Прощай, "губа" моя армейская

Недавно услышал, что в армии отменили такой вид дисциплинарного взыскания, как гауптвахту. Услышал и такая тоска одолела, вроде с любимой тещей расстался
... Я, совсем еще юный и не нюхавший "пороху" солдатик, стою на дорожке, ведущей в казарму, и считаю ворон в хмуром новгородском небе. Подходит "старик" Жора Саркисян, красавец и добряк, угощавший меня по прибытии из отпуска вкусными яблоками: "На тебе "зеленый", зелененькое яблочко. Таких как в Армении — больше в мире нет". Подходит и, оглянувшись по сторонам, тихо-тихо говорит: "Слушай, земеля, покарауль мое вино, пока я за Робиком в казарму сбегаю". С этими словами Жора быстро заталкивает мне за пазуху вбок, под ремень, какую-то "бомбу", завернутую в папиросную бумагу. И убегает....

Я стою дальше и чувствую, как бутыль постепенно выскальзывает из плена шелковистой бумаги и под напором моего дыхания начинает под ремнем движение вниз. "Сейчас о бетонку и... хана вину", — думаю я , быстренько засовываю левую руку в карман шинели и вовремя подставляю под донышко "бомбули" ладонь.

И тут вижу, несет ко мне свой могучий живот, затянутый портупеей, командир дивизиона связи майор Зубов. Мне ничего не остается, кроме как держа левую руку в кармане, правой отдать честь. От такой неслыханной наглости, полное, упитанное лицо Зубова багровеет, как только что включенная электроплитка, и он рычит мне куда-то поверх шапки, аки лев: "Ты что, художник?... Майора за мясо не считаешь! Погоди-ка, что это у тебя тут топорщится?"...

После несложного допроса в каптерке: "Где и как я достал литровую бутылку плодово-ягодного и с кем собрался ее реализовать", мне стало вырисовываться наказание в виде "позорного столба". Мой старшина, который когда-то сторожил зэков в штрафбате, сходу предложил это изуверство: "Пусть перед строем копает яму два на метр и два глубиной и хоронит винище". Культурный и изящный капитан Нерсесов, скривив свои губы и ниточки усов, поморщился: "Старшина, здесь вам не внутренние войска, а ВВС. Пора бы научиться отличать"... На что старшина вскинул ладонь к виску и гаркнул: "Слушаюсь!" Тут подошел замполит дивизиона майор Дубинин и разрядил обстановку: "Да хватит вам потешаться, товарищи офицеры. Конечно же, рядовой — паренек компанейский, я его знаю, а потому, один он не собирался выпить эту бормотуху, а с друзьями. И конечно же, ясно как Божий день, он нам своих сообщников выдавать не намерен. Товарищ майор, да суньте вы ему трое суток "губы" на первый раз и довольно. Пусть арестантом побудет, а то что это за солдат, который "губы не нюхал".

Гарнизонная гауптвахта располагалась между трех елок, на берегу Мсты, по льду которой, как писал один солдат-фантазер домой, Александр Невский гонял псов-рыцарей. Этот, еще аракчеевской постройки, домик, с полутораметровой толщины кирпичными стенами, был с секретом. Срок его обитатели "тянули" в двух уровнях: "овечек" помещали в верхних камерах надземной постройки, "волки" сидели в подземелье. Его остряки и шибко начитанные арестанты когда-то назвали (надо же!) склепом Кампанеллы.

Сняв с меня ремень брючный и ремень с бляхой, погоны, значки, звездочку, освободив карманы до полной пустоты ребята из караульной роты сразу же доходчиво довели до меня законы "губы", дабы потом не говорил, что не знал-не ведал. Первое и самое главное: больше всего на "губе" надо бояться ее начальника — старшины сверхсрочника Павелко, лют, как зверь. Тому, кто сюда попал в первый раз, он, как правило, обеспечивает двойную отсидку, будь ты даже тише воды, ниже травы. Если у тебя трое суток — будет шесть. Учует, например, Павелко, что в камере куревом пахнет... "Не курю", — обрадовался было я, но меня тут же успокоили. — "Не важно, — сказал сержант-караульщик, — вот я, допустим, щелкну свой окурок, а он, поганец, возьми и упади у стены под "амбразурой" твоей камеры. А Павелко каждое утро, как пограничник, "следовую полосу" проверяет. Есть окурок — получай дополнительно "рябчиков", он разбираться не станет, кто смолил цигарку. Короче, все наставления вертухаев сводились к одному: больше себя самого почитай начальника, вкалывай до изнеможения и ходи по струнке. Шаг влево или вправо — гарантия дополнительных суток ареста.

