Человеческое лицо глобализации

Сторонники глобализации утверждают, что глобализация неизбежна, и рекламируют ее блага; противники ярко обрисовывают в подробностях ее нежелательные последствия и требуют ее прекращения. Я же считаю, что у глобализации огромный потенциал улучшения жизни людей, в том числе и в развивающихся странах, и в некоторых аспектах это уже происходит — например, глобализация знаний привела к совершенствованию здравоохранения и продлению продолжительности жизни.

Но в то же время управление глобализацией, которое осуществляется сейчас, слишком часто приводит к ухудшению положения беднейших слоев населения. Так, либерализация рынка капитала, которую проталкивал МВФ, увеличила нестабильность мировых финансовых рынков, а львиная доля тягот от этой нестабильности легла на беднейшие страны.

Сторонники глобализации не правы, утверждая, что глобализация является неизбежной — в конце концов, по любым оценкам, после Первой мировой войны произошел откат глобализации. Но и антиглобалисты тоже ошибаются, игнорируя положительный потенциал этого явления. Вызов состоит в необходимости реформы глобализации. Проблема заключалась в том, что экономическая глобализация обогнала глобализацию политическую. Дело не только в отсутствии институтов, обеспечивающих нам демократическое принятие решений на глобальном уровне. Умонастроения тоже не шли в ногу с глобализацией: казалось, что приверженность к социальной справедливости и общественной солидарности часто остается в пределах национальных границ.

Сейчас, в своих поездках по разным странам, в разговорах с государственными чиновниками, бизнесменами, учеными и рядовыми гражданами, я чувствую единодушное понимание несправедливости глобального торгового режима. Лишь немногие в Европе и еще меньше людей в Америке защищают колоссальные субсидии сельскому хозяйству. Пока нет ни одного европейца и очень мало американцев среди сторонников условий Уругвайского раунда, закрывших доступ к спасающим жизнь лекарствам от СПИДа или других болезней.

Широко распространено также признание провалов международного финансового порядка и международных финансовых институтов. Вокруг реформы международной финансовой архитектуры было много дискуссий, но пока что мало результатов. Развивающиеся страны по-прежнему несут основные тяготы рисков, связанных с неустойчивостью процентных ставок и валютных курсов. Признается, что программам МВФ свойственна избыточная обусловленность, что многие из условий, налагавшихся МВФ в периоды кризисов, не имели отношения к самим кризисам: во многих случаях они были откровенно политическими, в других случаях — усугубляли кризис. Даже МВФ признает, что его требования и условия, предъявлявшиеся к странам Юго-Восточной Азии, почти всегда способствовали усугублению спада. Признается, в том числе и самим МВФ, и то, что права собственности и участие стран в решениях должны быть расширены.

Провал с выкупом аргентинских долгов — шестой за шесть лет — сделал очевидным даже для МВФ необходимость поиска альтернативной стратегии борьбы с кризисом.

И в наиболее спорной области — либерализации рынка капитала — наметились сдвиги. Теперь есть согласие, что введение в Малайзии механизма контроля за движением капиталов не повлекло за собой тех нежелательных последствий, на которые указывали критики этой меры, наоборот, спад был наименее длительным и глубоким. Потоки капитала, возникшие в результате либерализации рынка капитала, не оказывают стабилизирующего воздействия. Напротив — они оказываются в высшей степени дестабилизирующими. Либерализация рынка капитала никак не связана ни с ускорением роста, ни с увеличением инвестиций.

Широкое признание этих проблем, равно как и их связи с тем, как осуществлялось управление глобализацией, разумеется, не означает, что они будут решены в скором времени. Но мы не должны недооценивать прогресса в этой области. В некоторых случаях произошло нечто большее, чем сдвиг в умонастроениях. Беднейшие страны, по-видимому, все-таки получат облегчение в отношении доступа к спасающим жизнь медикаментам по сравнению с соглашениями Уругвайского раунда. Представляется, что международные финансовые институты предпринимают реальные попытки расширить представительство, предоставить более широкие права участия странам.

Важность создания международного правопорядка, более систематических процедур решения проблемы национального долга особенно ярко высветил пример Ирака: ясно, что без нового подхода будет очень трудно создать жизнеспособное, демократическое государство. Но другие страны-должники могут задаться вопросом, почему Ирак с его нефтяными богатствами больше других заслуживает списания долгов или иностранной помощи. И это особенно справедливо в отношении тех стран, которые сегодня несут бремя бесполезно истраченных кредитов, предоставленных репрессивным и коррумпированным режимам.

