на уголовные новости подстать сегодняшним? "Этого не может быть". Естественно, публика была готова скорей согласиться, что "ребенок нагло лжет" (в конце концов, это не такая уж редкость), чем что приличный, хорошо образованный господин и т.д.
А что же приличный господин? Мы его прекрасно знаем со слов других, куда более красноречивых и популярных французских свидетелей, как например маркиз де Сад, Бодлер или Мопассан. И не надо возмущаться, что эту тройку запрягают в одну упряжку: их имена говорят всего лишь о разнообразии той социально-культурной среды, где утвердились сексуально-прогрессивные начала, и о динамике их распространения (скажем ли: "демократизации"?) — так что к концу века у профессора Бруарделя уже не было недостатка в демонстрационном материале.
Исторические работы Фландрена интересны еще тем, что он никак не скрывает своего анти-церковного настроения и без обиняков толкует о жестоком "закрепощении сексуальной сферы у молодежи" благодаря усилиям церковников. Таким образом, следует отдать должное его честности: изображенная им картина в целом противоречит его собственной идейной установке. Впрочем, к концу века, по мере раскрепощения и де-христианизации (о чем тоже упоминает Фландрен), жизнь стала местами приобретать черты современности: недаром Бернар указывал на большие города...

***
Следующий исторический пример имеет смысл разсмотреть чуть подробнее: он имеет самое прямое касательство и к реальности упомянутых преступлений, и к ее преломлению в глазах современников. В том же самом 1885 году в Петербурге слушалось дело по обвинению ростовщика Мироновича в покушении на изнасилование и убийстве 13-летней Сарры Беккер. В деле участвовали известные адвокаты того времени: А. И. Урусов представлял гражданского истца, С. А. Андреевский и Н. П. Карабчевский защищали подсудимого (дело слушалось дважды). Их речи, обращенные к присяжным заседателям, крайне важны для нас в связи с судьбой работ Фрейда и историей психоанализа.
Характерно уже самое начало речи Урусова, задача которого — убедить присяжных в виновности подсудимого:
"...Возможно ли, чтобы Миронович, которому за 50 лет, настолько прельстился 13-летней девочкой? Врожденный нам оптимизм отвечает: нет, такое преступление немыслимо. Оно противно человеческой природе!"
Понятно, что это ораторский прием: далее Урусов, опираясь на улики, опровергает первоначальный тезис. Но само упоминание о "врожденном оптимизме" и "немыслимости" изнасилования и убийства девочки в наши дни звучит даже не столько безтактно, сколько попросту глупо. Однако мы можем положиться на профессиональное мастерство адвоката: очевидно, таковы были взгляды на этот предмет у его слушателей, петербуржских присяжных 1885 года. В качестве "шага навстречу" он в риторической форме высказал именно то, что присяжные заседатели наивно принимали за истину.
И не только, впрочем, присяжные, но и большинство причастных к делу обывателей. Из свидетельских показаний мы узнаем, что Миронович систематически пытался развратить девочку; она сопротивлялась ему как могла, и чистосердечно жаловалась на его домогательства — "Хозяин все разсказывает мне о своих любовницах... Лучше мне видеть малех-амовеса (ангела смерти), чем его, разбойника" -- но как видно все, включая и отца убитой, полагались на свой врожденный оптимизм...
Защита тоже дает нам немало свидетельств о настроениях тех лет, хотя и другого характера. "Миронович Сарре в отцы годится!" - восклицает Карабчевский, объясняя случай особенно наглой "ласки". Однако это не мешает ему тут же напомнить присяжным, что она "по своему развитию начинала уже вступать в тот период, когда девочка становится женщиной, ей уже было присуще женское кокетство": стало быть, если что не так — сама виновата. Как о чем-то весьма достойном, говорящем в пользу "немыслимости" обвинения, он сообщает, что тот, "человек здоровый, сильный" с ведома жены имел двух любовниц. А другой защитник добавляет: "Притом, однако, не утратил способности любоваться и другими хорошенькими женщинами". Выше мы уже видели подобный образчик "душевного здоровья": раскрепощенный Париж отзывался звонким эхом в Санкт-Петербурге.
