Пока одни грустят о слабом влиянии РПЦ, другим оно кажется избыточным

В последние годы тема присутствия Русской Православной Церкви в общественной жизни стала предметом весьма оживленных и даже ожесточенных дискуссий. В светских СМИ все чаще выражается опасение по поводу клерикализации общества, не говоря уже об интернете. Церковные люди и часть светских, сочувствующих РПЦ, наоборот, чаще всего отрицают такую возможность, но сожалеют о слишком слабом влиянии Церкви на общественную жизнь России в целом. Не обходили в последнее время эту тему и ведущие церковные журналы, такие, как "Нескучный сад" и "Фома". Насколько вообще обоснованы эти опасения, что в них реалистично, а что мифологично?

Фото:  

Например, статья Виталия Каплана "Новый русский антиклерикализм", опубликованная 21 марта на сайте журнала "Фома", верно описала подоплеку некоторых страхов перед скорее мнимой, чем действительной клерикализацией современного российского общества. О первых двух родах страхов — перед новой "православной инквизицией" и перед верующими людьми, с которыми не всегда легко найти общий язык по некоторым темам, — рассказано весьма точно.

В частности, В. Каплан пишет:

— По-моему, современными антиклерикалами движет вполне реальный страх. Они действительно боятся, что Церковь получит политическую власть в стране и установит тоталитарную диктатуру, начнет силовыми способами подавлять всякое инакомыслие, загонит несогласных в концлагеря (иные договариваются и до костров инквизиции). Но у такого страха есть интересные оттенки. Я бы сказал, что это сладкий страх. Чем-то сродни ужастикам про Черную Простыню и Красное Пятно, которые дети в летних лагерях рассказывают после отбоя. Очень заметно, что антиклерикалам нравится бояться… Но подобная эстетика всегда завязана на догадке, что все-таки обойдется, что минует чаша сия. Все предполагаемые ужасы взяты не из реально наблюдаемого, а из прогнозируемого, и потому они — предмет веры. Это совсем не тот страх, который был у людей в сталинское время, или, скажем, в 90-е года в "горячих точках" при очередной резне. Никто из антиклерикалов не опасается попасть в застенки инквизиции вот прямо сейчас. И через год не опасается, и через пять лет. Вот когда-нибудь, в ужасном далеко — другое дело.

Читайте также: Церковь и молодежь: зачем они друг другу?

Есть и еще один страх — уже перед конкретными верующими людьми, которые могут себя вести не всегда понятно и предсказуемо: "То разговаривают как нормальные, смотрят то же кино, читают те же книжки, говорят на том же языке, а то вдруг начинают нести какую-то религиозную пургу, вести себя странно. Как с ними выстраивать отношения? Непонятно. Скажешь что-то невинное — оскорбятся чуть ли не до драки. Причем невозможно заранее угадать, на что их "оскорблялка" среагирует. И ладно бы они держались наособицу, как какие-нибудь гастарбайтеры — нет же, они всюду, и любой — сосед, коллега, клиент или френд в ЖЖ — может оказаться из них".

Вызывают, однако, некоторое возражение рассуждения автора о третьем роде страха, по словам Виталия, "самого горького": "Страх, что в этой самой Церкви, в этой самой вере действительно что-то есть. Действительно есть Истина — несмотря на жирных попов в иномарках, президентов со свечками, ценники на крещение и отпевание, конфликты с музеями и прочие кошмары. А если там Истина, то нужно же как-то определяться… невозможно станет жить так, как будто ее нет".

И вот здесь хотелось бы остановиться поподробнее, проанализировав, почему антиклерикализм в российском обществе все-таки ширится и набирает новые обороты.

Для начала надо отметить, что истина не в конкретной организации, а во Христе и Духе Святом, который есть Дух Истины. Тогда как любая церковь и в глобальном, и местном масштабе — это мы все вместе и каждый из нас в отдельности. Но все мы нуждаемся в спасении и преображении, все не идеальны и все находимся лишь на пути к этой истине. В лучшем случае церковь как община, как объединение людей может служить важным указателем к истине или связующим с ней звеном. Но не всегда вокруг нас реализуется именно этот лучший случай. И, как заметил Иисус, "всякий, кто от истины, слушает гласа Моего" (Ин. 18, 37). И какое бы высокое положение ни занимал в иерархической структуре Церкви тот или иной человек, он не поступает по истине, если его слова и дела расходятся с истиной евангельской.