Опыт Восточной Европы, бывшего Советского Союза и Китая сыграл важную роль в формировании образа мышления как о глобализации в целом, так и об экономической политике в частности. В некоторых странах место коммунистической идеологии занял рыночный фундаментализм. Во многих странах переход к рыночной экономике привел не к взрывному росту производства, как это было обещано, а к падению доходов по сравнению с допереходным периодом. Сегодня провал шоковой терапии является общепризнанным: страны, избравшие постепенный переход, сделавшие упор на создание институциональной инфраструктуры, включающей правовую систему решения проблем корпоративного управления, в общем и целом добились лучших результатов. Преодоление всех препятствий возможно лишь постепенно. Я вспоминаю 1996 г., когда при первых признаках роста российские сторонники шоковой терапии уверенно предсказывали перелом, но вместо этого мы получили кризис рубля в 1998 г. с дальнейшим падением доходов населения. Кризис преподал несколько полезных уроков. Стало ясно, что есть недоиспользуемые мощности и что результативность экономики была искусственно подорвана излишне жесткой кредитно-денежной политикой и завышенным валютным курсом.

Сегодня Россия стоит перед лицом множественных проблем, оставшихся в наследство от неудовлетворительного осуществления перехода к рыночной экономике. Тогда были созданы стимулы скорее к проеданию активов, чем к созданию богатства. В результате Россия оказалась более бедной страной, чем это могло бы быть в других обстоятельствах. Десятилетия коммунизма оставили обширное нежелательное наследство, но в то же время и кое-что положительное — богатый человеческий капитал, особенно технический и научный, а также относительно эгалитарное общество. За короткий срок это положительное наследие было промотано: деградировали здравоохранение и образование, и даже если наступит быстрое экономическое восстановление, нанесенные раны, по-видимому, еще долго не заживут.

Конечно, в качестве нежелательного наследства можно назвать недостаток правовых и демократических традиций. Но то, что произошло потом, чрезвычайно затруднило создание по-настоящему демократической власти закона. Опорой законности, при которой ко всем индивидуумам относятся беспристрастно и объективно, исторически всегда являлся средний класс, но именно средний класс был серьезно ослаблен в переходном процессе. Не Джон Рокфеллер поддерживал политику честной конкуренции в конце XIX в., и не Билл Гейтс поддерживает ее сегодня. Демократия — хрупкая вещь, и даже в хорошо организованных демократических государствах равенство голосующих бывает подорвано, когда результаты выборов зависят от взносов в избирательную кампанию. Спонсоры, в свою очередь, хотят получить дивиденды от своих политических инвестиций, и они, к сожалению, слишком часто их получают. Имущественное неравенство усугубляет проблему. Она становится еще острее, когда отсутствуют хорошо развитые, независимые средства массовой информации. Мои собственные исследования, в частности, сфокусированы на информационной экономике, но не менее важно влияние самой информационной сферы на политику: если граждане получают ограниченную и урезанную информацию, они не могут должным образом реализовать свои избирательные права. Даже в развитых демократиях мы видим, что контроль над средствами массовой информации становится ступенькой на пути к власти. Концентрация экономической мощи часто преобразуется в контроль над СМИ, что ведет к концентрации власти, а приобретенная власть слишком часто используется для дальнейшего укрепления экономической мощи и так далее, по замкнутому порочному кругу.

Существуют противоположные мнения о том, что делать с собственностью, полученной, предположительно, незаконным путем в период «быстрой приватизации», которую Фриланд назвал «распродажей столетия». Россия тем не менее не первая страна, столкнувшаяся с подобной проблемой. Американцы, австралийцы, канадцы — все они в течение столетий заселения и колонизации своих стран постепенно вытесняли аборигенов. До сих пор осталось чувство допущенной несправедливости — как среди потомков тех, кого вытеснили, так и среди потомков колонизаторов. Конечно, невозможно полностью исправить ошибки, совершенные в прошлом, но растет понимание того, что жертвы несправедливости должны получить компенсацию. Тех, кто теперь владеет собственностью, украденной много лет назад, вряд ли имеет смысл лишать ее. Причина ясна: сегодняшние собственники, скорее всего, заплатили полную рыночную цену. Не они воспользовались плодами преступления, а те, кто украл землю или приобрел ее иным незаконным путем.

Однако сегодня большая часть незаконно приобретенной собственности остается в руках тех, кто захватил ее. Значительно легче обратиться к этим проблемам сейчас, чем десять лет спустя, и если не приступить к решению достаточно быстро, возможно, их уже не удастся решить никогда.