Неподходящее было время для "врожденного оптимизма" - но только никого это не трогало. Потому и пришлось заплатить за нынешнюю трезвость такую страшную цену.

***
Вернемся между тем к Зигмунду Фрейду. С 1886 г. он ведет в Вене частную практику по нервно-психическим болезням, совмещая ее с научными изследованиями. Десять лет напряженной работы привели его к однозначному выводу, который он наиболее сжато и четко сформулировал в докладе Венскому обществу психиатрии и неврологии. Исходной причиной истерического невроза у пациентов Фрейда была глубокая полузабытая психическая травма: в детстве все они стали жертвами половых преступлений, от жестокой попытки изнасилования до длительных развратных действий, как правило со стороны близких родственников или хорошо знакомых им взрослых.
Типичный пример подобной причинной связи: девушка вечером испытывает приступы навязчивого страха и не может заснуть, когда в комнате нет ее сестры. Выясняется, что в раннем детстве некто из членов ее семьи имел обыкновение по вечерам проникать к ней в спальню; если же в одной комнате с ней спала сестра, она была в безопасности.
Как заметил Фрейд, ребенку, перенесшему в детстве такую травму, лишь постепенно, с возрастом открывается весь ужас того, что именно с ним когда-то произошло: отсюда — замедленное развитие симптомов нервно-психического разстройства. Сознание отвергает мучительную реальность; память, однако, сохраняет ее у себя в глубине в "вытесненной", подсознательной форме. Реальность эта дает о себе знать на первый взгляд случайными, малозначительными проявлениями вроде обмолвок или сновидений, и человек иногда бывает способен обратить на них внимание и понять их природу. Происходит это не только в острых болезненных случаях, но и на всех крутых поворотах человеческих судеб:
"Ты к вчерашнему сну никогда не вернешься:
Одно и то же снится лишь мне"
- написано хоть и примерно в те же годы, но без подсказки Фрейда.
Выяснение самого факта давней травмы и сопутствующих ей обстоятельств оказывает терапевтическое воздействие на пациента: патологические симптомы ослабевают или исчезают вовсе. Однако добиться этого крайне трудно: разсудок человека, в особенности нездорового, сопротивляется осознанию "вытесненной" реальности. Предложенные Фрейдом практические приемы ускорения и облегчения этого процесса стали первыми опытами современного психоанализа.
Несмотря на терапевтический успех, подобные выводы о происхождении неврозов вызывают естественные сомнения и вопросы. Во-первых, не замешано ли здесь влияние врача на пациента или его собственное воображение? Во-вторых, известны многие, кто испытал ту же участь без последствий для нервно-психической сферы. И в-третьих, сам факт что все пациенты Фрейда, в большинстве своем из очень приличного общества, оказались жертвами половых преступлений, выглядит ошеломляющим...
Первому возражению Фрейд противопоставляет, с одной стороны, богатое разнообразие уникальных подробностей в воспоминаниях пациентов, а с другой — их упорное сопротивление аналитическим усилиям врача. Но еще убедительнее "внешние" сображения: в ряде случаев удалось обнаружить независимые подтверждения их слов (когда, например, одновременно лечились две сестры), а мелкие детали воспоминаний о давних событиях, ничего не говорящие самим пациентам, понятны специалисту как несомненные признаки их реальности.
Второй вопрос решается очень просто. Никто не утверждает наличия механической связи между детской травмой и последующей болезнью, как нет механической связи между пьянством и белой горячкой или охлаждением и простудой, — и тем не менее одно вызывает другое, в совокупности со множеством дополнительных факторов, внутренних и внешних.
И, наконец, третий вопрос. О "невозможности" подобных вещей на взгляд тогдашней публики было уже сказано достаточно, но единообразие случаев в клинической практике Фрейда 1880-х — 90-х г.г. заслуживает внимания. Разумеется, его пациенты не составляли независимой выборки: к нему на прием приходили больные люди, чье высокое социальное положение служило им защитой от детских психических травм другой природы: насильственной смерти близких, стихийных бедствий, нищеты и пр. Тем самым внутрисемейные травмы и половые преступления оставались едва ли не единственными причинами их болезни.