У меня есть неплохой опыт последних лет дискуссий с самыми разными людьми, в том числе с невоцерковленными верующими, приобретшими отрицательный опыт при попытке вхождениявРусскую Православную Церковь вдва последних десятилетия. Они могут признавать во Христе ту высшую истину, которая открылась человечеству 2 тысячи лет назад, когда "Слово стало плотью и обитало с нами, полное благодати и истины" (Ин. 1, 14). Но при этом они не видят необходимости связывать свою жизнь с сегодняшней РПЦ потому, что не видят явного воплощения этой истины среди современных верующих — как она осуществлялась если и не в самом Христе (понятно, что это идеал), а в первохристианских общинах во время гонений, или даже в недавнее время исповедничества веры в советскую эпоху, когда Церковь была еще притесняемой, а интеллигенция сочувствовала ей куда больше, чем сейчас.

Они искренне боятся внедрения в современных школах основ православной культуры хотя бы потому, что не уверены в конкретных людях, которые возьмутся преподавать этот предмет: не будет ли от таких уроков детям больше вреда, чем пользы? Они боятся связывать свою жизнь с современной РПЦ именно из христианских соображений, в том числе ради спасения души и во избежание многочисленных соблазнов для себя и своих детей.

Читайте также: Уход от бездуховности для галочки

Я бы охарактеризовал это явление вместе с носителями такого мировоззрения как новый русский протестантизм. Он, безусловно, антиклерикальный, но корни этого антиклерикализма гораздо глубже, нежели у того типа людей, который затронул в своей статье В. Каплан. Вообще протестантизм в христианской истории возник как реакция на многие злоупотребления и крайности в церковной жизни, которые накопились за сотни лет в католицизме. Но было бы большой ошибкой считать, как многие православные делают до сих пор, что все эти злоупотребления были где-то там, на далеком Западе, а у нас на Святой Руси ничего подобного не было. Увы, было, пусть и не в таких масштабах и пропорциях.

Преподобный Иосиф Волоцкий или архиепископ Геннадий Новгородский не считали зазорным брать пример для усмирения еретиков с испанской инквизиции: "Геннадий призывал к беспощадному истреблению еретиков. У Геннадия в этом вопросе были прямые инструкторы с латинского Запада" (Карташев А. Очерки по истории русской Церкви). Печальные страницы русской истории могут также поведать о жестоких преследованиях ревнителей старого обряда после раскола середины XVII века. Кроме того, стоит задуматься о том, почему Русскую Церковь на рубеже XVII-XVIII веков постигло своеобразное "пленение" под государственной опекой. Обычно церковную организацию здесь принято выставлять как потерпевшую сторону: петровские реформы сделали ее "ведомством" наряду с прочими государственными институтами.

Но случайно ли что Петр Первый вдохновился в своих реформах примером протестантского примата в государственной власти, позаимствовав его у Англии или Голландии? Секуляризация общественной жизни шла уже до Петра, это был неизбежный и объективный процесс. К примеру, при царе Алексее Михайловиче было принято новое Уложение о наказаниях 1649 года. Как пишет А. Карташев, "было что-то противоестественное, в духе азиатских теократий, в том, что не государство, а сами церковные власти "судили и рядили" свое население по всем гражданским тяжбам и преступлениям. Иерархия еще не могла постигнуть всей уродливости этого архаического права. Правда, категория дел специфически уголовных, насильнических (кража, разбой, убийство) была искони в руках тиунов и бояр государственных. Но по всем остальным цивильным делам архиереи и монастыри судили и рядили своих людей сами. Т. е., кроме духовенства и монашества, что само собой разумеется, церковные власти судили и все мирское население их поместий. Штрафовали и сажали в свои тюрьмы и организовывали для арестантов принудительныетрудовые повинности".

Читайте также: Как страх ада привел к Реформации

То есть, в русской истории были времена, когда государство было по-настоящему клерикальным, и к тем временам возвращаться не хочется никому, в том числе большинству самих верующих РПЦ. И более светским российское государство стало отнюдь не в 1918 году, после декрета об отделении Церкви от государства и школы от Церкви, а еще при Петре или Екатерине Второй, если вспомнить земельную секуляризацию 1764 года.

