Евгений Лукин: «Если раньше мы были обществом баранов, то теперь мы общество волков…»

Сегодня в гостях у "ПРАВДЫ.Ру" один из самых известных русских фантастов Евгений Лукин. Родился в 1950 году в Оренбурге. Жил во многих городах, сменил множество профессий, от монтировщика сцены до корреспондента заводской многотиражки. Сейчас живет в Волгограде. Окончил (вместе с женой Любовью Лукиной) историко-филологический факультет Волгоградского педагогического института. Начал писать вместе Любовью Лукиной (1950-1996) фантастику во второй половине 70-х.

В начале 90-х Евгения и Любовь Лукину приняли в Союз писателей. В 1992 году Евгений Лукин оказался в Приднестровье, где за цикл "Приднестровские песенки" был занесен молдавскими националистами в "список смерти", а правительством Приднестровской республики объявлен первым лауреатом Госпремии ПМР в области литературы.

После безвременной смерти жены Евгений Лукин продолжает писать один. Автор книг "Слепые поводыри", "Алая аура протопарторга", "Зона справедливости", "Катали мы ваше солнце", "Разбойничья злая луна", сборников стихов и многих других произведений, завоевавших прочные симпатии читателей и признание собратьев по перу (об этом говорит огромное количество профессиональных призов и наград, которыми отмечены его книги).

Корреспондент "ПРАВДЫ.Ру" Андрей Лубенский задал Евгению Лукину несколько вопросов.

- Начнем со злобы дня, в буквальном смысле. Известие об обыске, произведенном у Вас, кажется, привело фэндом в замешательство: как, опять? Я-то помню еще советский фэндом, где внимательное отношение одной аббревиатуры (КГБ) к другой (КЛФ) подразумевалось само собой. Но сегодня все это выглядит нонсенсом. Что, собственно, происходит?

- Ну так это были золотые времена! Когда государство видит в тебе врага, оно невольно ставит тебя на свой уровень. Так сказать, уважение оказывает. Нынешние неприятности в сравнении с прошлыми смотрятся убого, хотя и нисколько не менее абсурдно. Просто наши доблестные правоохранительные органы, расследуя какие-то темные делишки моих дальних родственников от второго брака, совершили крупный промах, на который, как я понимаю, наложилось вдобавок несколько промахов помельче. В течение двух месяцев дурацкую эту историю пытались замять, предлагали тихо забрать изъятый компьютер и т. д.

Но мне в данном случае была прежде всего необходима правовая оценка случившегося. На днях из областной прокуратуры пришло официальное уведомление, в котором действия волжской милиции и изъятие предметов, не относящихся к следствию, признаны не обоснованными. В итоге — два месяца вынужденного простоя и нервотрепки. Очень бы хотелось верить, что история закончилась. Впрочем, поднятый в прессе шум обидел тех, "кто эту кашу заварил", и возможно, что на достигнутом они не остановятся. Ну и ладно! В крайнем случае переберемся в Москву, куда меня давно уже зовут издатели. Лишь бы работать никто не мешал.

- А может быть, Россия не так уж изменилась на самом деле. Так — сменили вывески, антураж, прикупили по случаю новые декорации? А спектакль играют все тот же. Это у Вас в замечательной "Балладе о невидимом райцентре" точно подмечено: "Эту быль под тихий звон монист/ в кабаке с названием "Цыганка"/ pассказал мне бывший коммунист,/ пpезидент коммеpческого банка"...

- Не удержусь и отвечу восьмистишием, написанным в конце прошлого года: Ах, страна моя страдалица, где извечны повторения, где еще при Святославиче намечали светлый путь, где вовеки не состарится ни одно стихотворение, ибо ты, богов меняючи, не меняешься ничуть. И все же по сравнению с советскими временами кое-что изменилось. Если раньше мы были обществом баранов, то теперь мы общество волков. Что хуже? Даже не могу сказать.

Противно и то и другое. А самое противное в том, что путь к обществу людей что-то не виден пока.

- Знаю, Вы не любите говорить о политике. Иначе не взяли бы эпиграфом к "Алой ауре протопарторга" слова некоего "Великого Нгуена", который "с наслаждением перевешал бы всех политиков, не будь это политической акцией". Предположив, что "Великий Нгуен" - alter ego Евгения Лукина, спросим: откуда такая нелюбовь?

