"Искренне и по-мужски". О Феликсе Чуеве

Размышления о правом деле Феликса Чуева

В те самые шестидесятые, такие далекие и одновременно близкие годы, еще никакой самый модный позер, никакой баловень судьбы и правительственный любимец не мог додуматься до того, что спустя четверть века будет называть с гордостью себя и своих приятелей шестидесятниками. Это и теперь можно спросить, если всерьез: отчего шестидесятники? Оттого, что считаете себя “детьми XX съезда партии?” Тогда уж пятидесятниками назовитесь. И Сталин умер, и “оттепель” началась, и культ личности разоблачен Никитой Сергеевичем. Только этого мало, надо было еще дождаться, когда “вождя народов” вынесут из Мавзолея, чтобы после этого с помощью того же Никиты Сергеевича напечатать в “Правде” обличающее стихотворение “Наследники Сталина”.

У меня хранится эта газетная вырезка с евтушенковским стихотворением:

Велела не быть успокоенным Родина мне.

Пусть мне говорят: “Успокойся...”

—Спокойным я быть не сумею.

Покуда наследники Сталина живы еще на земле,

Мне будет казаться, что Сталин еще в Мавзолее.(1962).

Но я помню не только эти, но и многие другие стихи, написанные советскими поэтами в 60-е. Среди молодых той поры — красивый и смелый парень Феликс Чуев. Никаким шестидесятником он себя не считал, а считал себя до последнего дня наследником Сталина. Он умер 2 апреля, двух дней не дожив до своего пятидесятивосьмилетия. Среди наград, которых он был удостоен и которые его сопровождали в последний путь, была Золотая звезда Героя Социалистического Труда, многие другие ордена и медали Советского государства, а также — недавно учрежденный постоянным президиумом Верховного Совета СССР орден Сталина.

Мои шестидесятые — это десятилетняя дорога от юности к молодости, от заводского парнишки — через институт и литобъединение — в газетную круговерть. Стихов всерьез не писал, это с определенным успехом делали мои друзья по литобъединению, но поэзию полюбил, следил за журнальными публикациями, собирал новые сборники и не пропускал поэтические вечера. Дома были и редкие книжки — “Треугольная груша” А. Вознесенского (позже появилась и книга “Антимиры”), “Радиус действия” Р. Рождественского, “Нежность” и “Взмах руки” Е. Евтушенко (позже выйдет “Катер связи”). Были книги О. Дмитриева, В. Цыбина, А. Балина, В. Солоухина, Е. Винокурова, А. Жигулина, А. Межирова, В. Кострова. Что уж говорить о таких мастерах поэтического слова как Симонов, Светлов, Смеляков, Луконин, Федоров, Твардовский, Асеев...

И вот новое имя среди молодых — Феликс Чуев. Первая книжка — всего-то четыре десятка стихотворений, но каких! — и ясно, то этот парень всерьез говорит, без игры рисовки, без фальшивых ноток.

Мне иногда так хочется погретьсяу тех костров —они недалеко!Когда нам трудно, приближаем детство,как будто в детствебыло нам легко.

Как-то на институтский вечер по приглашению ректора — известного физика-ультраакустика, автора многих исследований, учебников, а, кроме того, и сборника талантливых стихов Василия Ноздрева — пришла большая группа поэтов. Среди них были Василий Федоров, Игорь Кобзев, Егор Исаев, Дмитрий Ковалев, Сергей Смирнов, Василий Захарченко, Алексей Марков, а из молодых Владимир Фирсов и Феликс Чуев. Фирсова мы хорошо знали по нескольким талантливым книжкам, по разным — добрым в одних журналах и откровенно ненавистным, бранным откликам в других. А Феликс Чуев — был совсем новым автором среди поэтов. Его представили: сын погибшего летчика, недавно закончил МЭИ, работает в авиации инженером-испытателем. Феликс — светловолосый, одетый в потертую коричневую летчицкую кожанку читает:

Но опять поднимутся людинад бессонницей всей земли.Что-то будет. Да, что-нибудь будет! —мы, конечно, не все смогли....Мы закончимся, ребятишки,на неоконченных рубежах,где сейчас все смелей и чищеобновление держит шаг.Но и там останется вернымто, чем до смерти дорожу:год рождения — сорок первый —я под отчеством напишу.

Тридцать пять лет прошло с тех пор, и Феликс, замечательный поэт, публицист, наш товарищ, совсем неожиданно, в одночасье ушел от нас. И, возможно, каждый из тех, кому довелось с ним делать общее дело, вспоминает о прожитом, запечатлевая в своем сознании — уже навсегда — облик поэта. Вот и мне приходят на память некоторые эпизоды и хочется перелистать его поэтические сборники, книги прозы и публицистики...

