Николай Петраков: "Государство-банкрот не может ничего требовать от граждан"

Наш собеседник — академик Российской академии наук, директор Института проблем рынка РАН Н.Я. Петраков.

— Николай Яковлевич, вспоминаю времена десятилетней давности, когда в Центральном экономико-математическом институте, заместителем директора которого вы являлись, собирались молодые неформалы. Они были полны радужных надежд по поводу грядущего рынка, а известный в то время ныне покойный экономист Виктор Богачев предостерегал: в нашей стране рынок будет похож не на американский или канадский, а скорее на колумбийский: с засильем криминальных групп, нестабильностью, стрельбой на улицах...Как могло получиться, что он оказался прав?

— К сожалению, вышло, что он выступил в роли Кассандры... Но в то время это развитие событий не казалось очевидным. Таковым оно стало с 1992 года.Мы пошли тогда на применение методов, не адекватных нашей экономике. Получила распространение точка зрения, что надо-де пройти все стадии капиталистического развития, начиная с первоначального накопления капитала. Как это ни странно, но Гайдар и его команда оказались примерными учениками Маркса. Последний, обосновывая необходимость экспроприации капитала, доказывал, что тот создан воровским путем. Мол, предтеча капиталистов занималась грабежом, а потом предприниматели присваивали прибавочную стоимость. У Маркса все было подчинено одному — обоснованию гибели капиталистического строя. Поэтому, само собой, он не рассматривал другие источники первоначального накопления. В частности протестантскую этику, которая во многом лежала у истоков евроамериканского капитализма. В России аналогичную роль сыграла этика старообрадческая. И та, и другая нацеливали людей на самоограничение и интенсивный труд.

— Ты будешь угоден Богу, если будешь хорошо трудиться, ограничивать себя во всем, не пить, не курить, откладывать каждую копеечку...

— Совершенно верно. К этому нужно добавить еще такой источник накопления капитала, как творческий потенциал. В развитых странах самые богатые — люди творческого труда, которые реализовывали свой интеллект. В нынешней же России они оказались на самом низу... Односторонность Маркса последователи Гайдара втиснули в нашу советскую действительность. Только выводы людям предложили диаметрально противоположные. Предстояло не уничтожить старое общество, якобы созданное на воровстве и обмане, а с их же помощью создать новое общество! Это произвело эффект разрушительной силы даже с точки зрения социальной психологии. Не говоря уж об экономике. Не учитывали специфический российский менталитет. Дело в том, что наше общество — и досоветское и советское — всегда искало справедливость. Другое дело, что задача эта неразрешимая... Ошибочной явилась и ставка на монетаризм как спасительное средство.

Практически все страны испытывали в своей истории серьезные экономические трудности. Однако ни США, ни Германия, ни даже Япония к “шокотерапии” или искусственной остановке инфляции не прибегали. Монетаристские рецепты использовались, чтобы вывести из кризиса так называемые “банановые” республики в Латинской Америке и Африке, где рабочая сила низкоквалифицированная. Условно говоря, она может только копать лопатой. К тому же экономика там, как правило, основана на выращивании монокультуры, промышленность примитивна... Поэтому так легко срабатывает принцип взаимозаменяемости, хорошо описанный в вузовских учебниках по экономике для студентов начальных курсов. Если я что-то перепроизвел, то мне несложно это производство сократить и переключиться на выпуск чего-то другого. Или сократить статью импорта.

Скажем, приезжает Джеффри Сакс — американский советник — в Боливию. “У вас дефицит бюджета, — говорит он. — Надо сократить расходы на военные нужды”. Что же, это можно сделать в течение месяца — просто перестать закупать автоматы и самолеты и снизить таким образом инфляцию.

А у нас? Рекомендации даются те же — сократить военный бюджет. Но как это сделать в индустриальной стране, где колоссальная военная промышленность, целые города, выросшие вокруг нее? Приступая к “шоковой терапии”, наши реформаторы надеялись, что она даст эффект через 2—3 месяца. В крайнем случае спустя полгода. Действительно, в африканских странах так оно и происходит. Однако в России, имеющей большую территорию, рыночные преобразования требовали совсем других подходов. Впрочем, иные политики любят кичиться фасадом реформ — продуктовым изобилием в крупных городах. Но если бы наша страна не располагала газонефтяными богатствами, то реформы эти очень быстро закончились бы. Ведь все благополучие “реформаторов” держится на газонефтяной трубе. Если ее завтра закрыть, то мы окажемся в катастрофическом положении, подобно послевоенному. А может быть, даже в худшем. И тогда обнажатся подлинные результаты “преобразований”.

— Но если верить заявлениям властей предержащих, в стране практически остановлен промышленный спад. Когда начнется экономическое оживление, может, и структура нашего экспорта изменится?

— Знаете, эти разговоры о замедлении или даже остановке промышленного спада напоминают мне вот что. Когда человек тонет, то чем ближе он ко дну, тем медленнее движется. Но в результате-то он тонет! Я однажды спорил с ученым, который доказывал, что в экономике сначала надо удариться о дно, чтобы началось всплытие. Ваш покорный слуга возражал ему: вопрос не в том чтобы всплыть, а в том, в каком качестве всплыть. Можно ведь и в качестве утопленника... Верно, что падение замедлилось. Но произошло это потому, что дальше уже падать некуда. Вот показатели работы промышленности. Станков с числовым программным управлением производим в год 5—10, а раньше делали несколько сот.