- Великий Нгуен — это не просто alter ego. Это именно Евгений Лукин. Проще говоря — анаграмма. Оба словосочетания состоят из одних и тех же букв. Что же касается моей ненависти к политике, то она, скорее всего, проистекает из скрытой ненависти к самому себе. Один из моих самодельных афоризмов звучит так: "Загляни в себя — и ты увидишь там наш парламент".

- Все эти митрозамполиты, комсобогомольцы, колдуны-демократы и тому подобная "живность" из той же "Алой ауры..." не производят впечатления чего-то немыслимо фантастического. Вообще, иногда кажется, что в России фантастика и есть самая реалистическая литература?

- Я давно перестал различать грань между фантастикой и реальностью. Что ни придумай — глядь, а оно уже существует! Не далее как месяц назад некий член волгоградского Союза писателей заявил во всеуслышание о том, что он — православный коммунист. А ведь "Ауры" наверняка не читал. Самодуром дошел. Так что если я вдруг услышу о ширящемся общественно-политическом движении "Колдуны за демократию!", я нисколько этому не удивлюсь. Или вот недавний случай: подошли к мне в Москве фэны (вроде бы квалифицированные читатели!) и осторожно осведомились, где можно познакомиться с Валентином Маркионовым. Я, не подумав, брякнул спроста: "Это я", — и услышал в ответ сдавленный гогот.

То есть даже искушенные фэны допускали мысль, что страшный ересиарх, основатель анекдотической секты Маркионов может оказаться реально существующим лицом. Мало того, где-то в интернете, как выяснилось, всерьез идет полемика относительно этой придуманной мною (и мною же разгромленной) ереси. То есть граница между фантастикой и реальностью размывается с обеих сторон. И в этом опять-таки нет ничего нового. Достоевский и Салтыков-Щедрин полагали, что обыденность в высшей степени фантастична.

- От фантастов как-то принято (так сложилось) ожидать точных пророчеств. Или хотя бы нетривиальных предположений. Вот если бы Вам пришлось писать "историю будущего", какое место в этой истории Вы отвели бы России?

- Атеисты считают точные пророчества шарлатанством, делая исключение лишь для научно обоснованных прогнозов, которые, впрочем, тоже, как правило, не сбываются. Для христиан же точные пророчества (если, конечно, речь не идет о пророчествах Исайи или Иеремии) — тяжкий грех. Поэтому лучше поговорим о нетривиальных предположениях. О таком, например, как Россия с человеческим лицом, — куда уж нетривиальней! Для меня, помню, было страшным открытием, что многие наши мерзкие черты оказались на поверку не советскими, а именно русскими, поскольку советская власть сгинула, а они остались.

Списать их на последствия социализма также невозможно, ибо при внимательном прочтении они обнаруживаются и у классиков. Когда я работаю над очередной вещью, у меня часто возникает впечатление, что я наощупь пробираюсь к счастливой и при этом достоверной России (хотя бы маленькому ее кусочку вроде Лыцка или Баклужино). И каждый раз облом. Но, тем не менее, надежд не теряю.

- С будущим разобрались, поговорим о прошлом. Как Вы считаете, можно ли было избежать распада Советского Союза? Или Империя была обречена? Помните ли Вы свои ощущения в 1991 году?

- Все Империи обречены. В том числе и та, которую мы сейчас силимся создать. Если доживу, с огромным интересом буду следить за распадом Штатов. Хотя, конечно, разумнее не дожить. Китайцы правы: ну их на фиг, эти эпохи перемен! Ощущения 1991 года были горькими и едкими, как щёлок: Встает освобожденное дерьмо над Родиной моей девятым валом, смывая монументы и дома. Теперь уже, конечно, все равно, но чем, скажите, жизнь плоха была вам в стране порабощенного дерьма? Это шестистишие написано аккурат в 1991 году. И не оно одно.

- Как Вы оцениваете состояние современной русской литературы? Иногда создается впечатление, что она превращается на наших глазах в чисто коммерческое предприятие: текст — скандал — раскрутка — подсчет прибыли. От такого "предприятия", пожалуй, даже странно ожидать ответов на "проклятые вопросы современности"...

