Как относится Церковь к самоубийцам?

Незыблемых истин у Церкви не так уж и много. Строго говоря, все они укладываются в догматическую основу христианства — Символ веры. Все остальное — правила, каноны, традиции, которые могут подлежать переменам. Другое дело, что порой эти устои настолько прочно въедаются в церковное сознание, что отступление от них кажется настоящей революцией. Особенно, если это касается вопроса важного, вопроса страшного и, казалось бы, раз и навсегда решенного. Не молится Церковь за спасение душ самоубийц! Или все-таки…

Самоубийство, в христианском понимании — это не просто грех. Это единственный грех, в котором невозможно раскаяться и, следовательно, получить прощение от Бога и спасение души.

Церковь провожает самоубийцу в последний путь воистину гробовым молчанием. Невозможно спеть "со святыми упокой" над телом человека, который всю свою волю, все свое стремление в последний час направил на то, чтобы навсегда замкнуть душу от Бога.

Церковь шарахается от самоубийства с самого начала своего существования. Недаром Иуду Искариота, который раскаялся в предательстве и покончил с собой, больше осуждают за самоубийство, чем за предательство. И недаром английский писатель-апологет Г. К. Честертон в своем эссе "Ортодоксия" писал, что самоубийца — это противоположность христианскому герою-мученику, самоубийство — оскорбление всему, за что стоит, чем дорожит Церковь.

Человека, лишившего себя жизни, нельзя поминать в храме. За самоубийцу нельзя подать записку на поминание. За него не вынет частицу из просфоры священник, служащий Литургию. Единственное, что остается стоящим у его гроба — молиться дома, но и то — многие священнослужители рассказывают, что такая молитва может свести молящегося с ума.

Читайте также: Смерть - это зло или этап на пути единения души с Богом?

И это отчасти правда. Невозможно простому человеку в одиночку вместить в себя боль, ужас и страх того, кто принял катастрофическое решение покончить с собой. А нежелание Церкви молиться за самоубийцу приводит того, кто все-таки решился просить Всевышнего об упокоении души умершего, к чувству вины и страха. Как бы Бог не вменил в вину моление за грешную душу. И получается замкнутый круг: человек молится, но вместо утешения и сопереживания ушедшему зарабатывает себе лишь чувство всепоглощающей вины перед Господом. Начинает бояться Бога, который (как якобы логично следует) только накажет за то, что больно и хочется молиться и плакать. Как тут не свихнуться?

Мало кто выдержит единения один на один с тихой бездной горя, отчаяния и вины. Поэтому всеми правдами и неправдами родственники самоубийцы стараются заручиться поддержкой Церкви. Найти хоть какую-нибудь лазейку, чтобы все-таки и отпели по-человечески, и поминали потом, и дали хотя бы проблеск надежды, что на том свете с человеком все будет хорошо.

Одна из таких вполне узаконенных лазеек — свидетельство, что лишивший себя жизни был в невменяемом состоянии и не мог отвечать за то, что делает. Если есть подтверждение этому — отпеть самоубийцу позволяется. Но здесь возникает множество "кривых" ходов — кто-то выпрашивает справку у психиатра и с ее помощью обманывает благословляющего отпевание архиерея. Где-то под психическим расстройством согласны понимать алкогольное и наркотическое опьянение или состояние аффекта. Но до сих пор единого понимания — когда можно отпевать, когда молиться — у Церкви не было.

Столетиями Церковь отгораживалась от этого вопроса, либо закрывая глаза на явное попустительство, либо наоборот — проявляя чрезмерную строгость, губящую вслед за самоубийцей его родных и близких. О том, как выгорают души тех, кто не может в храме помолиться за родного, пишет в своем Живом журнале священник:

"…У меня на телефоне раздается звонок и прерываемый рыданиями женский голос пытается рассказать о своем горе. — Батюшка, сыночек, мой сыночек покончил с собой. Что делать? Потом я встречаюсь с родителями. Во время встречи отец, как правило, стоит и, опустив голову вниз, смотрит себе под ноги, а мать, стараясь прикоснуться к священнику, словно к соломинке, иногда припадает к тебе, прижимается головой к груди и плачет. Господи помилуй, как же они страшно плачут. Это не то, чтобы крик, а точно всхлипывает и подвывает маленькая обижаемая всеми собачонка.

А ты ничего не можешь сделать, самое главное, ты не можешь о нем молиться, и утешить никак не можешь. Можешь только гладить ее по руке и плакать вместе с человеком. Потом самоубийцу хоронят, и в храме появляется новая прихожанка, которая приходит на все службы, потому что молитва — единственное средство, чтобы не сойти ей с ума. Она не может, подобно мужу, уйти в запой, она уходит в молитву. Черная одежда — это теперь ее одежда на годы. Она часто исповедуется, винит себя во всем, что произошло с ее сыночком. Приходится постоянно уже от нее отгонять мысль отправиться вслед за сыном.

Эта борьба длится месяцев семь-восемь. Потом женщина приходит реже. Проходит еще несколько месяцев, мать приходит в себя, вновь начинает здраво рассуждать, ее жизни больше ничего не угрожает. И она уходит из храма, обыкновенно навсегда. Но я никого не осуждаю, ведь это невыносимо тяжело не иметь возможности помолиться об ушедшем".

