Спасла Олега, который был Адольфом

Попадаешь в незнакомую квартиру — глаз цепляется за какие-то детали. Вот, например, фотообои, вся стена — пенящаяся волна, набегающая на берег. Заметив мой интерес, хозяйка поясняет: "Морской биологией в свое время занималась. Дети несколько лет назад такой подарок сделали". Рядом картины из соломки: "Это уже моих рук дело, свободного времени у пенсионерки достаточно". А вот старенький молочник с небольшой щербинкой моего внимания не привлек. Оказалось, зря — именно он связан с историей, которая и привела меня в этот уютный дом.

Молодые мамы, которым доступны все блага цивилизации в виде разовых подгузников и питательных смесей всех сортов, вряд ли способны представить, каково было совсем молоденькой Клавдии Севастьяновой (Соболевской) в военное лихолетье ехать в эшелоне с грудным ребенком. Поезд то загоняли в тупик, то задерживали на станции — дни в холодном вагоне выматывали. Но таков был приказ — вернуть в вузы всех недоучившихся.

А она в ожидании ребенка совсем недавно поехала вслед за мужем, получившим распределение в Еврейскую область. Теперь, проводив любимого на фронт, выполняла приказ — возвращалась в университет. Только малыш не выдержал испытания дорогой — тяжело заболел. Пришлось остаться в Кемеровской области, на цементном заводе Яшкинский, где председателем поссовета работал отец. Мальчик был совсем плох, дедушке медики сказали: "Готовьтесь, не жилец внук". Отец скрывал от Клавдии страшную правду и в надежде, что дочь все же сможет выходить первенца, не пускал ее на работу. Говорил: "Жди. Придет твое время". К тому же он скорее всего знал, что ожидает их маленький поселок в ближайшее время.

В ближайшее время из Ленинграда привезли детей-блокадников. Шесть десятилетий прошло, а Клавдия Константиновна до сих пор плачет, вспоминая тех малышей. И воспитательниц, и их подопечных в прямом смысле на руках несли в наскоро оборудованный детский дом. Доходяги-дистрофики доехали до Кемеровской области не все — кто в пути от истощения умер, кого-то фашисты добили по дороге, методично расстреливая их с самолетов. Но все-таки их было 180, и за каждую жизнь необходимо было бороться. Что только не делала недавняя студентка — работала воспитательницей, обшивала детвору, ухаживала за живностью, трудилась на выделенных детдому полях.

Но не только она спасала — ленинградские врачи выходили ее сына. А она в это время врачевала и тела, и души других малышей. Ведь эти дети пережили такое, что ломало и взрослых. До мельчайших подробностей помнит Клавдия Константиновна ту линейку, на которую собрала она своих уже немного пришедших в себя, но ожесточенных пережитым ужасом ребятишек. Если бы не ее полная боли речь, не слезы, стоявшие в глазах, заклевали бы сверстники мальчишку лишь за то, что носил он имя Адольф и, воспитанный интеллигентами, не мог ударить обидчика в ответ. Тогда, на линейке, пацаны сами предложили: "А давайте его переименуем — пусть будет Олегом".

Сколько сейчас Олегу Полунину? За 70, уж точно. Но, наверное, и он помнит свою воспитательницу. Именно к ней примчался он, сбежав из училища трудовых резервов, куда заставляли идти детдомовцев. Пришел, чтобы показать письмо от мамы. "Дорогая, — писала женщина, — у вас тоже есть ребенок, вы должны меня понять. Спасите сына, только на вас надежда". Но сделать для мальчика Клавдия Константиновна уже ничего не могла. Говорит, все было как в песне — "разведка работала точно". Разыскали ее, велели вернуться в университет. Как же переломала война людские судьбы! Сгинул на фронте муж, его сынок целыми днями сидел один в комнате общежития, пока мама грызла гранит науки.

Тосковали уже не только без родителей, но и без любимой воспитательницы детдомовские дети. С ними, правда, довелось ей встретиться еще раз — вызвали в родные края, когда ребятишек отправляли домой. С тех пор у нее и хранится красно-белый молочник — подарок одной из воспитанниц. Послевоенные годы тоже непростыми оказались для маленькой росточком да изможденной болезнями женщины. Но преодолевала все. Возможно, потому, что всегда рядом оказывались надежные друзья и просто хорошие люди, даже имен которых она уже не помнит.

А так бы хотелось найти того молодого мужчину, который спас ей жизнь, когда рожала в 55-м второго сына. Именно он дал свою кровь роженице в роддоме, где впервые во Владивостоке открылось отделение реанимации. И ведь была справка, в которой указывалось его имя. Да за давностью лет потерялась. Потерялись и множество писем от бывших воспитанников детского дома, пришедших на небольшую публикацию в ленинградской газете "Смена", в которой Клавдия Константиновна писала, что "сквозь годы пронесла любовь и сохранила в памяти имена детей и воспитателей". Тогда почтовый ящик был переполнен. Но постепенно переписка заглохла — в перестройке многим было не до сентиментальных воспоминаний.

Пожилая женщина показала мне лишь несколько чудом сохранившихся конвертов с обратными адресами — Ленинград, ул. Стачек, 24, кв. 19, Чекмарева; Ленинград, Балтийская, 2/14, кв. 136, Попрытько... Не довелось ей встретиться с Юрой Козловым, который позвонил: "Я стал летчиком на международных авиалиниях, скоро лечу в Японию через Владивосток". Он не назвал точную дату приезда, и Клавдия Константиновна до сих пор корит себя, что уехала в тот день на дачу. Вернулась — а в двери записочка. В 84 года жизнь можно перелистывать как увлекательный роман. И пусть было много тяжелого, даже страшного, но память хранит и массу добрых воспоминаний. Прежде всего о спасенных детях. Вот только каждый год, в те дни, на которые пришелся прорыв блокады, пожилая женщина плачет — ей так хочется, чтобы откликнулись давно ставшие взрослыми дети. Им есть что вспомнить.

Галина Кушнарева, "Владивосток"