В этой связи иногда указывают на еврейское происхождение многих его пациенток того периода и на высокие моральные качества традиционной еврейской семьи. Но при этом упускается ключевое слово: традиционной. Все сказанное выше о де-христианизации можно повторить — с многократным усилением — о де-иудизации эмансипированных евреев Европы, которые среди своих менее продвинутых единоплеменников были известны как "апикорсим" (интересно, что слово это греческого происхождения, от ********* - отделенный, осужденный). Приведем лишь два примера. Митрополит Антоний (Храповицкий) в своей известной проповеди в неделю св. Жен-Мироносиц в 1903 г. в связи с погромом в Кишиневе напоминал слушателям:
"...Должно уважать евреев-караимов и евреев-талмудистов, но горе и нам, и им самим от евреев-нигилистов, которые растлевают и семьи, и общество своих единоплеменников, которые сеют заразу свою и среди русского и среди польского юношества, и которые являются главной причиной ненависти к потомкам святых праотцев и любезных Господу пророков!"
(Заметьте точность выражений вл. Антония: он говорит именно о "талмудистах", то есть о живых людях — последователях еврейской традиции, не затрагивая вопроса о движении от Талмуда к нигилизму...) Другой пример — наблюдение еврейского историка Ханны Арендт в работе о происхождении тоталитаризма. 3-я глава ее книги посвящена положению евреев в европейском высшем обществе в конце ХIХ века; один из разделов в ней назван "Между пороком и преступлением". Арендт показывает сходство во взгляде общества на эмансипированных (то есть, по ее выражению, "де-иудаизированных") евреев с одной стороны и на половых извращенцев с другой, — что при повышенной рефлексивности оторванных от своих корней евреев не могло не оказать на них глубокого влияния. Неудивительно, что по тогдашним данным душевные заболевания у евреев встречались гораздо чаще, чем у окружающего населения.

***
Ниже станет ясно, почему нам пришлось уделить столько места возражениям против результатов Фрейда и контр-возражениям на них. А пока посмотрим, какова была реакция ученого собрания под председательством знаменитого профессора психиатрии барона Рихарда фон Крафт-Эбинга (1840-1902) на его доклад 21 апреля 1896 года. Пять дней спустя в письме Флиссу Фрейд сообщает:
"Ослы оказали ледяной прием моей лекции об этиологии истерии, а Крафт-Эбинг обронил странное замечание: 'Звучит как сказка с научным уклоном'. И это после того, как им продемонстровали решение тысячелетней научной загадки, можно сказать, истоки Нила!"
Надо полагать, этот факт не вызовет у читателей такого наивного удивления, как у Фрейда — хоть он был уже далеко не юношей: в тот год ему исполнилось 40 лет. Он придавал огромное значение своим изследованиям: на фоне тогдашнего состояния науки они и в самом деле были ярким лучом света. Но дело не ограничивалось любовью к истине и состраданием к больным (последнее качество хорошо видно у молодого Фрейда; позже оно улетучится): в денежном смысле жизнь его семьи была далека от благополучия, и Фрейд разсчитывал, что этот успех станет поворотным пунктом в его карьере.
Само по себе такое желание вполне естественно и ничем не предосудительно. Однако еще через неделю Фрейд пишет Флиссу:
"Я в полнейшей изоляции... Пущен слух, чтобы всем от меня отвернуться, и вокруг меня уже образуется вакуум".
Несколько раньше он передает мнение своего бывшего учителя, сотрудника и друга Йозефа Брейера (1842-1925) в отношении своих изследований:
"[Брейер] считает, что я должен ежедневно проверяться, не страдаю ли я моральным уродством или научной паранойей".