- Вся современная русская литература делится на три части. Кроме упомянутой Вами коммерческой литературы (приличные тиражи, раскрутка, самоокупаемость, упрощенный текст, острый сюжет), существует еще и элитарная (тиражи — разные, финансируется меценатами, для чтения не предназначена). Встречается также и реликтовая. Эта ютится под жидкой сенью писательских союзов, тиражи — мизерные, живет подачками местных администраций, форма и содержание выдержаны обыкновенно в духе соцреализма.

Тем не менее, в любой из этих разновидностей нет-нет, да и встретится автор, ставящий перед собой и перед читателем проклятые, как Вы выразились, вопросы. Льщу себя надеждой, что, формально относясь к коммерческой литературе, я все же вхожу в число таких чудаков. Неясно, правда, насколько волнующие меня вопросы волнуют эту самую современность.

- Вы не только писатель, но и бард. Помню расцвет бардовской песни — Грушинские фестивали становились общенациональным событием, магнитофонные ленты расходились по стране, компенсируя молчание официальных СМИ. Быть может, из-за этого-то молчания барды действительно были "властителями дум". А что сегодня?

- Насчет бардов — согласен, только себя я бы к ним причислить не рискнул. Никогда не ездил на фестивали; если и пел что-то свое под гитару, то в узком кругу знакомых, не предполагая когда-нибудь вылезти на публику. То же самое происходило и в Тирасполе во время Приднестровского конфликта (1992). Я и понятия не имел, что мои песенки, записанные другом на диктофон в гостиничном номере, прозвучат затем по радио, и был просто ошарашен, когда через полгода мне сказали о присуждении Госпремии ПМР в области литературы. На сцену меня впервые вытолкнули на Интерпрессконе году этак в 1994-м, диск сделали не то в 1999-м, не то в 2000-м. Всё, короче, вышло само собой — точно так же, как и с фантастикой.

Сочиняя первые рассказики, мы с Белкой (Любовью Лукиной) тоже не надеялись на последующие публикации. А что происходит с бардовской песней сейчас... Ей-богу, не знаю.

- Немного о прозе жизни. Как складываются взаимоотношения с издателями? Вы живете в Волгограде, то есть — в провинции (конечно, вся Россия — это провинция), легко ли было "пробиваться"? И может ли сегодня русский писатель профессионально заниматься литературой, то есть жить на гонорары?

- Взаимоотношения с издателями складываются примерно так: в течение двух месяцев я вынуждаю себя сесть за повесть (давно вроде бы обдуманную), но ничего не получается. Тогда я иду (еду) к издателю и влезаю в хомут, т. е. составляю договор, получаю аванс, обязуюсь сдать рукопись через полгода, пишу заявку и т. д. Вернувшись домой, прихожу в ужас, начинаю работать — и ровно через полгода сдаю нечто не имеющее ни малейшего отношения к тому, что было обозначено в заявке. Издатель не удивляется. Он уже давно ко мне привык. Жить в Волгограде, печатаясь в Москве, экономически выгодно, но денег все равно не хватает.

Золотая мечта — вылезти из долгов. Легко ли было пробиваться? А мы не пробивались. И не потому, что слишком честные, — просто мы с Белкой не умели этого делать. Единственная самочинная попытка пропихнуть рукопись в издательство отозвалась скандалом 1984-го года, обвинениями в антикоммунизме и угрозами выставить нас к лешему из города. С тех пор мы решили отдавать рукопись для публикации лишь в тех случаях, когда нас очень об этом попросят. Просили нас об этом часто. Публиковали редко.

- Традиционный вопрос, без которого, однако, не обойтись: над чем сейчас работаете, чем порадуете читателей в ближайшее время?

- Может быть, продолжу те полторы главы, из которых меня вышибла вся эта мерзкая история с обыском и изъятием системного блока. Если нет — наготове наброски еще двух повестей. А в ближайшее время в издательстве АСТ должна выйти книга с новой повестью "Чушь собачья" - из жизни всё той же распавшейся Сусловской области, уже знакомой читателю по "Алой ауре протопарторга".