Кладбищенский хлам Акунина

И вовсе это не мусор, а согласно словарю Даля, куча всякой всячины. "Захламостить", утверждает словарь, это "занять место беспорядочно наваленными вещами" или просто "врать, рассказывать небылицы". Книжка "Кладбищенские истории", созданная вроде бы как двумя авторами или двумя ипостасями одного деятеля — литературоведом и переводчиком Григорием Чхартишвили и писателем Борисом Акуниным — это две линии — исторические заметки о кладбищах в мировых столицах, а также литературные иллюстрации к этим заметкам. Не то чтобы совсем "байки из склепа", но что-то вроде того

Вот и представьте себе такой сарайчик на краю ли кладбища или просто садового участочка, в котором свалены какие-то старые корзины, черенок от лопаты, ленточки, тесемочки, спинка от старого стула, недоиспользованный отрывной календарь за девятьсот мохнатый год, рамка от портрета, шляпа, оставшаяся уже не от прадедушки, а от старого пугала... Заглядывают в сарайчик редко, то ли в сезон вспомнят о старой лейке, то ли кусок бечевки нужен, чтобы подвязать не вовремя, перед самым отъездом в город отвалившееся донышко от сумки-тележки.

И вот философствования, размышлизмы раздвоившегося Акунина — о городе мертвых, о миллионах спящих, ожидающих пробуждения, — кажутся сплошной ерундой рядом с обрывочком веревки. Все эти напридумки-страшилки про Салтычиху, воющую в подземельях Донского кладбища — от страстной своей любви, о перстенечке, спертом с пальчика-косточки Уайльда или о Марксе-вурдалаке, однажды напившемся кровушки Ильича, все эти пошлости и безвкусицы, совершенно несвойственные ни тончайшему переводчику Чхартишвили, ни "подзалихватскому" писателю Акунину, небрезгливо перепрыгиваются читателем, потому что хлам — он и есть хлам.

Вот три новеллы пролетел, расталкивая ногами всякую ерунду, отмахиваясь от геев, вурдалаков и милиционеров, пока не добрел до трех последних. Ничего до тех пор не узнал о погребальной культуре родного, московского народа, о кладбищенской жизни и нравах, побился лбом о могильные памятники, потом проскочил сквозь густые заросли Хайгейтского кладбища... Кстати, могу помянуть тут к случаю свою историю.

В начале перестройки попал это я впервые в жизни за границу, в город Лондон и сразу на историческую конференцию, которую устроили Ванесса Редгрейв и ее единомышленники. О том, что выдающаяся британская актриса — заслуженный член троцкистской партии, я и не подозревал. И вот первое утро в Лондоне, московских гостей аккуратно усаживают в автобус и везут. Куда? Срочно, на это самое Хайгейтское кладбище, к этой самой могиле Маркса. Долго бредем по тропинкам, потом все эти милые, воспитанные британские люди встают в кружок у гигантской головы, как выяснилось из Акунина, кровопийцы, поднимают вверх кулачки и поют хором "Интернационал"... Трогательными, ломкими, дрожащими голосками. Дождик моросит, под ногами грязь чавкает, кругом трава чуть не выше головы (а было это в конце мая), и в этой цитадели свободного мира гости из полуосвобожденной из-под коммунистического гнета России слушают тутошние, любимые песни. Но это так, крупица мусора к хламу.

Из обрывков сведений, почерпнутых Акуниным, кажется, не из собственных путешествий, а из изучения старых газет в дачном клозете, чуть ли не в ходе долгих, запорно-мечтательных посиделок, очень трудно понять, что же это был за мир, который под ногами лежит. Что же это за люди ушедшие, что же это там за культура. Чхартишвили приблизителен в описаниях, Акунин банален в образах, пока рассказывают о родной России, неродных Лондоне и Париже. Но вот доходит дело до Японии, и ... И тоже ничего не происходит — до середины. Ну, положим (в гроб), японцы тут выстроены по цехам и отделам. Но что же смерть, что же значила эта жизнь у них, если прибывали они на кладбище, равнодушно, побатальонно? Нет ответа.

Изящная новеллка про Фандорина-сыщика, раскрывающего тайну убийцы, с вплетенными в нее карлицей, уродом, загадками — могла произойти где угодно, вне всякого кладбища и прислонена к этой книжице почти случайно.

Пожалуй, только две последние истории — про взгляд на смерть американцев-ньюйоркцев и про старое кладбище в Иерусалиме хоть какие-то ответы дают. Но опять — в американской истории все очень ясно и оптимистично объяснено про приготовление-готовность к смерти протестантов, но все испорчено какой-то пошлой байкой про богатого эмигранта из России, запавшего на околокладбищенскую тетку. А уж игра на погосте в русскую рулетку — просто за пределами добра и зла. И только в еврейской истории все предельно оптимистично, правильно, но от того и предельно плоско. Понятно — по рассказам Чхартишвили, — что евреи пришли сюда, к началу начал тоже строиться, но не потому, что так заведено и все, как у японцев, а потому что, кто первый лег, того и рай. Понятно также намечающееся двойное самоубийство стариков, у которых ресурс жизни исчерпался. В этой куче хлама заметен хоть какой-то принцип.

Что же хотел сообщить нам автор своим художественным произведением? Не честнее было бы из своих преприятнейших путешествий в мир надгробий и вечного покоя извлечь чуть больше общественно полезного хлама, не лениться ни при написании, ни при выстраивании столь долго вынашиваемой, но плохо отредактированной книжицы?

Помнится, один из мохнатых персонажей незабвенной сказочницы Туве Янсон вечно сочинял свой фундаментальный труд "О тщете всего сущего". Никому не давал читать, по триста рублей за штуку томиками не тоговал, как некоторые. Хлам Акунина (будем условно считать автором именно его, поскольку ни переводческие, ни литературоведческие дарования Чхартишвили в "Кладбищенских историях" не пригодились) можно считать капризом мастера бестселлеров, лидера продаж.

Но трудно не разделить хотя бы отчасти возмущение одного из рецензентов новой книжки. В жестоком нынешнем мире, переполненном болью и смертью, подобные небрежности, заигрывания с вечностью кажутся разновидностью уайльдовских прихотливостей. Впрочем, судьба самого Уайльда, вплетенная автором в веночек из гнусных, желтогазетных подробностей, — скорее, трагедия, чем трагикомедия или равнодушный, акунинский фарс. Кажется, в мире холодных плит и пошлых страшилок, сердцем охладел и сам автор. И это — уже потеря качества, то есть, почти провал. Ну хорошо, послушаем тени классиков: весь мир вам — чужбина, а отечество с его гробами — что? И что при этом вы сами- отечеству? Шут гороховый — на общем пепелище цивилизации? Какая чушь, — скрипнет кто-то из-под плиты. Чудится, что и черненькая книжка, измазанная землей, полетит — оттуда — выше и подальше, к сарайчику — с граблями, лопатами и веревками. Не обижайте покойников, писатель Акунин, они этого не любят.

Алексей Токарев