У Чуева много знаменитых стихов. Не просто хороших или замечательных, но именно знаменитых. Первое из них — “Зачем срубили памятники Сталину?” К ним теперь прибавится и последнее из опубликованных, уже посмертно (“Советская Россия”, № 39, 6 апреля 1999 г. и “Завтра” № 14, апрель 1999 г.). Это стихотворение “Завещание”, оно тоже о Сталине. Вот отрывок из него.

“Кому отец, кому недобрый отчим, он мне вещал, о будущем скорбя: “Все в мире не случайно, между прочим, и я надеюсь, мальчик, на тебя. Державы крест я вынес в лихолетье, досталось ей и по моей вине, но самую большую ложь на свете двадцатый век составит обо мне. А ты увидишь дальше, чем Россия, и не посмеешь подлостью грешить, слова поднимешь честные, другие, и с Молотовым будешь ты дружить. Все не случайно — так, а не иначе, насмотришься людей и нелюдей, тебе я завещаю, русский мальчик, прикосновенье к сущности моей...”

Это итог, это завещание. И, верный своему долгу, Ф. Чуев в шестидесятые написал: “Зачем срубили памятники Сталину”. Об истории этого стихотворения сам он так:

“Первый вариант его я написал еще в 1959-м, когда мне было восемнадцать лет. Я учился на втором курсе Московского энергетического института, и оно появилось в подборке моих стихов, вывешенной на факультете — такое практиковалось в те годы неравнодушия к поэзии...

А к стихотворению я вернулся в 1965 году — что-то не давало покоя. Было это по иронии судьбы 21 декабря в день рождения Сталина”.

Приведем строки из него:

Зачем срубили памятники Сталину?Они б напоминали о быломмогуществе,добытом и оставленномсерьезным, уважаемым вождем.В любое время и во время оностоять на мертвом — боже упаси!Покойника, по древнему закону,не принять тревожить на Руси.

Она первична — правда, а не слава,она за ним стояла у руля,ее не свалишь краном с пьедесталаи не зароешь даже у Кремля.Мы знали правду, дети перелома,мы дети безотцовщины, войны,в кирпичных городах и на соломеего улыбкой были спасены.Быть может, мы любили безответно —к такой любви не прикоснется тлен.Мы Сталина любили беззаветно,какую веру дали нам взамен?Мы верили, а веру убивали...Но от неверья трижды тяжело,И “Сталин — наша слава боевая”мы пели вызывающе и зло...

Стихотворение большое, в нем около ста строк. Но давайте снова дадим слово автору.

“А вскоре 4 февраля 1966 года, я прочитал это стихотворение на поэтическом вечере в Театре эстрады. Поэтов любили, и такие вечера привлекали много народу. Но я не ожидал реакции зала на то, что прочитал. Возникли две враждующие стороны. Мои коллеги, сидевшие рядом на сцене, ощетинились против меня. Вегин прочитал антисталинское стихотворение “Облака 37-го года”, но оно не возымело действия на публику.

...Со мной беседовали разные чиновники, но я чувствовал себя еще тверже, ибо знал, что правда за мной. Конечно, на душе было неприятно. В Союзе писателей меня постоянно оскорбляли. Единомышленников не видел, кроме некоторых членов редколлегии журнала “Октябрь” во главе с Всеволодом Анисимовичем Кочетовым. Но не преувеличу, если скажу, что в тот период я был по-человечески один. Каждую мою публикацию критики встречали в штыки — некоторые из них через десятилетия изменили свои суждения, а иные давно уже в Израиле или США. Зарубежные радиостанции посвящали мне свои передачи, работая удивительно в унисон с отечественными средствами массовой информации — будучи глашатаями перестройки и развала державы. Партия уже переродилась”.

Нелегкая участь. Зато благодаря ставшему знаменитым стихотворению. Ф. Чуев получил шолоховское благословение. В Вешенской, куда он приехал в составе делегации молодых писателей, Михаил Александрович сначала попросил его прочитать стихотворение, за которое ругают, а потом, когда кто-то стал одергивать поэта, заметил: “Кричали “За Родину, за Сталина!”, а теперь что говорите? Читай парень, до конца!” А выслушав, сказал: “Так и пиши. Только не блядуй! Слушай меня, старика”.

