Россия - страна от бездны порока до бездны святости

В этот раз гостем редакции стал священник отец Филипп, которого многие читинцы помнят настоятелем Свято-Никольского храма. Сейчас он продолжает свою духовную деятельность во Франции. Отец Филипп Парфенов, побывав нынешним летом в Чите, встретился с журналистами редакции.

В беседе принимали участие: Александр Баринов — главный редактор газеты, Антон Клиновский — редактор отдела политики и права, Алла Озорнина — литературный редактор журнала “Забайкалье: наука, культура, жизнь”, Александр Карпенко — редактор отдела муниципальной жизни, Сергей Забелин — редактор отдела экономики, Наталья Карпенко — редактор отдела культуры.

А.Б. — Отец Филипп! Традиционно наш гость редакции сначала рассказывает о себе.

— Мне 36 лет. Детство было обыкновенное, как у многих в 70-е годы, типично советское. Семья была интеллигентная, но неверующая. Сам я рос тоже в неверии, к церкви интереса не проявлял, даже наоборот: если бабушка или мама могли изредка зайти в храм, то меня туда в детские годы затащить было просто невозможно. После школы окончил биологический факультет Московского государственного университета.  Еще служил в рядах Советской Армии, поскольку отсрочку тогда отменили, служил, кстати, на Дальнем Востоке. По окончании университета я уже понял, что по своей специальности (биохимия) работать не буду, потому что в конце 80-х годов у меня появились другие интересы, более гуманитарного плана. Я интересовался историей, философией и религией в том числе. Стал читать много книг, того, что не издавалось в России, но в Москве это все же можно было прочесть. Можно сказать, что к религии я пришел книжным путем. По крайней мере, это был первый толчок. И, естественно, общение с какими-то людьми, тоже верующими, поменяло мои взгляды, и я начал с большой серьезностью относиться к главному источнику нашей веры — Библии. Поскольку я понял, что все это не выдумки, придумать человеческому разуму это было совершенно невозможно. В общем, взгляд на мир у меня изменился. Потом я решил применить в церкви свои знания: не столько научные, сколько музыкальные, поскольку в детстве я учился в музыкальной школе. Так я стал церковным певчим. По прошествии еще двух-трех лет у меня неожиданно возникло желание посвятить себя служению церкви. Если бы лет пятнадцать назад кто-нибудь спросил меня, хочу ли я стать священником или сказал мне о том, что я им стану, я бы этому не поверил.

Ну а дальше я, коренной москвич, проживший тридцать лет в Москве, стремясь к служению, пишу прошение в Московскую патриархию, мой духовник меня рекомендует, а затем возникают практически непреодолимые препятствия. Но к тому времени я уже познакомился с хорошо известным многим забайкальцам епископом Иннокентием, который в то время уже прослужил год в Москве в том же храме, где я трудился. Он был тогда первым заместителем председателя отдела внешних церковных связей. А потом ему дали кафедру в Чите. Он предложил мне поехать в Читу и с ним прослужить какое-то время. Год раздумывал и, в конце концов, согласился. В 1997 году я оказался в Забайкалье и прослужил здесь четыре года. Когда владыка Иннокентий уже служил во Франции, а там сложилась ситуация, что моего предшественника перевели в Рим, где открылся новый приход, а в том приходе, где он служил, в Париже, остались лишь пожилой священник при каждодневном богослужении и сам наш епископ. Он знал меня и мог рекомендовать отделу внешних церковных связей. Так получилось, что я оказался во Франции. Хотя согласие дал не сразу. Привык уже к Забайкалью, к его довольно суровой жизни. Здесь возникла отдельная община, был выстроен новый храм — Свято-Никольский в районе Малой Забайкальской железной дороги, где я стал настоятелем, и прослужил там последних полтора года. Прикипел к прихожанам, и они ко мне. Уезжать было достаточно тяжело, тем более уезжал я в неизвестность.

А.Б. — Теперь эта неизвестность позади… Что отличает служение здесь, в Забайкалье, в России, и там?

— Да, различия, конечно, есть, связанные прежде всего с тем, что я нахожусь в чужой стране, с другой культурой, другими традициями, в стране католической по преобладанию верующих. Служу я, конечно, прежде всего, для наших соотечественников, которые либо родились там — это потомки первой послереволюционной волны эмиграции, либо те, которые приехали уже в 90-е годы — это последняя волна больше уже экономической эмиграции. Много семей смешанных, когда русские женщины вышли замуж за французов или наоборот.

