Учиться, учиться и еще раз учиться торговать как капиталисты

Восемьдесят лет назад Советский Союз упустил шанс построить рыночную экономику.
В 1923 г., в самый разгар новой экономической политики — НЭПа, в Берлине вышел из печати эмигрантский сборник "Экономический вестник". В нем была опубликована статья С. Шермана "Внутренний рынок и торговый быт Советской России". Автор приводил факты, замалчивавшиеся советскими историками (не могла же советская кооперация выглядеть в невыгодном свете) и до сих пор неизвестные широким кругам читателей.

Начинается она с любопытного утверждения, дожившего до наших дней: "Торговля и торговцы никогда не пользовались популярностью в России. Дворянско-сословная брезгливость правящих и народническо-социалистическое неприятие интеллигенции встретились и дружно слились в широких обывательских массах хозяйственно отсталой страны". Автор считает, что усилившаяся во время Первой мировой войны подозрительность общества "к людям, занимающимся торговым промыслом, явилась летом 1917 г. одним из главных козырей большевистской агитации". Обильно плодились слухи о сказочных богатствах, нажитых промышленниками и торговцами, огромных запасах припрятанных товаров, сговоре спекулянтов с целью обобрать и обездолить народ.

Реакцией на эти слухи и пустые полки стал безудержный рост числа всевозможных комиссий: "учетных", "регистрационных", "нормировочных", "по борьбе со спекуляцией" и прочих. Состояли они из случайных людей и занимались "регулированием рынка" с изрядной долей головотяпства. К примеру, в Воронеже были опечатаны все магазины и склады. А когда через два месяца печати сняли, товаров в них почти не оказалось. В Курске "контрольные комитеты" приказали все товары свезти в помещение Совета рабочих депутатов и там продавать их под надзором. В Тамбове съезд крестьян предложил торговцам ничего не продавать в городах и везти товары только в деревню. Поиски припрятанных товаров нередко сопровождались погромами, пытками и убийствами. К моменту октябрьского переворота торговцы были основательно запуганы.

Захватив власть, большевики поначалу не решались одним махом упразднить торговлю. Между тем на местах власти продолжали реквизировать товары, пытаясь создать таким образом бюджет для исполкомов. Но товары по большей части расхищались и попадали на рынок, где их нередко покупали прежние владельцы.

Между тем рынок хирел. Но крестьянин за свой хлеб мог на нем приобрести товаров больше, чем чиновники из Наркомата продовольствия. Тогда 22 июля 1918 г. в Москве одновременно были опечатаны все мануфактурные магазины и склады. На следующий день вышел правительственный декрет о национализации производства и торговли тканями. За этим постепенно к рукам государства прибирались товары широкого потребления и торговля ими.

К ноябрю 1918 г. таких декретов Высшего Совета Народного Хозяйства (ВСНХ) и похожих вариаций на местах было издано около 900. Конечной целью являлось огосударствление торговли. Оно нашло частичное отражение в приказе ВСНХ от 26 ноября 1918 г. "О государственной монополии на торговлю некоторыми продуктами и предметами". Экономисты считали, что этим подрывались основы капитализма в России. Все сложные функции по обеспечению населения и промышленности продуктами питания, товарами, сырьем и прочим брало на себя государство.

Мир еще не видел такой решительной "экономической реформы". Уже к началу 1919 г. созрели первые ее плоды — голод, эпидемии, рост смертности, запустение городов и т. д. Расцвел подпольный рынок, на котором были даже свои оптовые биржи и аукционы.

Крутой поворот
Через некоторое время жизнь заставила новые власти поумерить крутой нрав. Декрет ВЦИК от 21 марта 1921 г. "О замене продовольственной и сырьевой разверстки" - вынужденная реакция в поисках выхода из тупика. Затем вышли постановления о свободном товарообороте для кустарей, фабрик и заводов. Потом разрешили биржи и ярмарки. Но в мае 1922 г. появилась "Комиссия по внутренней торговле" - власти не хотели выпускать из рук бразды правления рынком.

Многие крупные и средние предприниматели поначалу в НЭП не поверили. Первыми отозвались привыкшие к постоянному риску "мешочники". Свою энергию они бросили на торговлю продуктами питания и табаком — работая с живыми деньгами, можно было свести к минимуму риск от действий непредсказуемых властей. Потихоньку возрождались мельницы и хлебопекарни. Ожил транспорт. Появились крупные склады, зашевелилась оптовая торговля. Ее прибыль поднималась до 100-150%. А тут еще Ленин кинул лозунг: каждый коммунист должен "учиться торговать".