Через месяц на очередном обсуждении персонального дела в Союзе писателей, его спросили, кому он читал стихи из известных литераторов, и услышав, что Шолохов поддержал его, обвинители умерили свой пыл...

А ведь я хорошо помню тот самый поэтический вечер в театре эстрады. И как гром среди ясного неба прозвучавшее стихотворение: это был смелый гражданский поступок. И действительно, каждый из выступавших следом поэтов считал своим долгом выразить свой гнев, отмежеваться от Ф.Чуева: ее дай Бог причислит к сталинистам. А он не побоялся. Не побоялся высидеть на вечере до конца, выслушать обвинения в свой адрес от каждого.

После окончания вечера я спустился вниз к служебному входу. Застал там только стоявшую Беллу Ахмадулину.

“Вы не знаете, Чуев не ушел еще, не видели?”

“По-моему, нет”.

Вовсе не хотелось брать автограф или задавать какие-то еще вопросы модной поэтессе. Зато сделал это, когда увидел спускавшегося по лестнице Чуева. Был ли он тогда расстроен? Вовсе нет. Как, впрочем, не собирался выражать и искусственную бодрость.

А на титульном листе своего первого и пока единственного сборника написал мне:

“Коле Горбачеву — на самое-самое доброе. Искренне и по-мужски”.

Расписался и поставил дату — “4.2.1966 г.”

Потом были другие встречи поэта и почитателя. Потом взаимоотношения перешли в товарищеские. Когда я перешел работать в отдел культуры “Советской России”, отвечая за литературный раздел, довелось упоминать поэта в критических обзорах, цитировать его стихи, довелось и публиковать подборки его стихов.

Помню, когда была напечатана одна из них (было это в конце семидесятых), среди партийного начальства нашлись и недовольные. Звонили главному. Это был урок: вроде бы все, как говорится, за советскую власть, ан нет, шалишь, этого мало!

Не понравилось стихотворение, которое начиналось с таких четверостиший:

В суровом мире русские нужны.Они еще, должно быть, пригодятсяНе только для своей родной страны —Для общечеловеческого братства.

Я вовсе выделять их не хочуИз вековой истории народов.Но им такая ноша по плечу,Когда другим помехою погода!

Неужели здесь есть какие-то отзвуки русского высокомерного превосходства? Вот и теперь определенные типажи все запугивают народ ужасами национализма, а то и фашизма.

Трудно поверить все же, что к таким вещам могли придираться бдительные кураторы. Мне, молодому, опытные коллеги объясняли: не удивляйся — мало того, что все наши публикации “под микроскопом” изучают, стихи Феликса под еще большим увеличением разглядывают. На кое-кого он действует, как красная материя на быка.

Феликс Чуев оставил большое творческое наследство. Это в первую очередь книги стихов. Их вышло немало, около тридцати, начиная с первого сборника — “Год рождения 41-й”. Феликс вообще много успел сделать, потому что непрерывно работал, без всякого отдыха. Поэтическое творчество обширно, хотя сколь-нибудь полного собрания, к сожалению, не смог выпустить, а однотомники представляют поэтическое поле не полно.

В 1968 году у него вышел сборник, названный очень показательно — “Гражданская лирика”. Его и сегодня принято называть художником гражданской темы. Думается, это нисколько не принижает значения сделанного. Маяковский не только эпический поэт, но и лирический. Есенин не только лирник, но и эпик. Зато можно задаться вопросом: поэт вне гражданской темы — кто он? Что-то вроде Иосифа Бродского, который, кстати, и на Нобелевскую премию выдвигался как поэт американский. И что удивляться его произведениям, чуждым всему российскому, если он смолоду исповедовал космополитизм? И вовсе не тянуло его в Россию из Америки. И “на Васильевский остров я приду умирать” было им сказано сгоряча в молодые годы, на самом деле он и помнить не хотел ни свои юношеские “стишки”, ни Васильевский остров.

Кстати, можно ли представить себе такого глубоко национального поэта, как Феликс Чуев, живущего за рубежом? Вопрос риторический. Там ни Твардовского не представишь, ни Смелякова, ни Старшинова. Ни Шукшина, ни Белова, ни Распутина. Зато живут себе не тужат Евгений Евтушенко, Анатолий Алексин, Андрей Дементьев, и у меня лично это не вызывает удивления. Чему удивляться, если Родина у них условная, там, где лучше, там и Родина. Почему уехали? Пенсия нищенская. А у других россиян выше?

Они не одиноки: загляните хотя бы в справочник московских писателей — в разделе “писатели, живущие за рубежом” список совсем не мал. Только еще раз подчеркнем: не за что их упрекать, если здесь не их родная земля, если они, так сказать, граждане Вселенной...