Промышленность бытовых электроприборов по сравнению с дореформенным уровнем — ноль, текстильная промышленность — максимум 8 процентов. Пусть раньше у нас была плохая обувь, но мы работали, делали 4—5 пар в год на душу населения. Теперь же одну пару на троих... Что касается автомобильной промышленности, то она держится на плаву только благодаря высоким таможенным барьерам, из-за чего россиянам приходится платить практически две цены за иномарки. Для чего нужны были реформы?

Чтобы преодолеть кризисное состояние экономики, те диспропорции, которые были в Советском Союзе. А куда пришли? Само собой, для того чтобы экономика пошла на подъем, нужны инвестиции. О них много шумят, но их нет. Нет и признаков того, что они будут. Правда, сейчас вложение ценных бумаг тоже называют инвестициями. Но в таком случае надо отличать инвестиции в реальную экономику от инвестиций в финансовый сектор. Скажите, зачем банкиру вкладывать средства в строительство магазинов, гаражей и т.д., если можно вложить их под гарантию государства в ГКО?

В реальном секторе экономики он получит только 10—12 процентов прибыли, а здесь — намного больше. К тому же очень быстро. И не надо ему возиться с рэкетом, налоговыми службами, думать об организации производства, сроках окупаемости, задержках платежей... Даю бумажку — получаю. И все! За счет чего ГКО дают высокую рентабельность? За счет новых выпусков. Государство строит типичную пирамиду в духе Мавроди.

Мы просто дискредитировали идею рынка. В нашей экономике, с одной стороны, растет влияние криминала, а с другой — влияние бюрократии. Поэтому и экономику эту я называю криминально-бюрократической. Много лет спорили, какому же принципу отдавать предпочтение: регистрационному или разрешительному? Вроде бы склонялись к первому из них. Но бюрократия все-таки сохранила право разрешительства. Скажем, если вы хотите открыть парикмахерскую, то должны получить разрешение. Не говоря уже обо всем остальном.

Подобная практика создает питательную почву для коррумпированности, взяточничества. Под тем или иным предлогом государство устраняет конкуренцию при проведении приватизационных торгов вокруг крупных объектов государственной собственности. Допуск на валютную биржу тоже резко ограничен. После “черного вторника” нужно за сутки объявить, что ты собираешься купить или продать. Так что реального валютного рынка у нас тоже нет. И еще. Ранее мы критиковали затратный метод ценообразования в советской экономике. А что сейчас? Повышаются цены на проезд в электричках, а в них — разрезанные сиденья... Люди уже забыли о расписании, просто приходят и ждут поезда. То есть государство нисколько не гарантирует качества обслуживания. Тогда на каком же основании повышаются тарифы?

На том, что, видите ли, “растут затраты”. Затратный принцип ценообразования не только не ушел, он превратился в удавку, которая все теснее сжимается на шее потребителя... В правовом государстве потребитель оплачивает комплекс услуг, которые ему предоставляются. Нарушило государство свои обязательства — компенсирует гражданину причиненные неудобства. Если же оно не может сделать ни того, ни другого, тогда в чем же смысл его существования? У нынешнего государства нет денег, чтобы обеспечить нашу с вами безопасность. В результате разваливается система правоохранительных органов, но зато теперь каждый банк, каждый магазин создают себе охрану. А как быть частным лицам — ходить с карабином?

— Мы прочувствовали, что значит “дешевое государство” по Гайдару...

— Что значит “дешевое государство”? Снять с его плеч все управленческие функции? А как быть с инвалидами от рождения? Они что — должны помереть? Сейчас приватизируется собственность, которая создавалась за счет недоплаты тем, кто пребывает ныне в пенсионном возрасте. Но говорят, что для пенсионеров нет денег... Что тут скажешь? Если наше государство — банкрот, то оно теряет право называть себя государством. А заодно и право требовать, чтобы граждане платили налоги, призывники шли на военную службу.

— Николай Яковлевич, лет десять назад вы были замдиректора одного академического института, в перестроечное время возглавили другой. Раньше фрагменты из ваших аналитических записок в лучшем случае озвучивали секретари ЦК, в худшем они клали под сукно. В наше время некоторые ваши идеи, пусть в извращенном виде, но все-таки реализуются... В каком времени вы чувствовали себя более комфортно?

— Вы знаете, некомфортно ни тогда, ни сейчас. У нас не сложилась система, когда власть слушает интеллектуалов. Она в своем мироощущении самодостаточна — все знает, все умеет... И это довольно-таки странно, учитывая то, что на Западе давно привыкли находить оптимальные решения методом “мозговой атаки”. Рейган из профессионального артиста стал президентом, причем далеко не самым худшим, только за счет своих советников, к которым внимательно прислушивался. В большинстве случаев, говорят, он просто озвучивал то, что предлагал “мозговой центр”. В застойные времена, прибегая к мимикрии, используя эзопов язык, мы, однако, фундаментально занимались наукой. Была возможность работать не с колес, изучать проблему достаточно глубоко.

Как говорили, удовлетворить собственное любопытство за государственный счет. Это был положительный момент. Все же остальное — отрицательное: невостребованность; невозможность открыто говорить то, что ты на самом деле думаешь; необходимость бесконечно цитировать классиков. Сейчас, конечно, можно говорить и печатать все что угодно, все равно не покидает чувство невостребованности. Общество может по-разному демонстрировать ненужность для него твоих идей: раньше за них “били”, теперь просто не слышат... Я бы мог еще смириться с невостребованностью ученых — к этому нам не привыкать. Но согласиться со старением науки не могу. Наука — не производство: нет денег — закрыл обувную фабрику, появились — открыл. Если вы прервали исследование, то наука за это время ушла далеко вперед, и вы безнадежно отстали...

Беседу вел Александр ПРИХОДИН.