Первую ночь в своей холоднющей камере я не спал вовсе. Сапоги мои отобрали на просушку. И ворочаясь на своей ушанке вместо подушки и на двух узких досках, положенных на два деревянных козла, по-солдатски "самолете", я тщетно сучил босыми ногами. Они все время вылезали из-под полы шинели. Вот когда я пожалел, что сдурья обрезал ее в дань моде на ширину аж двух ремней. Теперь этот дополнительный лоскут был бы спасением моим ледяным ступням.

Под утро лишь забылся, но тут же грохнулся во сне с "самолета". Сразу лязгнул засов и в камеру всунулась заспанная физиономия ефрейтора: "Арестованный, ты что здесь порядок нарушаешь?"

В пять утра сыграли подъем, дали чайку с куском черняшки. Потом строем под дулами "карабинеров" отправились на берег Мсты, где от забора до обеда катали бревна. После обеда поехали на машине на фарфоровый завод, грузить в вагоны изоляторы высокого напряжения. Девяносто процентов работниц завода — высланные из Питера и Новгорода "на 101 километр" шлюхи. Хоть здесь отмякли душой. Мы таскали в вагоны ящики с белыми да коричневыми в стружках изоляторами, а девицы кругом с хохотом и визгом делали нам во всю глотку заманчивые предложения.

Вечером для променада, как выразился "губатый" старшина, откидывали снег от гауптвахты. У меня уже и силенок после бревен и изоляторов не осталось совсем, но делал вид молодецкий и лопатой деревянной махал бодро. И все равно от бдительного взора Павелко не укрылось, что несколько "моих" глыб снега упали на штакетник. Недолет... И тут же последовало грозное резюме: "За порчу ограды кое-кому придется задержаться на сутки-двое в нашем заведении". У меня внутри что-то упало куда-то вниз.

Вторую ночь я спал, как агнец на пуховой перине. Мои ступни, обутые в шапку с завязанными на тесемки наушниками лежали на досках тихо и спокойно. А голове достаточно было и ладони.
... После завтрака (кружка теплой водички и кусок черняги) нас построили и Павелко, нехорошо ухмыляясь, объявил о ЧП гарнизонного масштаба: остался без обслуживания важный стратегический объект — свинарник. По причине неестественных действий по отношению к животным со стороны свинарей... Поэтому на ударный фронт на целый день было приказано направить арестантов. "Товарищ старшина, разрешите спросить, что такое — неестественные действия"... — начал было ефрейтор Ислом Худойбердиев, но Павелко так рявнул: "Разговорчики в строю!", что у бедного дехканина Исломчика из-под Бухары от неожиданности лязгнули зубы. А когда старшина отвернулся, сержант Акентьев быстро продемонстрировал Худойбердиеву двумя руками общеизвестное движение: "Ну, понял теперь".

От зари до зари мы проволохались на этом стратегическом хрюкающем и визжащем объекте. Сотни две пятачковых животных со скоростью необыкновенной поглощали корм и также быстро производили навоз. Но все бы ничего. Только вот когда вечером строем и под охраной возвращались в камеры мимо родной казармы, свои в доску ребята кричали со ржаньем из курилки: "Ну как, свинопасы? Хавроньи довольны вами остались?" Гады да и только...