Кстати, в одном из последних номеров “Литгазеты” напечатано интервью с Виталием Коротичем, приехавшим в Москву после восьми лет жития в США. Интересно, что помещено интервью под рубрикой “Кто есть где”. Что ж, для любимых авторов и читателей этой газеты очень даже актуально.

В одной из своих книг Феликс Иванович сказал так: “Родина!.. Нигде радость и горе не выражены так сильно, как в России. Любить ее непросто. Любить ее — часто означает страдать. “Черт догадал меня родиться в России с душою и талантом. Весело, нечего сказать”, — в отчаянии вырвалось у Пушкина. Но он же сказал: “Я ни за что в мире не хотел бы для себя ни другой родины, ни другой истории, чем та, которую делали наши предки и которая дана нам богом”.

Один из вопросов, который я себе сейчас задаю, о том, почему наиболее основательные свои художественно-документальные работы он посвятил Б.С.Стечкину, основоположнику теории воздушно-реактивных двигателей (“Молодая гвардия”, ЖЗЛ, 1978) и С.В. Ильюшину, замечательному авиаконструктору (“Молодая гвардия”, ЖЗЛ, 1998). Этому, наверно, были определенные причины, и Феликс, скорее всего, очень просто все объяснил бы. В конце концов, могло быть просто стечение обстоятельств. Достаточно того, что это выдающиеся люди отечественной авиации. Все так. Но мне хочется и самому найти еще одну причину, во всяком случае, относительно книги о Стечкине. Стоит посмотреть на ее обложку и вспомнить, как выглядел в молодые годы Ф. Чуев. Я о том, что они похожи, а в лице Стечкина мы без ошибки можем угадать красоту и благородство российского инженера. Или русского ученого из так называемых технарей. Да, он теоретик, но теоретик, всю жизнь связанный с производством, с заводами, его двигатели поднимали в небо самолеты.

Вообще Ф. Чуев всю жизнь писал о красивых людях. Это и прославленные полководцы Г. Жуков и Р. Рокоссовский, это главный маршал авиации А. Голосовано, выдающиеся летчики М. Громов, Г.Байдуков, А. Покрышкин, это, наконец, первый космонавт Ю. Гагарин. И я думаю, не ошибусь, если скажу, что во всех своих героях Ф. Чуев особо ценил умение бескорыстно служить Родине. Советской Родине.

Феликс Иванович, рожденный в СССР, так и остался советским человеком, сын коммуниста, член КПСС с 1970 года, он и остался коммунистом.

В 50—60-е годы было принято произносить высокие слова о революции. Клялись ей в верности и Евтушенко и Вознесенский, да только ли они? Но что им эти клятвы...

Феликс Чуев оставался верным себе и своему слову. И в людях он старался увидеть стержень, хорошую крепкую основу.

Мне кажется, что он в определенном смысле всю жизнь поклонялся красоте, — в быту, в человеческом поступке, в социальной гармонии общества. Кстати говоря, подвиги обычно совершают красивые, гармоничные люди. Феликс и сам был красив и всю жизнь его тянуло к красивым, значительным людям, созидателям, будь то ученые или покорители неба, политические деятели или писатели. Он знал и ценил шутку, но сторонился пустозвонов и бездельников, потому что они несут хаос, разрушение.

Своей жизненной и творческой биографией Феликс родствен Василию Дмитриевичу Федорову, знаменитому поэту старшего поколения. Роднит их непосредственное отношение к авиации (В. Федоров закончил в юности авиатехникум и много лет работал на сборке боевых самолетов) и то, что тема покорения неба была особо дорога обоим и, наконец, то, что оба поэта много писали о красоте человеческих деяний.

Я однажды спросил Феликса: “Скажи, а кого ты считаешь все-таки своим учителем в поэзии — Федорова?” Феликс ответил так: “Мы с ним дружили, но учителем все же был Смеляков”.

Потом я прочитал написанное им о том, какую роль сыграл Ярослав Смеляков в его судьбе и подумал о закономерности и этого: Смеляков был поэтом державной силы и он угадал когда-то в провинциальном студенте будущего поэта и поддержал его. А потом, уже в Москве, открыл ему дорогу к широкому читателю, придав уверенности в собственных силах.

