Россия в глобальном кризисе. Модернизм и постмодернизм

Согласно Марксу, либеральная капиталистическая экономика всегда приводит к кризисам перепроизводства на внутреннем рынке сбыта в силу того, что значительная часть денег достаточно бесконтрольно изымается из оборота, обслуживающего социально-значимые сектора экономики, присваивается управленческим правящим классом и расходуется, грубо говоря, на роскошь, на излишества его потребления. В терминологии Маркса, буржуазия присваивает себе добавленную стоимость.

Как следствие, относительные доходы трудящегося населения уменьшаются со временем, что при сохранении объема монетарной базы экономики приводит к падению платежеспособного спроса и сжатию рынка сбыта товаров народного потребления. Именно это противоречие между трудом и капиталом приводит к структурным диспропорциям модернистской экономики, которые могут устраняться по-разному.

Самый простой и прямолинейный способ – это сжечь лишний металл и горючее в империалистической войне за расширение рынков сбыта. Более гуманный способ – ввести социал-демократические элементы в общественное устройство и взять под контроль рост доходов управленческого класса, – например, в Норвегии есть закон, согласно которому никто, даже руководитель предприятия, не должен получать зарплату более чем в пять раз превосходящую зарплату самого низкооплачиваемого работника, и все доходы облагаются подоходным налогом по прогрессирующей ставке. Более радикальный способ – перейти к социалистическому общественному устройству, преимущественно основанному на государственном планировании.

Все эти способы, разумеется, имеют как свои плюсы, так и свои минусы, и ни один из них не решает проблему классовых противоречий окончательно. И социалистический строй – в том числе, потому что социалистический строй подменяет национально-буржуазную олигархию лишенной самоидентичности бюрократией. Как показал исторический опыт позднего СССР, такая бюрократия вообще не мотивирована хоть сколько-нибудь эффективно управлять. Этот феномен слабости социалистического устройства, кстати, был предсказан Троцким еще во времена начала правления Сталина за 50 лет до кризиса и распада СССР и подробно описан в его работе «Преданная революция: Куда идет СССР?» (см. главу 9).

Карл Маркс, который создал теорию классовой борьбы (что характерно – примерно в тоже время, в которое Чарльз Дарвин развил свою теорию борьбы за выживание биологических видов, что указывает на общее направление теоретического мышления того времени) выделял два основных общественных класса, разделяя общество по отношению этих классов к введенной им же в теорию добавленной стоимости. Он поделил общество на тех, кто присваивает добавленную стоимость, и тех, у кого они ее забирают, и достаточно правдоподобно описал на основании этой модели социальные противоречия капитализма своего времени. Выход из этих противоречий он видел в том, чтобы монополизировать право на добавленную стоимость в руках государства, чтобы оно распределяло его равномерно между всеми членами социума.

На практике это, как и предсказывал Троцкий, привело к монополизации распоряжения добавленной стоимостью в руках бюрократии. Поскольку бюрократия в рамках планового государственного хозяйствования формируется не на конкурентной основе, она обречена на то, чтобы самоорганизоваться на семейно-клановой основе, что, в конечном итоге, приводит к падению компетентности управления, краху системы и уничтожению монополии бюрократии с возвратом к конкурентному рынку.

Теория Маркса, несмотря на то, что имеет неплохое практическое применение, остающееся актуальным до сих пор, имеет, тем не менее, один не очевидный сразу логический изъян – она не учитывает фактор времени. Суть в том, что добавленная стоимость, которая определяется как разница между себестоимостью и ценой продажи, не является объективным экономическим феноменом, потому что она не существует в каждый конкретный момент времени. Это очень важно понимать, потому что это понимание сразу многое расставляет по своим местам. Любой объективный феномен может считаться таковым, если есть момент времени, в котором он существует. Если такого момента времени нет, а есть некоторый период формирования явления, то это уже не феномен, это – некий процесс.

Все издержки, накручиваемые на продукцию, начиная с того момента, как сырье для ее изготовления извлечено из недр, и заканчивая тем моментом, когда чек на эту продукцию пробит в кассе торгового центра, формируются во времени. Каждый элементарный шаг, и соответствующая цена, заплаченная за этот шаг – это реальность. Но сам процесс формирования добавленной стоимости – это процесс, существующий в реальности на протяжении некоторого периода времени, часто достаточного для того, чтобы за этот период времени непредсказуемо изменилась рыночная конъюнктура. А раз в этом процессе есть фактор непредсказуемости, сам процесс является вероятностным и создает спрос на управление связанными с ним вероятностями, то есть, в экономической терминологии, на управление рисками. Пока не пробит последний чек, добавленная стоимость существует лишь как нечто, аналогичное функции состояния элементарной частицы в квантовой механике.