Немецкий рецензент расценил клинические материалы Фрейда как "сексуальный треп", а его методы лечения — как "психиатрию старых баб"... Но Фрейд ясно видел важность своих открытий; из переписки мы узнаем, что год-полтора спустя его уверенность в сделанных выводах только укрепилась за счет новых сведений. 22 декабря 1897 г. он посылает Флиссу историю болезни, где речь идет о садисте, искалечившем жену и дочь, и с протокольной точностью приводит врезавшуюся в память ребенка сцену нервического припадка ее матери, в котором легко различаются гнусные подробности ее "отношений" с извращенцем-мужем.
"Откуда она может знать [если допустить, что это не воспоминание, а фантазия], что во время припадка больная сама повторяет насильственные действия, совершенные над нею когда-то? Откуда она может знать, какое положение принимает тело и т. д.?... Новый девиз: 'Кто эту боль, дитя, тебе нанес?' Впрочем, довольно моих грязных историй."
Удивительным образом, ничего не значащая заключительная фраза стала пророческой. С "грязными" историями зла, горя и боли было покончено; на смену им пришли истории не в пример грязнее. Строка из песни Миньоны (из романа Гете "Годы учения Вильгельма Мейстера") не стала девизом психоанализа и даже не попала в его анналы: это письмо, наряду с предыдущими отрывками и множеством других материалов, было признано "не относящимся к делу" и вовек не увидело бы света, если бы не упорство и внимание Джеффри Мэссона.

От факта к фикции, или рождение психоанализа из пены морской
Как известно, из пены морской родилась древнегреческая богиня Афродита, ответственная за те самые функции, которые так волнуют фрейдистов. Заметим, что пена (ajroV) была не природного происхождения: она возникла под ударами морских волн из некоей части тела бога Урана, отсеченной любящим сыном Кроном, — наподобие как взбивают яичницу. Но это не единственное объяснение имени богини: ajrosunh означает "безумие", что весьма точно соответствует ее прямым служебным обязянностям. Впрочем, когда идет речь о рождении психоанализа, у нас есть основания для аналогии как с той, так и с другой версией.

***
Большинство из тех, кто знаком с психоанализом и его историей, прочтя предыдущую главу и ожидая найти там какие-то сенсационные разоблачения, лишь плечами пожмут: все это давно и хорошо известно. Ничем не удивит их и содержание опубликованных Мэссоном писем Фрейда; разве что датировка заставит самых дотошных слегка поскрести в затылке. Мало ли о чем там Фрейд узнал в парижском морге; мало ли какие драмы случаютcя временами, в том числе и с детьми... Все это в буквальном смысле не относится к делу. В доказательство они снимут с книжной полки любое из десятков справочных, популярных или специальных изданий и в один голос прочтут нам что-нибудь в таком духе:
"...Снова и снова узнавал он от своих пациентов, что в детстве они подвергались насилию или разврату. Вслед за тем Фрейд сделал новое открытие: все эти события прошлого были плодами их фантазии на почве инфантильных эротических переживаний."
Вот так: новое открытие, не больше и не меньше. Согласно официальной истории психоанализа, Фрейд сделал его не позже осени 1897 года, поскольку в письме все тому же Флиссу от 21 сентября он пишет, что отказывается от своей теории о происхождении неврозов. На каких основаниях? Их нет смысла перечислять: Фрейд почти дословно повторяет прошлые возражения своих оппонентов, приведенные выше вместе с их опровержениями. Но теперь почему-то Фрейд с ними полностью согласен... И вполне естественно, что в отличие от прежних уголовных историй, новости об "эротических фантазиях" были восприняты интеллигентной публикой с изрядным энтузиамом: научная карьера Фрейда пошла, наконец, на взлет.
"Новое открытие" - это и есть догмат психоанализа в узком, классическом смысле, хотя сам Фрейд, как мы видели выше, не возражал против гораздо более широкого определения. Когда его слава уже была в зените, он не раз писал о своих "ошибках молодости", о том, как он был "непростительно доверчив" к словам пациентов и, "принимая фантазию за факт", оставался слеп "ко всему широкому спектру детского эротизма". И нечего теперь ворошить "плоды эротических фатназий", даже если они в чем-то и напоминают отдельные неприятности из области реальной жизни. Открытие сделано, назад его не закроешь...