Разные по стилевым манера, Смеляков, Федоров и Чуев были очень близки в глубинных основах утверждаемых ими гражданских устоев, в отношении к новейшей отечественной истории, в художественно-философском постижении бытия советского человека, его ратного и созидательного подвига. Пусть эти слова сегодня исключены из литературоведческого оборота словно в наказание за то, что их в прежние годы употребляли к месту и не к месту в статьях и монографиях, все же был ведь и незабываемый подвиг народный и его талантливое отражение в замечательных произведениях советской литературы.

Особое значение имеют книги, созданные не художником, а историком Ф. Чуевым. Это книга “Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева” (1991) и книга “Так говорил Каганович. Исповедь сталинского апостола” (1992). Известно, что поэт на протяжении многих лет встречался с Молотовым и Кагановичем, которые в свое время входили в высшее руководство державы. О книге, посвященной В.М. Молотову, надо сказать особо. Дело в том, что она вместила в себя только часть из подготовленного автором. Знаю это от него самого и, мало того, дважды печатал не вошедшие в книгу главы — в журнале “Культурно-просветительная работа” (“Встреча”) и позже в газете “Гласность”. Сама же книга снабжена редакционным послесловием, в котором автор (а тем более ее герой) выставлен не в самом лучшем свете. Ф. Чуев был бессилен: 1991 год выставлял свои особые “демократические требования” желающим издаваться авторам. Феликс пережил обиду с виду легко, он был уже человеком очень закаленным, но кто знает, что творилось у него внутри.

Последняя громкая книга Феликса Чуева это, конечно, “Солдаты империи” (М., Ковчег, 1998). Сюда вошло большинство художественно-документальных работ, статьи о Шолохове, Смелякове, Солоухине, автобиографическая повесть, истории о Сталине, которые он собирал в течение многих лет. Он и хотел назвать книгу “Мои сталинисты”, но издательство на это не пошло. Но кто знает, что точнее?

Поэтов помнят по лучшим стихам, которые остаются в людской памяти. А еще помнят по строчкам. Замечательным строчкам. Их у Феликса тоже немало. Вот как заканчивается одно из стихотворений, вошедших еще в первую книжку. Речь идет о летчиках, красных асах, о их гордой и рисковой профессии:

Но не венков заплаканную зелень,а вижу я,как, спрыгнув с корабля,они идут,отталкивая землю, —поэтомуи вертится земля!

Две последних строчки — образ, открытый и запечатленный в поэзии Феликсом Чуевым. Уже после песенный текстовик приспособит его в свой шлягер: у него медведи крутят земную ось. А еще позже взял для своей песни Владимир Высоцкий — у него тоже мужественные люди шагают, отталкивая землю. Скопировал один к одному, но, скорее всего, не знал... Но мы-то знаем, кто первым сказал.

А еще одно стихотворение написано поэтом в последнее время, когда его слово звучит в защиту униженной Родины, заканчивается оно так:

у нас еще Царь-колокол не бил!У нас еще Царь-пушка не стреляла!

Слово поэта еще долго будет поддерживать нас в борьбе и тревоге за родную землю.

Среди изданных им книг есть солидный по объему сборник стихотворений “Правое дело”, выпущенный “Современником” еще в 1980 году. На нем он тоже оставил дарственную: “Дорогому Николаю Ивановичу с пожеланием сил в борьбе за дело правое. Ф. Чуев”.

Сегодня, листая страницы этой книги, я удивляюсь поворотам новейшей политической истории России. Мог ли себе представить поэт, что спустя двадцать лет после выхода этой книги и спустя почти шесть десятилетий после известной речи И. Сталина, которую он закончил словами: “Наше дело правое, противник будет разбит, победа будет за нами”, после всего этого на исходе века на Руси возникнет общественно-политическое движение, во главе которого станут разрушители государства, воры, среди которых не будет ни одного русского, и назовут свое движение — “Правое дело”. Правое дело по отношению к чему, к каким ориентирам? Нынешнее правительство, куда вошли представители оппозиции, они терпеть не могут. Русский народ ненавидят. Чубайс, Гайдар, Немцов, Кириенко. Взяли бы себе для полноты картины еще Бориса Абрамыча Березовского, что ли. “Правое дело” в поддержке политики США и Израиля? Только лишь.

Вот и думаешь сейчас, что несмотря на то, что и нашу терминологию пачкают своими руками демократические мародеры, все же мы имеем необходимость обращаться к исконно русским понятиям. И защищать их, и не сдавать в архив, если они верны. “Наше дело правое” — не так ли?

Феликс Чуев в выборе своих жизненных ориентиров был точен.

Николай ГОРБАЧЕВ.

Заслуженный работник культуры РСФСР, член Союза писателей России.