Когда производственные цепочки относительно просты и глубина разделения труда сравнительно невелика, рассматриваемые вероятности не играют большой роли, и возможные отклонения от запланированной нормы прибыли могут быть скомпенсированы внутренними резервами бизнеса. Это – вариант известного Марксу классического капитализма, который относится к посткапитализму так же, как классическая детерминистическая физика времен Маркса к квантовой механике, окончательно оформленной в 40-е годы ХХ века.

Однако в современных условиях, особенно – в высокотехнологичных отраслях, флуктуации процесса формирования добавленной стоимости могут быть весьма значительными. По мере развития научно-технического прогресса, роста производительности труда и глубины разделения труда растут и издержки на страхование сложных производственных и финансовых цепочек, и однажды наступает такой момент, когда дальнейший рост добавленной стоимости, связанный с усложнением технологий и производства, перестает перекрывать рост этих издержек. Начиная с этого момента дальнейший научно-технический прогресс, перестает при всех прочих неизменных условиях быть экономически оправданным.

С начала 80-х годов все большая и большая часть добавленной стоимости (в понимании Маркса) в «развитых странах» начинает создаваться не как прибыли бизнеса, а как страховые премии, чему активно способствовало становление практически нерегулируемого рынка вторичных финансовых инструментов, стимулированное в США в конце 80-х. Увеличения доли финансовых издержек приводит к необходимости сокращать все прочие издержки, в первую очередь – издержки на оплату труда, причем этот процесс уже невозможно скорректировать социальной политикой, направленной на ограничение доходов управляющего бизнесами класса, потому что правительство либерального капиталистического государства не управляет рисками – оно может выполнять, только фискальные функции. Однако сокращение издержек на оплату труда неизбежно приведет к сжатию потребительского рынка и кризису перепроизводства, поэтому у экономик, достигших паритета эффективности производства и рисков, остается один единственный выход сохранить рентабельность промышленности, не субсидируя ее напрямую. Этот единственный выход – начинать кредитовать потребление, то есть субсидировать спрос.

Экономики, которые переходят к стимулированию своего экономического роста путем субсидирования спроса, и есть постмодернистские экономики. Размер этого субсидирования сегодня в США можно оценить по объему рынка кредитных карт, который составляет что-то около $5 триллионов, и это, заметьте, не долгосрочные ипотечные долги, которые можно сравнительно легко реструктурировать, – хотя и этого сделать не удалось, – а рынок моментальной ликвидности. Исходя из объема ВВП США в 2007 году примерно в $13.8 триллионов, этот рынок составляет ни много, ни мало 35…40% ВВП США.

Другой вариант выхода из ловушки удорожания финансовых издержек – начать отдавать процесс производства на аутсортинг, в отсталые в научно-техническом отношении страны с низкооплачиваемой рабочей силой, обеспечивая при этом с помощью международных финансовых механизмов возврат на свои потребительские рынки произведенных в этих странах товаров. Однако этот вариант работает в долгосрочной исторической перспективе только в том случае, если экономика, становящаяся «экспортером индустриализации», сама постоянно совершенствуется в этом процессе – иначе наступит момент, когда ей больше нечего будет предложить «третьему миру». Но эта экономика уже не может совершенствоваться в этом процессе, потому что потенциал нормального развития ее индустриального общества уже исчерпан. Все, что она может себе позволить – это вывезти часть производств с относительно низкой добавленной стоимостью, оставив у себя более высокотехнологичные производства, и стимулировать спрос высокотехнологичной продукции. Именно этим путем и шли США, но этот путь неизбежно приводит в демографический тупик ограничений рынка сбыта и финансовый тупик ограничений эффективности производства.

Резюмируя сказанное выше, сконцентрируемся на качественных отличиях постмодернизма от модернизма. В экономике модерн движущей силой является интеллект менеджера и инженера, и ее развитие возможно тогда, когда основные инвестиции направлены именно на развитие интеллекта и производства, а также – на повышение квалификации трудовых ресурсов. В образование, научные исследования, в реальный сектор экономики. Соответственно, экономика модернистского типа, несмотря на все возможные уродливые феномены, порождаемые научно-техническим прогрессом, все же ведет человека и общество, фигурально выражаясь, «через тернии – к звездам».