А решить их чрезвычайно важно, не только из соображений социальной справедливости, но и для обеспечения долгосрочной эффективности экономики. В конце концов, безопасность прав собственника зависит не от конкретных форм законодательства, но скорее от законности владения этой собственностью с точки зрения общества. Если владельцы рассматриваются обществом как получившие собственность «незаконно», их права ненадежны, в этом случае искажается мотивация собственника, укрепляются стимулы к проеданию активов, к преобразованию их в такую форму, в которой они могут быть вывезены из страны, вне пределов досягаемости тех, кто может поставить законность приобретения данных активов под вопрос. А если активы проедаются и капитал покидает страну, экономика неизбежно слабеет.

В течение многих лет те, кто придерживался противоположных взглядов (или активно поощрял незаконную приватизацию), наблюдая бегство капитала и ослабление страны, советовали: «Создайте климат, при котором людям, которые вывезли деньги из страны, будет выгодно вернуть их назад». Но это значит, по сути, создание на базе экономической олигархии политической олигархии, поскольку данный способ, вероятно, единственный в демократическом обществе, может обеспечить неприкосновенность их интересов.

Таким образом, все это необычайно актуально и является темой многочисленных дискуссий в России, причем данные вопросы носят не только экономический характер, но касаются самой природы государства и общества.

Вероятно, легче было вернуть часть незаконных приобретений раньше, скажем, во время кризиса рубля, когда многие олигархи были обременены громадными долгами по займам. Все понимают необходимость соблюдения соглашений по кредитам и важность обеспечения их действенности, хотя я подозреваю, что многие бы жаловались на произвол при выборе жертвы. Но даже теперь есть еще пути, с помощью которых правительство могло бы в какой-то степени устранить последствия незаконной приватизации эпохи Ельцина. Например, оно могло бы ввести налог на «сверхдоход с капитала», аналогичный по духу тому, что был применен к американским нефтяным компаниям, когда их прибыль резко выросла в связи с ростом цен на нефть. Такой налог, скажем, мог бы составлять около 90% сверхдохода от приобретения госимущества, то есть он налагался бы на прибыль от инвестиций, превышающую, скажем, 10% от общего дохода по изначальному инвестированию в акции. Этот налог мог бы выплачиваться либо когда акции компании впервые выставляются на продажу, либо когда производится распродажа ее активов. Такой налог мог бы оказаться стимулом для олигархов, компенсирующим их усилия по реструктуризации предприятий и обеспечивающим дальнейшую реструктуризацию. Чтобы активизировать реинвестирование денег в страну, может быть введен и так называемый налог на вывоз, поскольку весьма трудно облагать налогом деньги граждан, которые они держат вне страны. (Даже в Соединенных Штатах ввиду озабоченности относительно некоторых весьма богатых лиц, которые немало получили от Америки, а теперь отказываются от своего гражданства, чтобы избежать налогообложения, активно обсуждался вопрос о налоге на миллиардеров.)

Не только в России, но и в других странах свободное движение капитала затрудняет меры по перераспределению благ, меры, призванные сделать распределение более «честным», равномерным, таким, которое поддержало бы институты демократии. Опасения, что в условиях свободного движения капитала Уолл-стрит приобретает неправомерно большое значение на выборах в других странах, ясно подтвердились в Бразилии. Китайский опыт свидетельствует о том, что страна может внедрить контроль за движением капитала и при этом привлекать большие объемы прямых иностранных инвестиций. И Китай, и Малайзия показали, что подобное вмешательство государства может быть организовано без коррупции и значительных отрицательных побочных эффектов. Из этого, конечно, непосредственно не следует, что и другие страны могут поступить так же. Я хотел лишь подчеркнуть, что глобализация бросает вызов не только экономике, но и политике, и крупные игроки на экономическом и политическом поле хорошо знают это. Сегодня то, что делает та или иная страна, будет комментироваться повсюду в мире — государства не могут себя изолировать от различного рода давления. К голосам в мире необходимо прислушиваться — они могут содержать ценные советы, а невнимание к ним может повлечь нежелательные последствия. Но, в конце концов, каждая страна должна сама решать, что для нее лучше.

По мере того как Россия движется к цивилизованной рыночной экономике, она также сталкивается со всеми этими вопросами. Решения, принимаемые сегодня, определят судьбу российской экономики, политики и общества на десятилетия. И у России важная роль, потенциально сильный и независимый голос в определении путей самой глобализации.

Джозеф Стиглиц, американский экономист, удостоенный в 2001 Нобелевской премии по экономике.