Это невыносимо тяжело — не сметь помолиться. И Церковь, в конце концов, решилась разделить страшное бремя вместе с родными самоубийцы, подставить плечо там, где не поддержит никто другой.

Читайте также: Молиться о самоубийцах или предотвратить суицид?

"Всем правящим архиереям приходится сталкиваться с таким явлением, когда скорбящие родственники лица, покончившего с собой, обращаются с просьбой о его отпевании. Полагаю, что здесь необходимо ввести единую практику, дабы избежать злоупотреблений — как в сторону избыточной строгости, так и в сторону неоправданных послаблений. В Москве был выработан особый чин молитвы о самоубийцах", — сказал патриарх Кирилл в 2011 году в преддверье архиерейского собора.

Стоит отметить, что в некотором смысле "чин молитвы за самоубийц" у Церкви уже есть. Это молитва мученику Уару, которому, в обход всех правил, молятся и за самоубийц, и за некрещеных. Но следует оговориться — это те молитвы, которые каждый читает строго один, келейно — то есть не общецерковно. И далеко не всех священник благословит читать эти молитвы.

Некоторые эксперты поспешили заявить, что Церковь приспосабливается под современный мир, в котором проблема самоубийства стоит очень остро.

"Это новое решение для РПЦ, — рассуждает в этом духе научный сотрудник центра изучения Восточной Европы Бременского университета Николай Митрохин. — До этого было строгое разделение: если человек покончил жизнь самоубийством — церковь прекращает за него молиться. Церковь осознала, что живет в новом мире. В XIX веке это была редко встречающаяся вещь, а сейчас у России один из самых высоких рейтингов по самоубийствам. Это проблема, касающаяся многих семей, которыми в условиях, когда люди редко посещают церковь, пренебрегать не стоит. На уровне локальных общин священники уже давно пытаются придумать, как приспособить эту проблему к современным реалиям".

Читайте также: Что есть Бог — "нечто" или Личность?

Это мнение человека, не очень хорошо понимающего, как ориентируется в нашем мире Церковь. Она не может "осознать", что живет в новом мире, тем более что в смысле грехов мир со времен падения Адама и Евы ничуть не изменился. И не может сделать из этого некую "пиар-акцию", чтобы заманить к себе тех, кто редко ходит в храм. И совершенно неважно, сколько самоубийств происходит — одно или миллион, количество не переходит в качество в смысле церковного отношения к проблеме. Если с собой покончит миллион человек — самоубийство не перестанет быть смертным грехом.

Вряд ли позиция Патриарха изменилась с тех пор в угоду "реалиям". Меняется не отношение Церкви к смертному греху. В решении, которое в итоге было вынесено Священным Синодом, заложено нечто иное, чем "приспособление проблемы к современным реалиям".

На заседании Священного Синода от 27 июля 2011 года было постановлено одобрить "Чин молитвеннаго утешения сродников живот свой самовольне скончавшаго" — то есть молитву для родственников самоубийц. Бывший пресс-секретарь Патриарха Московского и всея Руси протоиерей Владимир Вигилянский поясняет: молитва создана для тех случаев, когда отпеть человека все-таки против всех канонов, но хочется дать родственникам церковное утешение и поддержку в их горе. Особо подчеркивается: это не молитва за самоубийцу, это молитва о тех оставшихся в живых, кто умирает от горя и не знает, куда с ним бежать, боится оскорбить Бога своими мольбами и тонет в отчаянии.

"Но не яростию Твоею обличи ны, ниже гневом Твоим накажи ны, Человеколюбче Владыко, ослаби, исцели сердечную скорбь нашу, да победит множество щедрот Твоих грехов наших бездну, и Твоея безчисленныя благости пучина да покрыет горькое слез наших море", — трогательно молит Церковь вместе с родственниками человека, наложившего на себя руки.

Кроме того, сродникам самоубийцы, правда, только по благословению духовника, разрешается наедине молиться словами преподобного Льва Оптинского: "Взыщи, Господи, погибшую душу раба Твоего (имярек): аще возможно есть, помилуй. Неизследимы судьбы Твои. Не постави мне в грех молитвы сей моей, но да будет святая воля Твоя".

Но все-таки, молитва — это не только инструмент утешения. Возможно, в какой-то мере это попытка отстраниться от вынесения самоубийце заочного приговора на всю вечность. Слишком часты случаи, когда невозможно определить, насколько "тверд ум и добра память" у того, кто так уходит из жизни.

Конечно, церковные слова о том, что самоубийство — это отречение от Божьей любви, а, следовательно — прямой путь в ад — звучат пугающе. Но только не тогда, когда думаешь о том, как много боли и страха испытывал тот, кто покончил с собой. От какого ужаса он бежал? Да и может ли отвергнуть Божью любовь тот, кто никогда ее толком не знал? И в таком случае — нет ли надежды, что самоубийцы — даже те, кто сознательно полез в петлю — в глазах Божьих будут теми, кто "не ведал, что творил"?

Очень хочется верить, что, всецело осуждая самоубийство здесь, Церковь в ней все же предает окончательный суд Богу, который все-таки лучше знает, что ощущала за секунду до смерти душа самоубийцы. Что, если он все-таки успел покаяться — хоть в самый последний миг?

Фото превью: Православная Жизнь