В постмодернистской экономике движущей силой является желудок потребителя, и ее развитие возможно тогда, когда основные инвестиции направлены, фигурально выражаясь, на улучшение его пищеварения. Соответственно, экономика постмодернистского типа ведет человека… как бы так выразится по-литературнее? Ну, туда, где можно облегчить от пищи (часто – плохо переваренной) набитый до отказа желудок. Разумеется, эту аллегорию надо понимать в широком смысле слова «пища» – при определенных условиях и голова человека перестает быть головой, и становится подобием пищеварительной системы, выдавая вместо мыслей соответствующий продукт на интеллектуальном уровне.

Самое интересное, что экономика первого типа естественным образом переходит в экономику второго типа при той форме экономических отношений, основанных на свободном ценообразовании и нерегулируемом рынке, которая сегодня осуществлена в глобальной экономике. Переломным моментом, начиная с которого началось это преобразование, для индустриально-развитого западного человечества были 70-е годы, и самым показательным свидетельством этого, на мой взгляд, является то, что именно к началу 70-х годов фундаментальная физическая наука зашла в тупик, оказавшись не в состоянии развивать далее теоретические достижения первой половины ХХ века. С тех пор прорывы были только в прикладных областях, и не было создано ни одной непротиворечивой работоспособной фундаментальной физической теории. Я вижу здесь прямую причинно-следственную связь, которая основана не столько на том, что, начиная с этого момента, возник дефицит инвестиций в фундаментальные исследования, а качество среднего образования в «развитых странах» (в первую очередь – в США) начало снижаться, сколько на том, что неуловимо изменилась система ценностей индустриального общества, система приоритетов его развития. В это время угасла Великая Мечта, рожденная еще в Эпоху Возрождения, направленная на познание Природы, а в последствие – на покорение глубин Космоса, вера в безграничность возможностей человеческого разума, а затем начала угасать вера и в сам разум.

Здесь, однако, очень важно понимать ту истину, что вся цивилизация не может перейти в постмодерн подобно тому, как вся цивилизация может перейти в модерн и переходит в него – этот процесс в масштабах всего человечества еще не завершен. Переход от доиндустриального общества к индустриальному может быть глобальным по той простой причине, что он делает экономически-оправданным процесс урбанизации. Научно-технический прогресс резко поднял производительность сельского хозяйства, без чего был бы невозможен отток большей части населения индустриального мира в города. Феномен же постмодернизма ни коим образом не связан с увеличением производительности труда, он, как раз, связан с совершенно обратным процессом – с торможением роста производительности труда в силу экономической неэффективности дальнейшего усложнения производств в существующих сегодня условиях непредсказуемого и слаборегулируемого глобального рынка.

Раз все человечество целиком не может перейти в постмодерн, значит, нынешний кризис можно рассматривать и как кризис, связанный с противоречиями между экономиками, перешедшими в постмодерн, – самые крупные из них – США и Великобритания, – и модернистскими экономиками, – старыми и новыми. Первые отдали вторым на аутсортинг производство, а вторые отдали первым управление и кредитование, которое, в силу роста финансовых издержек, становилось все более и более затратным. Эту затратность до некоторой степени пытались скомпенсировать постоянным удешевлением кредитных ресурсов, практиковавшимся с легкой руки Гринспена, что привело только к тому, что управление рисками стало еще хуже и безответственнее.

Парадокс глобализации в том, что глобализация в принципе неосуществима, если ее понимать как установление какой-то одной экономический и социально-политической модели для всех наций и государств. Глобализация это, скорее, ширма, за которой происходит перераспределение доходов в пользу постмодернистских экономик, которые становятся перекредитованными, в то время как те экономики, которые им эти доходы предоставляют, становятся недоинвестированными.

Развивающийся сегодня кризис будет длиться до тех пор, пока это противоречие глобализации не будет устранено и пока не сложится более эффективная система международных экономических связей. По всей видимости, в этом процессе стихийной гармонизации глобальной экономики постмодернизм, суть которого – деградирующий модерн, умрет, и постмодернистским экономикам вновь придется возвращаться в подзабытую уже реальность модерна.