Конечно, в Чите было больше простора для разнообразного священническогослужения, потому что это были не только богослужения, но и поездки в тюрьмы, выезды в отдельные поселки Забайкалья, где не было храмов. Много было нагрузки, связанной с крещением, причем, с массовым крещением — за один раз по нескольку десятков человек. Правда, такое крещение меня не удовлетворяло, поскольку принимают крещение люди, порой к этому совершенно не подготовленные. И я добился тогда, чтобы перед крещением устраивались подготовительные беседы. Я пытался объяснять людям основы православной веры, и то, к чему человек призван после принятия крещения, какой в идеале должна быть его жизнь. К сожалению, такой традиции в России, а в Забайкалье тем более, не было, крестились “скопом”, следовательно, и люди, и качество их веры оставляют желать лучшего. Это общероссийская проблема. Называют себя православными 45-50 процентов всего населения, а из них практикующих православных, то есть  регулярно посещающих богослужения, молящихся, пытающихся познавать Бога, соблюдать принципы веры и строить свою жизнь по законам не общечеловеческим, а христианским, наберется примерно один процент. Такая же проблема есть и на Западе среди католиков. Но в России она присутствует в еще большей мере. Среди русской эмиграции тоже есть люди неверующие и маловерующие, но их сама жизнь на чужбине подталкивает к храму, и храм становится волей-неволей средоточием русских людей как таковых, которые собираются вместе.

Но большинство прихожан веруют именно сознательно и более образованны в богословском плане. Скажем, суеверий, предрассудков на почве веры во Франции у русских людей  гораздо меньше, чем здесь. Отличается служение там и тем, что нет массовых крещений, отпеваний людей, не ходивших раньше в церковь. Крещения достаточно редки, в основном только младенческие. Миссионерские выезды в мир там тоже не практикуются, поскольку государство все же чужое, и люди там в основном католического вероисповедания, а мы служим для русских православных. Хотя небольшая, но стабильная часть православных французов существует уже с 30-х годов. Поскольку наша русская эмиграция потрудилась в миссионерском плане, то есть перевела все православные богослужения на русский язык и даже основала первый франко-язычный приход в Париже в 1936 году, который существует и поныне, и по праздникам достаточно посещаем. Там большинство верующих именно французы. Несколько французских приходов существует и по всей Франции.

А.К. — Что представляет собой епархия, членом которой Вы являетесь?

— Называется она Корсунской епархией. Корсунь или Херсонес — это греческая колония в Крыму времен Византийской империи. В Херсонесе крестился наш равноапостольный князь Владимир. Название условное, потому что это не территория русской канонической православной церкви изначально. Там есть свой архиепископ Парижский — католический кардинал.

А.Б. — Географические границы Вашей епархии совпадают с Францией или шире?

— Шире. Дело в том, что до 1990 года был единый Западно-Европейский экзархат, который возглавлял один из наших митрополитов, членов Священного синода, приближенных к патриарху. Это была целая церковная область в Западной Европе, все существовавшие в то время православные приходы (в Германии, Австрии, Франции и т.д.) подчинялись этому митрополиту. Потом экзархат был упразднен, и Западная Европа была поделена на несколько епархий. Одна из них стала называться Корсунской. Она первоначально включала прежде всего Францию с центром в Париже, Швейцарию, Италию, а в последние годы добавились Испания и Португалия, то есть территория огромная. Приходов сейчас стало очень много за счет большого притока русско-язычного населения — россиян, украинцев, молдаван. Особенно много их в Испании, Португалии. Во Франции поменьше, потому что там довольно жесткое законодательство.

А.Кл. — То есть епископ Иннокентий на месте не сидит…

— Да, последние год-два он редко служит в центральном Трехсвятительском храме Парижа от нашей Московской патриархии, все время в разъездах.

А.Б. — Что касается помещений — белоэмигранты построили там православные храмы или приходится служить в жилых помещениях. Вообще, где проходят службы?

— И то, и другое, и третье. Большая часть православных приходов в Париже подчинена не нашей Московской патриархии, а Константинопольскому патриарху. С того самого времени, когда в 1930 году в русской эмиграции произошло разделение по политическим причинам, и большая ее часть  отошла от нашей Московской патриархии, не согласившись с декларацией митрополита Сергия 1927 года и ушла под крыло Константинопольского патриарха. Другие, к примеру, в Америке, самостоятельно образовали русскую православную зарубежную церковь. И лишь небольшая часть эмигрантов в 1931 году основала то самое Трехсвятительское подворье Московского патриархата в Париже, где я сейчас и прохожу служение. Здание подворья не церковное. Это всего лишь первый этаж многоэтажного жилого дома. Первый этаж приспособлен под храм. Второй этаж занимает канцелярия епархии, детская приходская школа, приемный зал, квартира правящего архиерея, еще одна квартира, где живет его помощник.

Н.К. — То есть ни куполов, ни колоколов нет?

— Нет, поскольку здание не церковное. Единственное внешнее отличие — большое выдающееся крыльцо с мозаичной иконой, вывеска на французском и русском языках.

Н.К. — А службы проходят утром и вечером?