Но так ли оно было в действительности? Насколько убежден был Фрейд в своем "новом открытии"? Об этом можно судить по тем же самым письмам Флиссу. Вспомните: три месяца спустя после официальной даты открытия "инфантильных фантазий", 22 декабря 1897 г., Фрейд сообщает ему о новых клинических данных и о новом девизе: "Кто эту боль, дитя, тебе нанес?" Видимо, процесс вытеснения фактов фантазиями сопровождался упорной борьбой с совестью врача.
И современные фрейдисты прекрасно понимают, на чем построено причудливое здание их так называемой науки. Анна Фрейд пишет Джеффри Мэссону (10 сентября 1981 г.) по поводу обнаруженных им материалов:
"Сохранить гипотезу о реальности развратных действий означало бы отказаться от Эдипова комплекса, а вместе с ним — и от принципиальной роли сексуальной фантазии, сознательной или безсознательной. По существу, я полагаю, это означало бы потерять весь психоанализ."
Издатели "Происхождения психоанализа" тщательно вымарали все упоминания о случаях растления и разврaщения детей из писем Фрейда, написанных после 21 сентября 1897 г. Перед нами тот самый случай, когда правду можно обнаружить лишь буквально "читая между строк".

***
И все же это еще не острие иглы. Мы ведь имеем дело не с математикой, химией или биологией: здесь открытия другого рода, и критерии истины другие. Как бы серьезно не относились мы к свидетельствам пациентов Фрейда, мы не можем с уверенностью утверждать, что все они истинны: в конце концов, заблуждения и фантазии действительно свойственны людям. Что если Фрейд, на основании неких данных (в том числе — "самооанализа"), и в самом деле сделал некое новое открытие? Может статься, ему придали излишнее значение, но впоследствии все утряслось: и досадным половым злоупотреблениям, и всеобщему Эдипову комплексу есть место в этом прекрасном и яростном мире...
Именно так разсуждает сегодня и публика, и большинство специалистов. Нет смысла толковать им о христианском мировоззрении, которое-де противоречит фрейдизму. "Очень хорошо, — скажут они нам, — оставайтесь при своем мировоззрении, никто вас не гонит. Сами видите: сколько людей, столько и мировоззрений. Главное, чтобы никто не настаивал на абсолютной истинности своего мировоззрения, и все будет в порядке..."
Какой будет порядок, известно: кое-где он уже заметен. Очень важно понять самим и внушить нашим оппонентам (кто способен слышать), что спор не о мировоззрениях и взглядах, а о событиях и фактах, наблюдаемых и проверяемых в земном, видимом мире всеми желающими, кто бы они ни были. В этом и состоит принцип научного знания, в этом и основа нашей общности с такими людьми, как д-р Мэссон. Нас самих это нимало не удивляет; а если наши оппоненты всерьез зададутся вопросом, почему так вышло, он приведет их к очень интересным выводам касательно христианского мировоззрения. Но это уже другой разговор.
Итак, надо не просто доказать, что "новое открытие" Фрейда уводит от фактов к фикции, но и обнаружить саму эту фикцию, и понять, почему она была для него так привлекательна, и почему осталась привлекательной в наши дни. Однако в гуманитарных областях, сегодня как и 100 лет назад, научная мысль обладает редкостной свободой. Парит себе вольной птицей в небесах: легко ли достать ее стрелой? Легко ли найти яйцо, вытащить иглу? Посмотрим, как это удалось Джеффри Мэссону.

***
Эмма Экштейн была родом из хорошо известной в Вене семьи социалистов. Ее брат сотрудничал с Каутским, сестру одну из первых среди женщин выбрали в парламент. Сама она выступала в печати по различным социально-гигиеническим вопросам, в том числе — о "сексуальном просвещении" детей. Недаром, видимо, на секспросвете тяготеет проклятие; однако эта несчастная женщина заслуживает нe злорадства, а сострадания за все то, что ей довелось перенести, независимо от своих предразсудков.