Идейные борцы массой ринулись в коммерцию. Сочетание власти с торговлей приносило им недурные дивиденды. Однако не всем правоверным большевикам это было понятно. В 1921 г. коммунист Германов жаловался на повальное увлечение: "Не говорим уже о хозяйственниках, им сам Бог велел, но за это дело берется и Наркомпрос".

Вскоре государственным учреждениям пришлось подвинуться: конкурировать с частной торговлей им не удавалось. И тогда — в противовес частникам — появилась "Рабочая кооперация". Это паразитическое по сути своей учреждение сразу начало спекулировать фондами, выделенными ему правительством. Но даже и с такими возможностями советская кооперация не могла конкурировать с частной торговлей. Проигрывала она даже в снабжении только что родившихся советских трестов. Тресты в большинстве случаев предпочитали иметь дела с частными фирмами, которые держали планку и соблюдали графики в отличие от разболтанных казенных компаний. Поэтому к сентябрю 1922 г., например, 5/6 продукции трестов легкой промышленности проходило прямо или косвенно через частную торговлю.

Ростовское уездное экономическое совещание в октябре 1922 г. было вынуждено признать: "Район кишит многочисленными иногородними агентами по закупке продуктов как для госорганов и кооперации, так и на вольный рынок. Эти агенты являются в отделения трестов, губсоюз, сельсоюз, получают там официальные справки о рыночных ценах на интересующие их продукты и товары и затем бесследно исчезают, не воспользовавшись заготовительным аппаратом указанных органов. Заручившись документами о существующих на местном рынке ценах на продукты, вышеуказанные дельцы отправляются к многочисленным в городе частным посредникам, заключают с ними сделки на поставку определенного количества продукта и вручают им миллиардные авансы на производство операций".

"Товары в частных предприятиях составляли 66,5% актива по сравнению с кооперативными и государственными организациями", — пишет Шерман. Да и по реальной товарной наличности частные предприятия занимали первое место. Способствовали этому общества взаимного кредита. Они сумели быстро наладить партнерство с частными фирмами, чем насторожили партийную верхушку, усмотревшую в обществах возрождающийся банковский капитал.

Возникшие под патронажем властей биржи оказали слабое влияние на товарооборот. Ярмарки продемонстрировали своеобразные результаты. Первой открылась Ирбитская. Официальный итог ее вызвал уныние — оборот советской ярмарки составил 0,9% от показателей царской ярмарки 1913 г. Но и она стала триумфом частной торговли: у государственных учреждений осталось нереализованного товара 85%, у кооперации — 64%, а у частных фирм — всего 10%. С таким же треском провалилась через семь месяцев знаменитая некогда Нижегородская ярмарка.

Эйфория и холодный душ
"Летом 1922 г. не только советская экономическая печать полна восторженных откликов, но и серьезные экономисты из оставшихся в России заражаются (на весьма, правда, короткий срок) этой иллюзией", — пишет Шерман. Далее он приводит факты. Если в начале мая 1922 г. за один аршин ситца давали 1,68 фунта муки, то в сентябре — 6,5-7,4 фунта. За пару сапог в мае можно было выменять 3,5 пуда муки, а в сентябре — 16 пудов. 1 фунт мыла в мае был эквивалентен 3,2 фунта муки, а в сентябре — 9,75 фунта.

В Харькове частный капитал в мануфактурной торговле составлял 81%, в Киеве — 89%, в Петрограде — 87%. Это вызывало у властей раздражение. На первом Всероссийском съезде представителей биржевой торговли народный комиссар торговли А. Лежава выразил его с предельной откровенностью: "Я хотел бы, чтобы частная торговля поняла, что мы ни в коем случае не можем относиться сочувственно к тому, что она берет на себя обязанность исправить недостатки механизма в области организации нашей промышленностиѕ Мы постараемся вытолкнуть возможно большую массу частного посреднического капитала, который стремится свить гнездо в щелях и в брешах между нашими промышленными производственными органами".