— Да, это единственный приход в Западной Европе, где с 1931 года непрерывно совершаются и утренние, и вечерние богослужения. В остальных храмах Парижа, в основном это храмы Константинопольской патриархии, хотя и русские богослужения совершаются только в субботу вечером, в воскресенье утром и по большим праздникам. В Париже есть замечательный красивый собор Александра Невского, он подчинен Константинопольскому патриархату, это главный храм русской архиепископии в Париже.

А.Б. — Наши священники туда не допускаются ?

— Допускаются. Я однажды участвовал в пении панихиды по новопреставленному в этом году архиепископу Сергию, который возглавлял все русские приходы во Франции, подчиненные Константинопольскому патриарху.

А.К. — А как складываются отношения с католической церковью?

— На удивление отношения очень дружественные, даже более того — теплые. В католических храмах находится много святынь, дорогих сердцу каждого христианина, о которых, тем не менее, мало кто знает. Например, тот самый терновый венец, который сплели воины перед казнью Господа нашего Иисуса Христа. Этот терновый венец находится в кафедральном соборе Парижской Богоматери. Существуют останки многих святых, которые находятся в католических храмах, а также и другие реликвии или памятные места христианской истории. И если речь заходит о богослужении в этих местах, то никаких препятствий со стороны католического духовенства не встречалось, не было никаких попыток брать с нас какую-то плату, пусть даже символическую, хотя вполне могли бы. Отношение очень благосклонное. Я думаю, что во Франции высоко поставила себя наша русская эмиграция, среди которой были выдающиеся священники, богословы, ученые, которые потрудились, уже обосновавшись во Франции, и авторитет  православной церкви достаточно высок.

А.Кл. — Что было самым трудным для Вас в этот момент — перехода от жизни в одной цивилизации к жизни в другой. Не говоря уж о проблемах языка, хотя вопрос о знании языка возникает сразу...

— Да, проблема языка поначалу была, поскольку я изучал французский как второй язык, и с тех пор прошло много времени. Еще до приезда во Францию что-то повторял. Но в первое время если я и мог что-то сказать по-французски, то не мог как следует понять, что мне отвечают. Но в течение трех месяцев барьеры, по крайней мере на бытовом уровне, были преодолены. Сейчас я говорю по-французски, правда, с ошибками. Но меня уже можно понимать, я могу поддержать беседу, и даже в плане проповеди что-то сказать. Хотя это, конечно, не та свобода, как на русском.

А.К. — А службы проводятся на русском?

— В Трехсвятительском храме, безусловно, всегда на русском. Это и традиция, и необходимость, поскольку подавляющее большинство прихожан русские. А есть и франко-язычные приходы, есть приходы смешанные, где молятся и русские, и французы. Соответственно так же проводятся и богослужения.

С.З. — Если в смешанном браке один супруг католик, другой православный, то как там решаются эти вопросы ?

— Бывают вопросы, касающиеся венчания или крестных родителей. Но такие проблемы решаются достаточно легко. Сложнее вопросы, связанные с привычками, с воспитанием, полученным русскими в России, а французами — у себя на родине. В этом смысле русским, конечно, трудно приспособиться. Иногда в семьях возникают разногласия, связанные именно с этим. Что касается веры, то опыт показывает, что если супруг по-настоящему верующий католик, практикующий, то слабо верующая или не определившаяся в вере супруга идет за ним. Или наоборот — сознательно православная супруга увлекает за собой не определившегося в вере мужа.

С.З. — Не открывая тайну исповеди, скажите, есть ли разница между тем, в чем исповедуются люди здесь и в Париже?

— Грехи, конечно, у всех одинаковые. А детали, конечно, могут быть разные, безусловно, связанные с условиями жизни в России и там. Там условия более комфортные, и поэтому существуют некоторые расслабленность и лень, хотя бы в отношении того, чтобы вовремя приходить на богослужения. Еще один момент: если здесь наши прихожане искренне верующие, то они искренне со слезами на глазах и исповедуются. Там  среди русских, проживших достаточно времени во Франции, такое встретишь гораздо реже. Вообще, по этому поводу у меня впечатления следующие: в странах Запада вследствие относительного благополучия и комфорта жизнь более-менее усреднена во всех ее проявлениях; там больше человечности в отношении друг с другом, нет той грубости, а иногда откровенного хамства, которые можно встретить в России, а иногда, увы, даже в церковной среде. Но, с другой стороны, у нас же в России, может быть отчасти благодаря этим историческим трудностям, встречаются люди удивительной души и возвышенности. Даже можно сказать, что они святые. Есть такие люди и здесь в Забайкалье, и по всей России. И вот эти цветы в западных странах не растут. Русский характер широк. Достоевский сказал: “Широк человек, я бы сузил”. Это можно отнести к русскому характеру. И другую фразу: “Широка страна моя родная” тоже можно применить  в духовном плане. Здесь есть все: от бездны святости до бездны порока. Во Франции в этом смысле все более усреднено, там нет таких контрастов, там люди более вежливы, обходительны и культурны. Они тоже  по-своему гостеприимны. Иногда, при этой вежливости наблюдается обратная сторона – лицемерие и некоторая поверхностность в отношениях, с меньше долей искренности  и открытости. Когда наши русские приезжают туда, то тем, кто замечал в России больше теневые стороны нашей жизни,  на Западе нравится. И не может быть иначе, потому что таких теневых сторон в их кричащем виде там нет. Ну а кто мог замечать в России хорошие стороны и замечательных людей, которые, безусловно, вопреки всем смертям назло есть, того на Западе не удовлетворяет отсутствие той высоты, которую можно встретить в России.

