Вадим Туманов: Если не потеряно все - не потеряно ничего

Колыма по-прежнему не отпускает не только нашего героя, но и, похоже, само наше время небывалых свобод

"Просыпаюсь и, не открывая глаз, думаю, сколько же раз могло случиться: нож, пуля, завалило в шахте... И не было бы тогда этой жизни — и трудной, и интересной, но, к сожалению, такой короткой".

Мы все к старости, просыпаясь, думаем об одном, только подставляя вместо ножа, пули и шахты свои опасности, и тоже со смятением думаем: а ведь всего этого благословенного и горестного, чем была наша жизнь, могло не быть. Человек вообще так хрупок. А при нашей пылкой, удалой, все время будто случайной истории тем более.

И все-таки жизнь, которую рассказывает Вадим Иванович Туманов в своей книге "Всё потерять — и вновь иачать с мечты" была (и есть! и есть! — слава Богу!) так трудна, страшна, победна и счастлива, что книга не зря тонкой и умной угадкой художника Л. Заволоки по существу называется не романтической строкой Р. Киплинга , а самим этим, золотом писанным на обложке именем — Туманов. Это не просто просидевший восемь с половиной лет на Колыме человек с кулаками, которые он пускал в ход всегда на мгновение раньше опасности. Человек, знавший нож, ледяной карцер из листовой стали, все виды побегов и побоев, получавший не раз по 25 лет. И — создатель новой системы хозяйствования, добывший для страны со своими людьми 400 тонн (тонн!) золота.

Человек, ни разу не изменивший дружбе с каждым из тех, с кем сидел, бегал, погибал, работал и кого собирал и спасал в тяжкий час. Это целый материк, природное русское явление, человеческое "месторождение". Одним словом — Туманов! И я согласен с академиком А. Лагуткиным , предваряющим книгу, что "всякая попытка рассказать о Туманове, останется только попыткой". Да и зачем, когда есть сама книга с ее страшной плотностью, так что человек, который решился бы цитировать, кончил бы переписыванием всей книги.

В этой жизни нет проходных страниц — каждый день есть следствие вчерашнего и причина завтрашнего, и разнять их нельзя. Я же говорю — материк, государство! Эта жизнь восхищает и, как всякая прекрасная жизнь, возвышает душу, словно и ты, пока читаешь, пока любишь героя, на что-то такое способен и можешь не опускать глаз перед современниками. Хотя куда денешь свою слабость?

И когда он опять кинется на нож, ударит прокурора или скажет то, чего и подумать нельзя, все в тебе сожмется: да что же ты делаешь, ведь "опять 25", опять карцер, опять ходи и оглядывайся. Ведь не выйдешь!

А когда после смерти Сталина он выйдет, и ты вместе с ним задохнешься от забытого слова "свобода", он все равно кулаки держать не будет, и ты опять будешь обмирать: да ты хоть нас пожалей, Вадим Иванович, раз тебе своя жизнь не дорога!

Это какой-то еще небывалый опыт в нашей лагерной литературе, которого не знали ни Солженицын , ни Шаламов , ни Жигулин - опыт злой, страшный, грязный, кровавый, но все время живой. Он не зря говорит, что не знает, что такое медленная или однообразная мертвая жизнь лагеря и что он не может представить себе "день Ивана Денисовича" , потому что в лагере ежеминутно что-то происходит, если не снаружи, то "внутри тебя что-то бурлит, выходит из берегов". Вероятно, все правы — у каждого свой лагерь, по характеру. Но такой яростный — один! И главное чувство при чтении — непобедимость чести, если она в человеке сильна. Просто уж она такая редкость, что сталкиваясь с ней равно и воры, и суки (простите, — это термин), и лагерное начальство на минуту словно сбиваются и это мгновение спасает ему жизнь, потому что потом уже следует невольное уважение. Похожее мы видели только еще в одной книге, в "Факультете ненужных вещей" Ю. Домбровского , когда умного человека не смогли сломить никакой силой. Это тоже вызывало гордость за полузабытое, но, оказывается,живоечудочеловека, не могущего уступить чести даже перед пыткой и смертью.