В сентябре 1922 г. произошло знаменательное событие. В Москве падавшие цены на сельскохозяйственную продукцию и растущие — на промышленную совпали в соотношениях по сравнению с наиболее благоприятным для российской экономики 1913 г. Но на этомдвижение цен не остановилось. Они продолжали снижаться и расти. Резко увеличилась разница в ценах по регионам.

Крестьянин начал беднеть. Если в 1913 г. необходимые ему мыло, керосин, спички, кожу, соль и сахар он получал за 417 фунтов муки, то в начале 1923 г. за те же товары и в том же количестве ему приходилось отдавать1115,6 фунта. Падение цен на хлеб вело к кризису.

Это встревожило правительство и экономистов. Началась полемика между двумя группами. Первая предлагала: "Для спасения торговли, промышленности, финансов, для восстановления элементарных основ экономического быта страны необходимо, не останавливаясь ни перед какими жертвами, урегулировать цены на фабрично-заводские изделия, ослабить налоговый пресс в деревне, принять меры к подъему цен на хлеб и восстановить сельское хозяйство".

Им возражали: здесь "сплетается клубок больших и диаметрально противоположных классовых интересов". В предложениях оппонентов содержатся "черты весьма реакционной утопии". Надо отстаивать экономические интересы существующей власти, господствующего класса и т. д.

Восторжествовала "блестящая" идея: "за развал промышленности, за потерю рабочих трудовых навыков, за эффективно ничтожные результаты труда должен заплатить мужик". Идея понравилась верхам. В 1923 г. продовольственный налог был собран в количестве, превышавшем потребности городского населения. Это привело к росту цен в уездах и падению их в столицах.

"Питательный бульон"
В борьбе с крестьянином на рынке исключительную роль сыграл транспорт. Еще в ноябре 1922 г. железнодорожные тарифы были благоприятными для хлебных перевозок. Но уже к февралю следующего года цены подскочили на 21-60% в разных регионах. Они продолжали расти и в течение последующих месяцев 1923 г. Это вело к разорению оптовых хлебных торговцев.

На рост железнодорожных тарифов крестьяне ответили просто. Как в старые времена, они запрягали в сани или телегу лошадок и везли зерно в город за 200, 300 и даже 500 верст. Появились даже гужевые компании, гарантировавшие доставку грузов в сохранности на еще большие расстояния. Лошадьми перевозить их было дешевле в 2-3 раза, чем по железной дороге, да и быстрее. "В то время как на доставку груза железной дорогой требуется 2-3 дня, — писал журнал "Союз потребителей", — доставка его гужом требует 16-18 часов". На лошадиную тягу переходили даже тресты.

Железнодорожное начальство всполошилось, но ничего не могло поделать. Еще хуже обстояло дело с водными перевозками. Водный транспорт, до революции бывший самым дешевым, при советской власти стал самым дорогим. Тогда грузы стали перевозить на лодках и баркасах.

Неожиданной стала и активность крестьян в торговле. Они брали в свои руки не только розницу, но и опт. Затем начали объединяться в паевые торговые товарищества. Газета "Экономическая жизнь" писала в июне 1923 г.: "Большинство членов этих товариществ не торговцы, а зажиточные крестьяне, внесшие свои вступительные паи хлебом. Товары местными торговцами доставляются в деревню на своих лошадях. Отмечаются более низкие цены у частных торговцев, чем у кооперативов, вследствие чего последние быстро умирают там, где нарождаются упомянутые товарищества". Газета "Известия" в мае 1923 г. отмечала: "Особых успехов достиг частный капитал в деле заготовок, где даже народился крупный капитал. Об этом свидетельствуют данные Московской губернии, Украины и ряда центральных губерний".

Таким тенденциям дал оценку Л. Троцкий в речи на XII съезде ВКП(б): "Закрывать глаза на оживление мелкобуржуазного хозяйственного оборота как на возможный источник другого развития, направленного против нас, как на питательный бульон частнокапиталистического процесса, было бы легкомысленно, преступно, и об этом я считаю необходимым сказать полным голосом".

Главная опасность для советской власти, по его мнению, состояла в том, что "смычка торгового капитала, который у нас уже сейчас получает довольно широкое влияние, с кустарем-кулаком, который постепенно станет подчинять себе слабых кустарей, может во второй раз создать у нас истинно русский, почвенный капитализм" . Троцкий был уверен, что такая угроза страшнее иностранного капитала .

Так — в апогее своего развития — был обречен НЭП.

Михаил Азаров, "Русский Фокус"