Н.К. — Что в Чите на Вас произвело впечатление после небольшого отсутствия? Как вас встретили прихожане ?

— Встретили меня более чем хорошо, очень радостно, такое впечатление, что некоторые прихожане этим и жили. Меня это тронуло. У меня с Читой была обширная переписка и в Москве, и в Париже. Больше всего писем присылалось именно отсюда, и я отправлял письма. Читинцы, слава Богу, не изменились. Что касается самой Читы, то мне кажется, она находится   на очередном  этапе реконструкции. Строятся  комфортабельные современные дома. В общем,  читинцы не изменились, я имею в виду по отношении не ко мне, а к церкви. С другой стороны, та же грязь и все то же  бездорожье. В этом смысле, с Парижем есть определенный контраст.

С.З. — Храм на месте стадиона “Труд”, как Вы расцениваете, строится в удачном месте или нет ?

— По-своему удачно, поскольку рядом вокзал, это центр города. Много людей приезжают в Читу из отдаленных мест области специально ради  крещения. В этом смысле для них это очень удобное место. Конечно, это было довольно злачное грязное место. Сейчас  есть надежда, что оно будет значительно облагорожено. Так что сама идея изначально неплохая, храм нужен, и если его построить качественно, он станет украшением всей области.

А.К. — В самом начале вы говорили о том, что во Франции вас пускают служить в католических храмах. На ваш взгляд, подобная ситуация возможна ли здесь, когда католического священника пустят служить литургию в православный храм?

–В Чите такая ситуация невозможна. В истории русского государства отношения с католицизмом были достаточно сложными.

Н.К. — Какое место занимает вера в жизни человека на Западе и в России?

— В основной своей массе проблемы схожие. Правда, в России начинают приходить к церкви в силу внешних причин: трудностей и трагедий, которые встречаются здесь чаще. Надо сказать, что католических школ там больше, чем у нас, есть свои передачи на телевидении и свое радио. Там есть книжные магазины с достаточно богатым выбором религиозной литературы. Если судить по наполняемости храмов, то ситуация сходная: в воскресные — они полные, в остальные дни они могут быть пустые. Процент сознательно верующих католиков во Франции больше, чем в России.

А.О. — Я недавно была в Кыре, и там настоятели говорят, что люди ходят в церковь, как в художественный музей, чтобы посмотреть на иконы. В таком случае, стоит ли строить храмы?

— Я тоже с удивлением узнал о том, что  в Кыре за короткое время построена церковь. Количество прихожан будет зависеть от многих причин: если туда направят священника, молитвенника или подвижника, который станет работать с людьми, как и полагается, вести миссионерскую деятельность, тогда существование этого храма будет оправдано.

А.Б. — Часть храмов на Западе строят так: каждый прихожанин либо отдает десятину, либо сам принимает участие в строительстве. У нас народ достаточно инертен.

— Вопрос, который вы поставили, болезненный для нашей церкви. Православные приходы на Западе существуют исключительно за счет верующих. В России ситуация парадоксальная: церковь существует за счет неверующих. Отсюда определенная коммерциализация церковной жизни.

А.Кл. — В последнее время за границей распространены “институты” семьи: приходишь, делаешь заявку — и генеалогическое древо сделают настолько, насколько это возможно. У нас получилось, что революция и гражданская война все разметала. Что-то подобное не практикуют ли наши священники за границей? Есть ли у них выходы на архивы ?

— При мне одна француженка с русскими корнями задавала такой вопрос, но в то время я был новый человек и ничем не мог ей помочь. Вообще, такой регулярной службы нет. Архивы есть. Но ими надо заниматься.

А.Кл. — Можно ли узнать о цели Вашего приезда в Читу?

— Я нахожусь в отпуске.

С.З. — А какой у священника по продолжительности отпуск?

— Один месяц. Я приехал в Россию и заехал в Читу.

А.Б. — Получить эмоциональную подпитку?

— Да, можно сказать, что так.

Забайкальский рабочий