Это-то чувство и влекло к Туманову людей, это и заставляло их работать с ним, когда он стал создавать артели золотодобычи, в таком ритме и с такой отдачей, с какой не могли работать государственные предприятия. Он без улыбки пишет: "В артели все были свободными, то есть отсидевшими свой срок или с досрочно снятой судимостью, но никто особо не торопился возвращаться на материк". И не только потому, что материк уже пугал их отвычной жизнью, но и потому, что они были уверены в Туманове, в его деле, силе и чести. И потом будут сходиться отовсюду, хоть конкурсы проводи.

И чем больше к нему будут тянуться рабочие, тем энергичнее будет преследовать начальство, из-под которого он выхватывал стул, принуждая принимать свой метод хозяйствования и устыжая их "дом", их "крепость" - командно-административную систему. Его будут загонять всё дальше (13 лет под следствием), совать в немыслимые прорывы, а его артель опять будет давать неслыханные выработки. Его будут снимать по министерским постановлениям, а рабочие не дадут. Наконец, на него бросится уже в начале перестройки в 1987 году весь еще живой действующий механизм партийно-государственной травли.

Его обложат отовсюду, спустив на него отряд следователей, артиллерию Министерства, газетную свору. Так сживают со света, не жалея ни жены, ни сына. Все в дело — всю ложь партийной печати, все общественное мнение, весь хор "писем трудящихся" ("я не читал, но скажу").

Но он устоит и тут. И, слава Богу, ему не изменят те, кого в их тяжкий час держал он. И, к чести нашего сословия , не изменят "деятели искусства" (не знаю, как еще обобщить этих прекрасных людей, с которыми он был исповедно близок) — Евгений Евтушенко , Владимир Высоцкий, Станислав Говорухин . Он, о каждом скажет благодарное слово. А о Высоцком напишет, кажется, выше всех, вернув нам самую ясную память о мужественном поэте, певце и человеке, не дав прилипнуть ни одной нечистой или просто случайной ноте.

Радоваться бы и гордиться и самим Тумановым, и всем лучшим населением этой книги, этими людьми с "рогожными лицами, но шелковыми душами", какими увидит их Высоцкий. Но сердце больше болит, чем радуется. И не только от того, что так темна и страшна была лагерная сторона жизни, или от того, сколько зла может нести в себе человек (он назовет всех негодяев по имени и, когда опишет все сделанное ими, мы согласимся с его срывом: "Ну, не должны эти нелюди существовать среди людей. Их дети, их родные и близкие должны запомнить на всю оставшуюся жизнь: зло порождает зло"). Нет, сердце болит от другого. Увы, не от неправедных лет, а от вот этих последних, когда люди, решившиеся на "шоковую терапию" усвоили, что такое "шок", но слыхом не слыхали о терапии. Он обманулся началом, подумал: вот сейчас его опыт потребуется и страна станет первой среди равных, а то и посильнее. "Мы были в шаге" от победы, говорит он и знает, что говорит. Но страна безумием словно нарочно сошедшихся некомпетентных, а скорее расчетливо продажных людей (он и их назовет по имени — Б. Ельцин, Г. Бурбулис, Е. Гайдар, их "мозговые центры" ) ввергнет страну в беспредел. Вот и это, такое сегодня обиходное у русского человека и, верно, непереводимое на чужие языки слово, принесено в наш язык им. Он не зная, как определить происходящее с ним и его делом, вспомнил этот лагерный термин, и Высоцкий даже переспросил: "как? как?". И вот беспредел зоны стал нашим законом.

Когда на твоих глазах пытаются ломать сильного человека, тут не до законов книжного чтения. Тут через десяток страниц надо откладывать книгу, чтобы передохнуть, успокоить сердце. И всякая литература перед этой болью кажется напрасной.

Он приводит свои письма в Правительство . Много писем. Они ясны и убедительны. Ему не отвечают, а проекты перепродают за спиной. И, кажется, только потому и не добивают следствиями, что надеются выжать побольше идей.

