Игорь Губерман: «Я объявляю пьянству бой, а как не выпить перед боем?»

В Новосибирск с очередной программой «Гарики за много лет» приехал Игорь Губерман - известный сочинитель коротких и хлестких четверостиший, ставших уже почти народными. Его цитируют литераторы и политики, любят спившиеся интеллигенты и сантехники. А он считает себя графоманом .

 - Игорь Миронович...

- Зовите меня просто - «дедушка Игорь».

- Хорошо, дедушка Игорь, что вы привезли на этот раз в Новосибирск?

- Как всегда - стихи.

- Что для вас юмор?

- Для меня юмор - это обмен веществ, то есть обычное мое существование.

- Можно ли научиться быть остроумным?

- Наверное, можно. Это - как научиться быть трехногим.

- Как появились первые «гарики»?

- Поначалу я, как все нормальные поэты, писал длинные грустные стихи про первую любовь. Потом - про вторую любовь. Потом - про третью. А в конце 60-х на дружеских пьянках я стал читать короткие юмористические стихотворения. И, как говорится, пошло. У меня мысли куцые, поэтому очень хорошо умещаются в четверостишия. Точнее, четверостишия, как раз хороши для моих мыслей. И только после выхода первой книги я понял, что это находка. Можно даже сказать - новый жанр. И уже сейчас десятки тысяч россиян выпускают свои «юрики», «васики» и т. п. Я видел даже одни женские «ирики».

- Есть даже «миллерунчики»...

- А это что такое?

- Наш областной «министр культуры» Владимир Миллер пишет подобные стихи и называет их «миллерунчиками».

- Владимира Миллера я знаю давно и хорошо, но он, наверное, еще на той стадии графомании, когда еще стесняются читать свои произведения профессионалам.

- Вы не считаете таких людей графоманами?

- Графомания - это нормальное состояние любого пишущего человека. Или помните одно стихотворение про то, почему Лев Толстой так много писал? Там есть чудесная строка: «У графа мания была». Это про меня.

- Как появляются на свет ваши «гарики»?

- А вы рожали? Это приблизительно то же самое, только больше психических ощущений, чем физических.

- Как вы думаете, где вы более популярны, в России или в Израиле?

- Мне кажется, что больше в Германии и Америке.

- Почему так получается?

- Мне кажется, что чем дальше еврей от Израиля, тем больше его любят.

- «Гарики» подлежат переводу?

- Меня пытались переводить на пять или шесть языков. Но все попытки оканчивались неудачей. Даже на иврит не получилось перевести.

Что вы все о творчестве да о творчестве? Да и слово «творчество» я не люблю. Скорее, речь может идти о вдохновении. Я же не поэт, я шуткарь. Мне много не надо для того, чтобы вдохновиться. Вот кофеек дали, и я счастлив. А так я угрюмый, старый, пожилой, тяжелый в общении человек. Почему бы вам не спросить, не курю ли я марихуану.

- А курите ли вы марихуану?

- Ну, милочка, неудобно задавать подсказанные вопросы.

- Про вас говорят, что вы великий поэт. Но, выходя на сцену, вы наверняка становитесь артистом?

- Я бы сказал большим артистом.

- По-моему, вы кокетничаете.

- Безусловно!

- Как безусловно и то, что ваши стихи войдут в историю ХХ века.

- Не велика честь.

- ?!

- А вспомните, как на похоронах Некрасова в прощальной речи современник сказал, что он останется в веках и будет стоять на одной ступени с Пушкиным, и три тысячи студентов в один голос запричитали: «Выше, гораздо выше!» Прошло совсем немного времени, и где сейчас Пушкин, а где Некрасов? Да и Чехова в начале века знали гораздо меньше. Самым читаемым был прозаик Потапенко. Вы знаете такого?

- Страшно перед выходом на сцену?

- Конечно! До сих пор трясусь, как заячий хвост. Причем эта тряска начинается за двадцать минут до выхода на сцену и проходит только тогда, когда возьму в руки микрофон. Но старые артисты говорят, что это нормально и будет так до конца жизни. Ну что ж, Яблочкина тряслась до 101 года.

- Но помимо этих профессий поэта и артиста, вы сменили еще несколько.

