Белла Ахмадулина: моими первыми словами были: «Угодила-таки в подвалы КГБ»

Небожительница

— Белла Ахатовна, всем, конечно известно такое учебное заведение, как Литературный институт. Как, по-вашему, могут там научить человека стать поэтом?

— Если меня чему-то научил Литературный институт, так это тому, как не надо писать и как не надо жить. Моя юность как раз пришла на то время, когда травле подвергался Пастернак, и я видела, что потом происходило в душах тех людей, которые приняли в ней участие. Они медленно изнутри самоуничтожались. Я поняла, что жизнь — это отчасти попытка отстоять суверенность души: не поддаться ни соблазнам, ни угрозам.

— У вас, говорят, особое отношение к птицам?

— Не только к птицам, вообще к животным. Душевная щедрость, которая распространяется на все живые существа, обязательно входит в устройство совершенной человеческой личности. Себя я не отношу к таковым, но в этом вопросе я полностью солидарна с Анастасией Ивановной Цветаевой, которая говорила: слово "собака" пишу большими буквами. Взаимоотношение с живыми существами обязательно для человека, хотя оно причиняет много страданий: всю жизнь с детства меня преследует боль за бездомных животных, и вечно я кого-то подбираю и приношу домой, а теперь вот еще и дочерям отдаю...

— Есть какие-то человеческие качества, которые Вы могли бы отнести к определяющим доброго человека?

— Юмор всенепременно присутствует в правильно устроенных людях. Я не говорю о юмористах и о вульгарных попытках смешить. Мне вспоминается Булат Окуджава. У него было замечательное чувство юмора. Он был из тех избранников человеческих, которые умеют смеяться над собой. Он, например, рассказывал, как во время выступления от приступа скромности начал с того, что стал публике объяснять, что никакой он не музыкант, и нот он не знает, и на гитаре он играет примитивно, и стихи сейчас как-то не пишутся, и что начал было писать прозу, а она тоже не идет... "Так вот, — заливаясь хохотом, продолжал Булат, — мне вдруг с заднего ряда кто-то кричит: "И зачем ты тогда сюда пришел?" У него был чудесный смех. Могие видели Булата строгим, но он был очень добрым. И он никогда не рассказывал, как помогал людям, потому что полагал, что если ты что-то хорошее сделал, и об этом упомянул, это уже не считается.

— У вас есть какое-нибудь собственное мерило таланта?

— Я уверена, что обязательная черта талантливого человека — это немедленно чувствовать и любить талант другого человека. Я уверена, что все злопыхатели бездарны. У Венички Ерофеева, автора книги "Москва-Петушки" было очень своеобразное мерило таланта. Он был необыкновенно ироничный человек, и писательский талант оценивал своеобразно. Он говорил, "этому я налил бы рюмку, а вот тому — полстакана, а уж вот тому — целый стакан". Ко мне он был очень благосклонен и говорил: "Уж кому-кому, а Ахатовне я стакан бы налил".

— У Вас было когда-нибудь, чтобы Вы особо ощутили, что такое глобальность судьбы?

— Мне пришлось пережить то, что называется клинической смертью.

— Вы испытали те ощущения, о которых так часто говорят, рассказывая о клинической смерти?

— Нет, ничего у меня такого не было. Почти неделю врачи меня спасали, а когда я пришла в себя, то ничего не соображала, ничего не помнила, и видимо, сильно обидела врачей, потому что, когда я очнулась, еще в полубессознании моими первыми словами были: "Угодила-таки в подвалы КГБ". Потом я, конечно, очень извинялась.

"Русская Германия"