Джозеф Стиглиц: «Народ России платит цену шоковой терапии»

С падением коммунизма перед экономикой стран бывшего Советского Союза встали сложные проблемы. Надо было перейти от одной системы ценообразования к другой, создать рынки и лежащую в их основе институциональную инфраструктуру. Предстояло приватизировать собственность, ранее принадлежавшую государству, и создать новый вид предпринимательства ? не то, что умеет обходить государственные правила и законы, а новые предприятия, способные более эффективно использовать ресурсы.

Вокруг путей преобразований разгорелись острые споры. Некоторые эксперты утверждали, что надо реформировать очень быстро, т.к. если не поспешить с приватизацией, создав большую группу людей с материальной заинтересованностью в капитализме, то вероятен возврат к коммунизму. Другие считали, что чрезмерная торопливость приведет к экономическим провалам и политической коррупции, вызвав острую реакцию слева или справа. Первую школу именовали «шоковой терапией», сторонников второй «постепенщиками».

Точка зрения «шоковых терапевтов», получившая мощную поддержку министерства финансов США и Международного валютного фонда (МВФ), возобладала. Сегодня, десять лет спустя все больше признается мудрость постепенного подхода, т.е. движения с разумной скоростью и в правильной последовательности. Иначе говоря, медленные черепахи обогнали быстроходных зайцев. «Постепенщики» верно предсказали провалы шоковой терапии, но и они недооценили масштабы катастрофы .

Первые ошибки были сделаны сразу же, как начались реформы. Освободив большинство цен в одночасье, энтузиасты рыночной экономики развязали инфляцию, которая уничтожила сбережения. Но было понятно, что при гиперинфляции (росте цен более, чем на 10 процентов в месяц), переход к рынку не может быть успешным. Поэтому после первого раунда шоковой терапии последовала вторая — снижение инфляции. Это потребовало резкого ужесточения денежной политики и удорожания кредита.

При полном высвобождении большинства цен некоторые из них, а именно цены на природные ресурсы, оставались низкими. Это было открытым приглашением к обогащению: покупая, например, нефть и перепродавая ее на Западе, можно было нажить миллионы, даже миллиарды долларов. Что и делалось. Вместо создания новых предприятий, приносящих прибыль, личные богатства наживались на новой форме старого предпринимательства — эксплуатации просчетов государственной политики.

Быстрая приватизация была третьим столпом стратегии радикальных реформ . Но первые два столпа создали преграды для третьего. С потерей сбережений в стране оставалось мало людей, способных покупать акции приватизируемых предприятий. А дороговизна кредита и отсутствие соответствующих финансовых учреждений не позволяли вкладывать средства в восстановление приватизируемых заводов.

Валовый внутренний продукт после 1989 года падал беспрерывно. Вместо ожидавшейся короткой рецессии спад растянулся на целое десятилетие. И конца ему не было видно. Приватизация привела не к созиданию нового национального богатства, а к разворовыванию активов. С точки зрения олигарха это было вполне логично. Использовав свое политическое влияние для заполучения миллиардных активов за бесценок, он, естественно, хотел поскорее вывести свои деньги из страны. Оставлять деньги в России означало вкладывать их в страну, пребывающую в тяжелой депрессии, и подвергаться риску ареста этих активов очередным правительством под предлогом их незаконного приобретения. Куда умнее было вложить их в процветавшую американскую биржу или оффшорные счета. Выбора практически не было, многие миллиарды полились за рубеж.

Таким образом, к 1998 году Россия была в уникальном положении. При изобилии природных ресурсов государство было нищим. Правительство практически бесплатно раздавало свои ценнейшие активы, но не было в состоянии платить пенсии и пособия по бедности. Правительство занимало миллиарды у Валютного фонда, а олигархи, нажившиеся благодаря государству, вывозили миллиарды из страны. МВФ настаивал на свободном перемещении капитала, якобы, с целью привлечь иностранных инвесторов, но это только ускоряло бегство капиталов.

Поскольку страна была в глубоких долгах, дальнейшее удорожание кредита, вызванное кризисом в странах восточной Азии, добавило дополнительную нагрузку. Вследствие спада и депрессии в Юго-Восточной Азии, обостренных политикой МВФ, сократился мировой спрос на нефть. Неравновесие между спросом и предложением нефти вызвало резкое падение мировых цен на нефть. За первые шесть месяцев 1998 года они снизились на 40 процентов по сравнению со средним уровнем цен за 1997 год. Поскольку нефть занимает видное место в российском экспорте и доходах бюджет, это произвело опустошающий эффект.