- Смотря что называть профессией. Вот муж, к примеру, тоже профессия, и нелегкая. Как, впрочем, и жена. Если отталкиваться от того, за чтоя получал деньги, то я паровозы водил, был инженером-наводчиком, а в лагере - землекопом.

- Песни писать не пробовали?

- Боже упаси! У меня же нет ни слуха, ни голоса, хотя мама закончила консерваторию. Я, видимо, в папу пошел. А вот петь люблю. У меня есть одно преимущество - я все слова помню. Поэтому друзья меня иногда зовут, хотя и морщатся, когда я пою.

- Что поете?

- Нормальные блатные песни. Но не тот фальшак и эрзац, который сейчас на эстраде.

- А с кем поете, кто ваши друзья?

- Среди них два врача, один книжник, три инженера и три художника. А вот писателей нет. Мы собираемся все вместе, объявляем пьянству бой. А как не выпить перед боем?

- И часто объявляете?

- Каждый день.

- Что пьете перед боем?

- Виски очень люблю. А также водку, текилу, джин, коньяк. В общем, все крепкое.

- А перед выходом на эстраду?

- Тут уж нет! Я, как профессионал-любовник, на работе не пью.

- Говорят, вы написали несколько книг за других людей.

- Да, за Марка Поповского - книгу о народовольце Морозове и за тещу Лидию Лебединскую книгу «С того берега» об Огареве. Получилось так потому, что у них не было времени писать, а договор с издательством уже был заключен... Ну и ничего, написал, хвалили.

- Кого из современных писателей вы читаете и любите?

- Пелевина очень люблю, Акунину просто безмерно благодарен за его существование. Из женщин - Дину Рудину и Людмилу Улицкую уважаю. Кроме того, читаю много толстых журналов. И российских, и израильских. Но в России их читать гораздо интереснее.

- А где жить смешнее? В России или Израиле?

- О, какой прекрасный вопрос! Никогда не задумывался. Наверное, все же в Израиле. У нас там все на пограничных эмоциях. С одной стороны, безумный страх, с другой - народ с безграничным чувством юмора. Там даже с моим знанием иврита можно ежедневно попадать в смешные ситуации. Например, если я что-то не чувствую носом, то на иврите это звучит «ибати нахерами». И так каждый день.

- Вас не упрекают за то, что вы используете в своих произведениях матерные слова?

- Я не люблю термин «матерные». Для меня это такая же часть великого и могучего, как и все остальные слова. Я не люблю маты не по делу. у Лимонова, например. У него это получается так, как у тринадцатилетнего мальчика Коли, который девочке Лизе хочет доказать, что он уже взрослый.

- А у Сорокина?

- Про Сорокина я вообще даже думать не хочу, не то что говорить! Вот Юз Олешковский - это да. Или у того же Венечки Ерофеева уберите маты. Что останется?

- Почему у вас нет политических «гариков»?

- Всякий раз, сталкиваясь с политикой, я ужасаюсь. У нас достаточно посмотреть несколько минут трансляцию заседания Думы, и хочется тут же выключить телевизор, выпить и прополоскать рот. Поэтому стараюсь не просто в политику не ввязываться, не только ничего о ней не писать, а даже ничего о ней не знать. Оберегаю свой пожилой организм от возможных потрясений.

- Как же, живя в Израиле, можно ничего не знать о политике?

- Я стараюсь.

- Вас пытались привлекать политики для улучшения собственного имиджа?

- Да и неоднократно. Но я всегда отказывался, кроме одного раза, когда общался с Эхудом Бараком. Это действительно гениальный человек. Но как и любого гениального человека в политике, его съела мелкота. Впрочем, рыцарям всегда тяжело.

- А тяжело нашим людям в эмиграции?

- Очень! Эмиграция - это очень большое испытание и на прочность семьи, и на верность чувству. Но тяжелее все же мужикам. Многим женщинам приходится на себе все тащить, и они становятся сильнее. Это в прошлом веке мужчин ценили за силу. А теперь, наверное, будут за слабость. Так что, бабоньки, на вас вся надежда.

- Скажите, а про журналистов у вас есть «гарики»?

- Ну уж совсем ругательные стихи я не пишу!

Бесодовала Юлия Латыпова
Источник: Вечерний Новосибирск "> Вечерний Новосибирск