Она начала лечиться у Фрейда в 1892 г., когда ей было 27 лет. От чего в точности она лечилась — неизвестно; среди симптомов были боли в нижней части живота и разстройство менструального цикла. В процессе психотерапии выяснилось, что в детстве она перенесла посягательство педофила. Теперь нас уже не удивит материнская забота об интересах читателя со стороны Анны Фрейд:
"...Многие письма к Флиссу, где идет речь об Эмме Экштейн, мы изъяли из публикации, чтобы читатель не запутался."
Но в истории психоанализа Эмме досталась особая роль. В то самое время, когда Фрейд пытался помочь ей прояснить память прошлого, его верный друг Флисс усиленно собирал материалы для своей новой работы под названием "О причинной связи между носом и женскими репродуктивными органами". Никаких признаков реальности такой связи обнаружить не удалось; однако в феврале 1895 года Флисс кладет инструменты в саквояж, садится в поезд и едет в Вену.
С согласия Фрейда и при его помощи Флисс удалил Эмме Экштейн малую носовую раковину — одну из костей в нижней части боковой стенки носовой полости. Звучит это как дурной анекдот про хирурга в клинике, долго выбиравшего, что бы такое отрезать больному "на бис"... Но смеяться здесь решительно нечему: молодая женщина, обезображенная безсмысленной операцией, на всю жизнь лишилась здоровья и сравнительно рано сошла в могилу.
Почему Фрейд, так заботившийся о своих больных, а об Эмме — особенно, согласился на операцию? Очевидно, дружба с Флиссом в те годы значила для него слишком много. Судя по письмам, Фрейд дал себя убедить, что операция эта "совершенно безвредная"... Это была дань, с одной сторны, механистическому духу времени, а с другой — влиянию Флисса, воплотившему этот дух в наихудшем виде. Так в наши дни энтузиасты-любители перебирают двигатели своих мотоциклов и ставят никому не ведомые программы на свои компьютеры: но это все же машины... Как показал Мэссон, именно идея "безвредности" операции вместе с ее горестным опровержениeм шаг за шагом подвела Фрейда к его "новому открытию".

***
Флисс возвратился в Берлин, оставив Эмму на попечении Фрейда, который писал ему регулярно и часто, сообщая о положении дел. После операции состояние больной внушало все большую тревогу: отеки, обильные кровотечения из раны, признаки нагноения. Так прошло две недели; Фрейд обращался за помощью к специалистам, но безрезультатно. Наконец, в первых числах марта, осматривавший Эмму отоляринголог
"...Очистил область вокруг раны, удалил сгустки крови, и вдруг нащупал нечто вроде нити; потянул — и прежде чем мы оба успели что-либо сообразить, вытащил из полости не менее полуметра марли. В следующую секунду хлынула кровь. Больная резко побледнела, глаза вышли из орбит, пульс исчез... Это продолжалось около полуминуты, и бедняжка стала совершенно неузнаваемой. Вдобавок ко всему, когда появилось инородное тело, и мне все стало ясно, и я увидел, что случилось с больной, меня чуть не вырвало".
На следующий день более толковому, чем Флисс, хирургу пришлось повторить "безвредную" опреацию для очистки и дезинфекции раны. Флисс, между тем, получив неприятное известие, позаботился о том, чтобы затребовать из Вены официальное письмо, снимающее с него ответственность за исход операции. Письма такого он не получил: в большинстве стран, как тогда, так и теперь, "забытая" марля могла бы быть основанием для лишения медицинского диплома, гражданского иска или уголовного преследования.
Ну а что же "стало ясно" Фрейду с такой силой, что он, сорокалетний врач, еле удержался от рвоты, так что его, по собственному признанию, пришлось отпаивать коньяком? Не иначе, что он по гроб жизни виноват перед Эммой, что он безо всякой причины поставил под угрозу ее жизнь и здоровье, и что его приятеля Флисса нельзя на пушечный выстрел подпускать к больным. Он был слишком умен, чтобы этого не понять, и в том же самом письме тому есть ясное свидетельство:
"Мы были к ней несправедливы. В ней не было ничего ненормального. Все дело было в марле..."