Процесс отчуждения образованного слоя от Церкви активно пошел именно в XVIII столетии. И вряд ли стоит винить в этом только идеи века Просвещения, которые, бесспорно, имели место, — само духовно-нравственное состояние церковной жизни было тогда весьма далеким от христианских начал. Можно, конечно, возразить, что оно вряд ли было к ним более близким и раньше, а обратное было скорее исключением из правил. Но чем дальше развивалась мировая история, тем менее нормальным в глазах общества выглядело то, что еще век-другой назад казалось допустимым.

Протестантизм по многим причинам не мог возникнуть в раннем средневековье, но как организованная сила появился на исходе позднего, когда появилось книгопечатание, и многим грамотным людям стало доступно Писание для личного чтения и размышления над ним, а не только в церковном собрании при определенном способе толкований. При самостоятельном чтении Писания людям становилось ясно, что многие церковные служители сели на седалище Христовом аналогично тому, как на Моисеевом — книжники и фарисеи, обличаемые Христом (см. Мф. 23, 2-4).

В русской истории некоторое повторение того, что происходило на Западе, имело место с опозданием лет в 300-400, когда в конце XIX века, но в особенности после 1905 года и выхода царского манифеста о веротерпимости довольно значительная часть сельского русского населения начала примыкать к баптистам или штундистам (шту́нда, штундизм; от нем. Stunde — час, для чтения и толкования Библии — общее название для христианского движения протестантской направленности, получившее распространение в России в XIX веке в среде немецких колонистов, а также части населения южнорусских губерний).

Николай Зернов, известный православный богослов и писатель, покинувший Россию в 1921 году не по своей воле, отмечал, что в последние десятилетия перед революцией 1917 года престиж государственной Церкви упал настолько, что российской интеллигенцией "православная Церковь отметалась как часть старого строя, потому что не смогла помешать росту самодержавия и тем самым увековечила несправедливость и неравенство, царившее в русской политической системе". С ним во многом перекликается мнение митрополита Евлогия (Георгиевского), писавшего в своих воспоминаниях: "Тяжелые впечатления раннего моего детства заставили меня еще ребенком почувствовать, что такое социальная неправда. Впоследствии я понял, откуда в семинариях революционная настроенность молодежи: она развивалась из ощущений социальной несправедливости, воспринятых в детстве. Забитость, униженное положение отцов сказывались бунтарским протестом в детях. Общение с народом привело меня с детских лет к сознанию, что интересы его и наши связаны".

За последние 20 лет нового церковного возрождения были, увы, повторены многие те ошибки, которые обусловили массовый исход из рядов Православной Греко-Российской Церкви 100 лет назад. История мало кого чему учит. В таких условиях неизбежно будет шириться как русский антиклерикализм с его "сладким" или "кислым" страхом в терминах В. Каплана, так и новая разновидность русского протестантизма среди интеллигенции, основывающаяся на почве исторического русского православия, но не связывающая себя с определенной протестантской конфессией, как это было раньше, а позиционирующая себя как внецерковное или надконфессиональное, в частности, экуменическое христианство (стоит отметить, что само экуменическое движение в начале ХХ века возникло среди протестантов).

Читайте также: Зачем ходить в церковь, если Бог "в душе"?

Тому немало способствует широкое распространение интернета, при котором мир удивительным образом уменьшается, информация обо всех явлениях общественной и церковной жизни в разных частях христианского мира распространяется молниеносно, а границы между разными христианскими исповеданиями становятся в глазах многих людей куда более условными и размытыми.

Но одновременно с экуменическим "широким" христианством по типу англиканской Broad Church набирает силу и охранительное, фундаменталистское течение среди русских православных, которые также встают в оппозицию сложившейся в последние десятилетия официальной церковной структуре, в том числе и за участие РПЦ в экуменическом движении. Голос охранителей слышен громче, и периодически кто-то из них уходит в раскол, как было с епископом Диомидом в 2008 году или тремя клириками Ижевской епархии год назад.

От того, как нынешнее священноначалие РПЦ сумеет ответить на эти вызовы, и пойдет ли на давно назревшие преобразования внутрицерковной жизни, взяв за основу хотя бы решения Собора 1917-1918 годов, до сих пор так и не исполненных, будет во многом зависеть будущее русской Церкви как основной конфессии нашей страны. Пока же создается впечатление, что многие иерархи РПЦ либо не знают, что со всем этим делать дальше, либо привыкли действовать старыми административными методами, что лишь загоняет проблемы внутрь, так и не разрешая их.

Читайте самое интересное в рубрике "Религия"