Совсем без примера нельзя (когда ещедойдутучитателяруки, да и найдет ли он книгу при ее пятитысячном тираже?). Во второй главе, которая вся могла называться "Я обвиняю", когда бы он за годы следствий не устал от этой терминологии, он рассказывает, как надеялся взяться за освоение крупнейшего в Евразии месторождения золота Сухой Лог .

"В 1992 году мы представили Гайдару расчеты, как приступить к разработке месторождения, чтобы уже через три года оно давало по 50 тонн золото ежегодно в течение двадцати восьми лет... Я видел: Гайдар быстро схватывает..., понимающе слушал, кое-что уточнял, со многим сразу же соглашался. Я уходил от него окрыленный. Только потом я узнал, что при участии Гайдара на разработку Сухого Лога был объявлен тендер, наш коллектив к нему не допустили, нас даже не поставили в известность и создали такие условия, чтобы фаворитом оказалась австралийская компания "Star Теchnology Systems Ltd" , практически неизвестная в области золотодобычи. Почему австралийцы? Кто в правительстве их опекал? Чьи конкретные интересы тут одержали верх? Ответов никто не знал. "Побеждает сильнейший, — разводили руками аппаратчики. — Это и есть рыночная система!". А в дореформенные времена это называлось коррупцией... Австралийцы вложили около 40 миллионов долларов, а к освоению месторождения так и не приступили. За минувшие с тех пор годы Сухой Лог мог бы датъ, по меньшей мере, 300 тонн золота. До сих пор не добыто ни грамма. Где 40 миллионов — неизвестно".

Эти примеры в книге несчетны. Так "прокатят" его идеи с медью, бокситами, коксующимся углем, пока он не увидит, что всюду, всюду "под видом тендеров бойко идет скрытая от общественности, хорошо спланированная наглая торговля правами на принадлежащие всему народу месторождения, которые, не выдав ни грамма сырья, стали предметом многократных продаж".

Человек говорит: "Я знаю и сделаю". Ему не то, что не дают попробовать , хотя могли убедиться за десятилетия, что все его слова всегда подтверждены делом высочайшего качества. Его теснят вон, потому что иначе будут слишком видны преступность и неразумие власти. Это похоже на открытую демонстрацию силы. Когда в конце книги немецкий документалист спрашивает, о чем вы спросили бы друг друга с Высоцким, он, подумав, отвечает: "Не знаю, не знаю... Думаю, что, наблюдая развал страны от бездумной приватизации, повального грабежа национального достояния, разорения десятков миллионов людей, я бы обязательно спросил — или возможно он меня: "Ну, как тебе эти "демократы?". Наверное, мы бы оба согласились: было, конечно, очень плохо, но многое стало в несколько раз хуже".

Оказывается, сегодняшний арсенал уничтожения пошире, чем нож, пуля или обвал в шахте. Можно убивать человека молчанием и изгнанием из дела, пока не задохнется. Что значит — цивилизованное человечество. И пожили всего-ничего,а уж как умны.

И все-таки — вот русский человек ! При всех мрачных прогнозах о перспективах Сибири при нынешнем "хозяйствовании", при всей гибельности происходящёго, он все-таки заканчивает Киплингом: "Всё потерять — и вновь начать с мечты" . Потому что знал тысячи людей, работал с ними в тяжелейших условиях и знает, что эти люди еще живы и у них есть воспитанные ими не безрукие дети, и у них есть силы. И если не плевать в лицо Родине и человеку (что стало сегодня ремеслом не одних телевизионных ведущих, а каким-то общенациональным журналистским спортом), человек еще разогнется и покажет, как умеет работать и жить.

"Да, многое мы утратили, что-то безвозвратно, но не все. Может, верно сказано: "Если не потеряно все — не потеряно ничего".

Ну, что ж, пока Вы в это верите, Вадим Иванович, можем надеяться и мы.

Валентин Курбатов, член правления Союза писателей России
Специально для "Правды.Ру"

Фото из архива Вадима Туманова