Как замечает Мэссон, фраза о "ненормальности", как и приступ рвоты, выдает настроение Фрейда. После нескольких лет лечения нервного разстройства Эммы Экштейн он с раскаянием признавал, что ненормальность надо искать не в ней, а в нем самом и в его "забывчивом" коллеге, едва не отправившем ее на тот свет.
Однако продержалось у него это покаянное настроение очень недолго. Вопреки его ожиданиям, после удаления инородного тела и повторной операции состояние больной оставалось тяжелым. Продолжались обильные кровотечения; на подозрении была сонная артерия. В последующих письмах Фрейда ясно слышен профессиональный холодок, и сочувствие изувеченной девушке сменяется сочувствием к изувечившему ее шарлатану:
"Мрачные времена, непередаваемо мрачные. Прежде всего, эта история с Экштейн, которая быстро катится к развязке"... "Я потерял надежду, что она выживет, и не нахожу себе покоя из-за того, что втянул тебя в такой переплет".
Из-за Эммы он уже покоя не теряет. И пока венские врачи пытаются найти средство от угрожающих ее жизни внезапных кровотечений, Фрейд озабочен поддержкой своего незадачливого друга. Вполне естественно, что его мысль движется по накатанным психоаналитическим рельсам:
"...У нее сказываются невропатoлогические последствия инцидента: истерические припадки по ночам и т. д., чем мне и предстоит заняться. А тебе уже пора простить себе это мелкое упущение..."
Джеффри Мэссон подчеркивает, что к такому же выводу — об "отчаянных попытках Фрейда уклониться от признания потенциально смертельной ошибки Флисса, за которую тот подлежал суду" - независимо от него пришел другой изследователь, Макс Шур, чья работа также осталась неопубликованной. Можно сказать, что раскаяние Фрейда оказалось "вытеснено" у него из сознания, хотя и далеко не самопроизвольно. Уместно привести заключение, сделанное д-ром Мэссоном на основании писем Фрейда за март-апрель 1895 г.:
"Фрейд начал представлять дело Флиссу и самому себе таким образом, что источник неприятностей у Эммы Экштейн лежит не во внешнем мире (двое не в меру ретивых докторов), а внутри нее самой. Открытое им мощное оружие — объяснение физических болезней душевным состоянием человека — он применял теперь для защиты своего сомнительного поведения и еще более сомнительного поведения своего ближайшего друга. Фрейд взялся сочинять оправдания для своей собственной нечистой совести."
Такой вывод нуждается в более серьезных обоснованиях, чем несколько туманных намеков, тем более что к маю месяцу ("вопреки усилиям врачей", как бы сказал Лев Толстой) непосредственная опасность для жизни Эммы миновала. Но настоящий ученый не ограничится парой надерганных там и здесь цитат, а изследует весь объем доступного материала прежде чем делать выводы (еще одно важное сходство с православным мировоззрением вообще и с православным богословием в частности). И действительно, Мэссон обнаружил, что через год, весной 1896 года, Фрейд снова возвращается к этой истории — как раз когда Крафт-Эбинг произвел на него впечатление своим замечанием о "сказке с научным уклоном". Он сообщает Флиссу, что нашел
"...Совершенно неожиданное объяснение кровотечений у Экштейн, которое тебе будет весьма приятно." "...Я могу тебе доказать, что ты был прав: ее кровотечения были истерической природы, по причине неудовлетворенной прихоти, возникавшие по всей вероятности в периоды связанные с половым циклом (из-за сопротивления пациентки мне пока не удалось это выяснить)."

Предыдущие части: часть первая, часть вторая.

Уточнения

Иеромонах Макарий (в миру Марк Симонович Маркиш; род. 13 мая 1954, Москва) — иеромонах Русской православной церкви, клирик Иваново-Вознесенской епархии.