... Похлебав серенькой баланды и поковырявшись ложкой в полусухой "шрапнели" на второе, отправились мы с Андреем пилить-колоть дрова и отапливать офицерское общежитие. Не дрова — горе горькое, облепленные снегом сырые осиновые плахи. Не хотели дровишки гореть ясным огнем в больших круглых печах, обитых жестью, только дым буйно и бурно выделяли. Мы даже соляркой разжились для поднятия древесной активности. Солярка делала выхлопы, распахивая дверцы печек, наполняла гарью комнаты, но дрова были для огня несъедобными. В довершение всему молодой лейтенантик — "ЗАСранец" (засекреченная аппаратура связи) настучал на нас по телефону Павелко. Дескать, заберите ваших зеленых раздолбаев, которые с печками справиться не могут.
Нас с Андреем утащили обратно и для полной профилактики определили до вечера в склеп Кампанеллы. Дабы быстрее гнев старшины угас от словесной пощечины лейтенантика. Самолюбив был Павелко.

По узкой прогнившей деревянной лесенке мы спустились в тартар. Это был настоящий четырехугольный колодец, с зеленовато-бурыми облезлыми от плесени стенами. Посреди склепа стояла вместо пола черная мрачная вода, а по периметру вдоль стен шел выступ шириной полметра. Тут только и было сравнительно сухо. Но если сесть, прижавшись спиной к слизи стены, то ноги над водой надо было держать на весу. Если их расслабить в коленях, то твои кирзачи с плюхом опускались в зловещую влагу. Боком сидеть устанешь от скрюченной позы, цепляя руками коленки. Если лечь и заснуть на ледяном бетонном пандусе, можно ненароком бултыхнуться в рукотворное подземное озеро. Или стой, или ходи вдоль стен, стой и ходи... И кто придумал эту пытку? Караульщик с умным видом, пока я знакомился с достопримечательностями подземелья, информировал меня: "Здесь, говорят, министр Аракчеев, ну, который еще при царе был, главных преступников гнобил. Говорят, здесь даже кто-то из декабристов чахнул". И без всякого перехода он продолжил: "А вон в соседние норы вчера тех двух посадили, ну, свинарей, которые..."

Мы с Андреем "прочахли" в этом историческом месте до отбоя. Я будто физически ощущал, как в меня вязкой массой вползают и разливаются по всему телу сырость, холод, гниль, плесень и черная вода. Тело задубело, руки-ноги еле шевелились. Одно оставалось утешеньице: вдруг и правда в этом склепе отсчитывал дни до каторги какой-нибудь Волконский или Голицын, а вдруг? А теперь тебе счастьице подвалило смунить и отирать бушлатом тлен веков. Бр-р-р.

... В 11 часов ровно меня должен "вызволить" с гауптвахты командир взвода. Чем ближе стрелка приближалась к заветной цифре, тем в большее беспокойство впадал я. Узрев мое состояние, сержант-караульщик Паша Чалый отвел меня в сторонку: "Не светись на глазах Павелко. Замри! Вроде тебя и нет. Или вот что... Бери-ка ты вон ту урну и иди-ка шмон вокруг "губы" наводи. Да не торопись, тяни до одиннадцати". Надо будет — позову. Ну, пулей!"

И я вылетел пулей к фантикам, окуркам, огрызкам, бумажкам... Каждую соринку со снега поднимал. А в 11-00 позвали в кабинет самого. Мой любимый и славный лейтенант Антонов с важным видом стоял у стола Павелко, а тот докладывал ему о моем поведении за три дня арестантства: "Ничего... Нормально... Правда один раз... Да ладно... Вполне, вполне. Можете забирать, товарищ лейтенант".
Потом ко мне: "Арестованный забрать личные вещи и отправиться по месту службы в сопровождении лейтенанта Антонова".

У меня от этих чудных слов даже руки-ноги стали ватными. Я пискнул: "Есть!" и бросился на полусогнутых к тумбочке с моими ремнями, значками и прочими солдатскими атрибутами. Пальцы перестали гнуться, я суетливо шарил ими по фанерке ящика и не мог ничего подцепить, все падало обратно со стуком и звоном.

"Ты что там возишься, что возишься, — услышал я спиной наливающийся металлом глас Павелко. — Видно понравилось у нас. Видно на пару-тройку суток еще остаться хочешь. Так это мы всегда пожалста. А, лейтенант?"

Не помню уж, как сгреб я в охапку свои цацки и шмутки, козырнул на прощанье старшине и рванул с территории "губы" за решетчатые ворота со звездой посередине...

Валентин Сидоров, "Вечерний Магадан".