Было ясно, что валютный курс рубля завышен. В сочетании с прочей экономической политикой, навязанной России Валютным фондом, это обрушило экономику. Явная и скрытая безработица выросла и стала массовой, причем система пособий по безработице отсутствовала. Зарплата не выдавалась месяцами или выдавалась продукцией предприятий.

Несмотря на бедствия, охватившие большинство россиян , реформаторы и их советники из МВФ боялись проводить девальвацию, опасаясь новой волны гиперинфляции. К маю 1998 года стало ясно, что без помоши извне удержать курс рубля не удастся. Страх перед неизбежной девальвацией способствовал массовому бегству от рубля. К июню 1998 года правительству приходилось платить почти 60 процентов годовых по своим краткосрочным облигациям. Вскоре эта цифра дошла до 150 процентов.

Развитие кризиса приняло традиционные формы. Видя таяние валютных резервов, спекулянты играли исключительно на предстоящей девальвации..

Когда кризис разразился, Валютный фонд возглавил спасательную операцию и призвал Всемирный банк выделить 6 миллиардов долларов из своих средств. Всего предполагалось дать России 22,6 миллиарда долларов, из которых на МВФ пришлось бы 11,2 миллиарда, а остальное дало бы правительство Японии.

Этот вопрос остро дискутировался в Банке. Некоторые из нас сомневались в том, что следует вообще давать России какие либо кредиты. Мы сомневались в ее способности когда-либо отдать долги. Некоторые считали, что кредиты позволяют правительству России откладывать необходимые меры, например повышение налогов на нефтяные компании. Смущал и размах коррупции. О России было известно, что это одна из самых коррумпированных стран в мире. На Западе знали, что значительная часть наших миллиардов попадет в карманы к взяточникам и их друзьям олигархам.

Были и более конкретные экономические возражения. Предполагалось, что средства Фонда пойдут на поддержание валютного курса рубля. Но курс был завышен, и это негативно сказывалось на российской экономике. Если операция по поддержке рубля одержала бы успех, это нанесло бы еще больший вред экономике. Если бы она провалилась (что было более вероятно), средства просто пропали бы.

Несмотря на наши сильные возражения, Банк находился под огромным политическим давлением со стороны администрации Клинтона, которая требовала дать России заем во что бы то ни стало. Банк добился компромисса, по которому кредит должен был выдаваться не сразу, а малыми порциями. Мы считали, что программа Фонда скоро провалится и что последующие деньги платить не придется. Наш прогноз оправдался. Что касается МВФ, то он странным образом проигнорировал коррупцию и связанные с нею риски. Он продолжал вливать миллиарды в Россию.

Через три недели после того, как был предоставлен заем, Россия объявила о прекращении платежей по долгам и девальвации рубля. К январю 1999 года реальный курс рубля упал на 45 процентов по сравнению с июлем 1998 года. Это было началом мирового финансового кризиса. Процентные ставки по займам новым странам с рыночной экономикой резко возросли. Даже развивающиеся страны с правильной экономической политикой не были в состоянии идти на получение новых кредитов. Углубился спад в Бразилии, и она вскоре тоже столкнулась с валютным кризисом. Аргентина и другие страны Латинской Америки, еще только восстанавливавшиеся от прежних кризисов, вновь оказались на грани краха.

Российский обвал был для руководителей МВФ полной неожиданностью. Они действительно верили в правильность своей программы. Прогноз нашего Банка был лишь отчасти правилен. Мы думали, что старый курс рубля сможет продержаться три месяца, а он обвалился через три недели. Мы считали, что олигархам понадобятся дни и недели, чтобы вывезти свои деньги за рубеж, а им для этого понадобились считанные часы и дни. Для МВФ было бы намного проще перевести свои деньги напрямик на соответствующие счета в швейцарских и кипрских банках.

Выиграли, конечно, не только олигархи. Уолл-стрит и другие инвестиционные банкиры на Западе, ратовавшие за поддержку России, знали, что конец наступит быстро. Они тоже воспользовались случаем, чтобы спасти все, что можно было унести из страны, которую они, якобы, собирались спасти.

Политика Фонда втянула Россию в еще большие долги. Причем за эту грубую ошибку заплатили не руководители МВФ или западные банкиры, и не США, которые толкали на это Фонд, а российские налогоплательщики.

У кризиса был только один положительный аспект. Девальвация придала силы тем отраслям экономики России, которые конкурировали с импортом. Отечественные товары стали отвоевывать растущую долю внутреннего рынка. Это «непредвиденное последствие» в конечном счете вызвало долгожданный рост реальной (в отличие от нелегальной) экономики.

Джозеф Стиглиц, американский экономист, удостоенный в 2001 Нобелевской премии по экономике.